Знаю, знаю, я совсем не светел, На подъём нелёгок, незлобив, А твой белый шарф всё ж заприметил, Против воли тяжесть глаз открыв. Ветер вдруг запутался в ресницах, Свет дрожит фарфоровый, хмельной, Без тебя, замшелому, не спится - Белый шарф в душе и женский зной. Знаю, никогда тебя не встречу. Больше никогда. Как душен свет! "Проходи", - любой навзрыд отвечу, Спрятав тяжесть одиноких лет.

Небо в глаза слезится пропастью, Тёмный ковыль обвивает мороком, Перья крыла серебрятся проседью – Быстрый полёт над водой за ворогом, Тем, кто украл красоту поднебесную, Изморозь дня и хрусталь лазоревый, С каждой погибелью снова воскресну я, Чтобы вернуть алый трепет моревый, Чтобы настигнуть мой смысл вязевый, Чтоб облака не обрушились горечью, Люба моя – не для терема князева, Не оберег, словно лапка кроличья.

Она пахла сухими букетами, Пыльным ветром с разрушенных гор, В высоте безвоздушной согретыми Божествами, ведущими спор О несмелой, трепещущей, выжженной, О любви, что нужна только ей. О поруганной и о униженной Монотонно шептал суховей. Спор закончился. Как и предсказано, Как всегда, ждёт их сказочный рай. О любви слишком много рассказано, Чтоб спасать. Вот и всё. Умирай.

Терзай, мой друг, листы свои огнём; Пускай горят… Душа их не приемлет. Скрипит перо, и тихо осень дремлет, Ей всё равно, как страстно мы живем. Летят в камин погасшие мечты; В глаза, молясь, рыдает, бьётся боль… Английский стол. Милорд, Вам чай? Изволь. Холодный дождь. Дороги все пусты. Вдыхаю жадно позднюю любовь, Так молодые ждут прихода лета. А ночь темна. Недобрая примета. И листья алы, алы, точно кровь. Двенадцать бьёт. Закрылась тихо дверь. Камин не гаснет. Жду часы без сна. Мне грезится: придёт ко мне она – Я позабуду пропасти потерь, Я вдруг верну сожжённые листы, Прижму её, счастливый и больной, И попрошу: глаза мои закрой, Я ухожу, когда вернулась ты.