в дешевых томах заблудились аллюры вчерашних прелюдий, рифмованных снов, и к связкам прилипли влюбленным понурым привычными строчками спелых басов. вяжи, амазонка, слова, точно пряжу. здесь, кажется, многих затерли до дыр, но все-таки вяжут, и вяжут, и вяжут, прикинув за сколько возьмет поводырь. до выстрела времени хватит влюбиться, раздеться, жениться и бросить, хотя здесь оная рукопись словно девица в огне пропадет, защищая дитя, как собственный прожитый некогда гений. здесь прописи пляшут легки и тихи, но строчка не стерпит опасных гонений, когда чьи-то руки врастают в стихи.

когда я изучаю строение тела поэзии по рентгеновским снимкам написанных ранее книг философия порвана, будто фонарик повесили вместо солнца и через неделю он медленно сник. так по-детски волнительно вырвать из наших пейзажиков кровеносную функцию рифмы и сломанный ритм, чтобы только остался твой плащик пугливо-оранжевый и глаза, ах глаза, за которыми спрятана ты.

тает ветер в руках не похожий на шепот заклятья не шуршит впопыхах не теребит зеленое платье расписался песком по воде и исчез – не увидишь только рьяным словцом перевел мое сердце на идиш виртуозно молчать в упоении свежего ветра на волшебную гладь отпуская, как бабочку, лето резво ризу схватить припадая под колкою розгой чтобы нынче прослыть не заметной не видной не броской только ветер поет только лирика между ударом да на небе налет да любовь моя явно бездарна из заученных слов помню только твой идиш твой идиш точно ветер смело ты отныне меня не увидишь.

о снах говорили взахлеб, перепутав границы на брызги ломались слова и терялись в тебе весь мир оказался в руке, отказавшись молиться готов был стать семенем для городских голубей любовь на холсте обретала тепло поцелуя – залеченным шрамом, тавром сальвадора дали осталось в тетрадке и явно засохло векуя, нетронутый признак дождя откровенно скулил. намылив бумажный кораблик малиной заката прилив ожидали на сотый обманутый день и в лодки садились, и мимо блуждали у трапа, но ты потерялся, следов не оставив нигде.

вымочен во сне неудавшийся день он становится все больше балластом чьих-то страданий долг высчитывают из количества проведенных в одиночестве закатов а качество стихотворений из числа непонятных метафор дерзость которых перестает быть необходимостью если на третий день поэт обязан умереть деревья ветки парк и занесенный напрочь снегом третий день подожгли мои пустые дневники начав тем самым мою последнюю жизнь.

забывай меня брошенным в полночи дерзким аккордом неудавшейся песней под настом увиденных снов на отплытии рыбки лимонной закончится кода ты проверишь рыбацкие сети - потерян улов если дрогнет рука, не поставив над крестиком нолик чтобы ночь проиграла оранжевой рыбке свой час, значит, просто от рыбки лимонной края откололи, это лучше, чем, если бы шарик лимонный погас. забывай меня вспышкой на тысячи темных кварталов, безымянной мелодией полной басов про запас ведь оранжевых рыбок, увы, никогда не пускали к лунным рыбкам лимонного цвета хотя бы на час.

с окна улетают на север мои журавли уже не болит под/над сердцем сплетенье молитв и солнце не тает в руках после нескольких слов повисло лимонно-кислотным шершавым стеклом над книгою мертвых, над пропастью крови-вина, не избран, где способ любить, как достойный финал. расстелет зеркальное небо меня, повелит траву побелить, где остались стигматы земли живи, мое сердце, живи, умоляю, живи когда улетают к теплу от меня журавли.

оставить свое отражение в чьем-то бокале пока мне не страшно стихами обжечься пока не мне камни бросают вдогонку – другим древовицам еще бы суметь приютиться под вычурным ситцем небесных светил, где манерные мальчики стражи на каждую нимфу глядят, точно вымазав сажей но все-таки смотрят, не ведая сколько мне нынче зачем меня ищут и кто под деревьями хнычет. заварит мелиссу голодный неряшливый город дриада гуляет. себя, спрятав в собственный ворот.