Съехавшие на нос минус шесть, а под ними крохотные глазки. Хитрость, лицемерие и лесть выдают они вам из-под маски. Крупная головка дурачка, уши идиота в оттопырке, щёки вздуты как у хомячка, звуками наполнены все дырки. Ханжеская похоть на губах скорчилась в гримасе Мепиздопля, и налёт порочный на зубах, как у всех, жующих свои сопли. Гнусного гиббона низкий лоб с плавным переходом в темя... Господи, неужто этот клоп загубил моё младое время!

Тебя я не забуду никогда... И странгуляционная борозда, что между нами пролегла, и в пятнах трупных скрыла прелесть кожи, не скроет красоты твойго чела, тебя пусть это больше не тревожит. Тебя похороню я во дворе, и насажу цветов тебе в могилу, чтоб нюхать их на утренней заре и вспоминать, как ты меня любила.

«Ничего ты не понял, Иванушка!..» - колокольчики всё звенят, отбивая набатом - батюшки! - колокольный звон во сто крат. И считает молот последнее - этот звон в ушах забытья застревает меднее медного. Нерешителен лишь судья. У судьи задача нелёгкая, свою миссию сдал бы внаём. А набат всё считает: сколько я получу в приговоре моём.

На перекрёстке безымянном - скрещенье быта и мечты - в понятии любви туманном мы повстречались, я и ты. Из гула разговоров праздных и откровений наугад пунктиром стал из мнений разных единый намечаться взгляд. Недалеко было до звука, что голосу судьбы сродни, до осознанья: друг для друга остаться мы обречены. Но можно ли стереть с орбиты почти что сбывшейся мечты вопросы будничного быта, что в самом деле не просты? Судьбе-насмешнице покорно вручаем грамоты теперь, в прозрении нерукотворном мы добровольно открываем дверь. И с мрачной жаждою покоя стихию каждый выбирает сам. Я выбрал горы, ты же - море. Желаю ветра парусам.