Времена капюшонов и ярких зонтов – И в дожде отражается Адмиралтейство. Город убран штормами к морозу – невеста! – И к седой гололедице снова готов, И на крышах промозглых, о чем – неизвестно – Шепчет осень невнятицу ветреных слов. Обездоннели русла – уж первый ледок, И последний пропащий листочек в них тонет. Цепенеют озябшие Клодтовы кони И прикован к причалу давно катерок. По мостам – топоток, отдающийся стоном, От прощальных шагов, первых теплых сапог. Сколько жалоб на слякоть – ну, невпроворот! Все прекрасное часто забыто и скрыто. Но нисходит к нам чудо. Смотрите, смотрите! – Вот снежинки на варежке… Первый! Идет! …Я приеду к тебе в твой заснеженный Питер, Чтобы вместе с тобою встречать Новый год

Среди скал и камней в запустелом краю, Где ни трав, ни камней – лишь обломки костей, От пришельцев храня и пещеру свою, И родник свой – кровавую злую струю – Жил трехглавый чешуйчатый змей. Хвост у Змея – кистень, вместо сердца – дыра, И на пальцах – мечей десять вместо когтей. Но пуста в бессердечье пещера-нора, И в тоске по душе своей комкал ветра И живых жрал неистовый Змей. В крыльях черных теней он взлетал над горой, Привечал он гостей пламенами ноздрей, И когда меж веков находился порой С закаленным мечом богатырь удалой – Побеждал его яростный змей. Вот и все. Нет мертвей тех врагов, что мертвы, Только чувствует Змей: сам, хоть жив, – не живей. Вновь оплавленных скал застывали черты… Несся горестный вой за стеной пустоты – Это выл в одиночестве Змей

Сладок гусельный лад, голос старца медвян, И старинная песня струится, Как два брата – бог Хорс и Серебряный Вран – Полюбили Зарю-Заряницу. На поневе ее – золотое шитье, А в косе – знаки знатного рода; Выйдет ясная в мир – и румянцем ее Разгорятся края небосвода. Весел свадебный пир, сладок свадебный мед, Молодых славит Хорса дружина. Лишь один величальных речей не поет, На челе – только злая кручина. Младший брат жениха, свет Серебряный Вран, Не смеется, не шутит с друзьями: Ждет, когда, днем истаявшим пьян, Небосвод разгорится краями. Вот и вышла из терема диво-Заря – Любоваться ночною Луною, Да не вышло: набросился, страстью горя, К сердцу тело прижал молодое – И унес за холмы, за седые леса, Да на ложе горячего Врана… Лишь метнулась отчаянной плетью коса Да зарделось все небо краями. «Что ж ты, брат, натворил?

Выцветают полотна березово-белых ночей – И уже не поёшь, и коты не орут заполошно… Как же много всего затерялось в истаявшем прошлом, И уже не ответишь – когда это было и с кем? Как же много забыто – а было важнее всего… Костенеет душа, зрело-грузным становится тело. Все, что делало сильным, веселым, горячим и смелым – Отдалилось, угасло… А может быть, просто мертво. Переплавить бы молодость! Пламя не может уйти В никуда и в ничто – это вечный закон сохраненья, Но иные законы – в душе. Остаются лишь тени От бессмертных, казалось бы, искр у ребенка в горсти. И уже не сковать новых истин из брошенных вер, Новых крыльев – из первых неловких попыток полета, Лишь случайно тревогой дохнет белоночь отчего-то, Да порой заскрипит не тобою открытая дверь

Земля повернулась – и все мы как будто другие: Петля, развязавшись, совьется в спиральную нить – И новыми судьбами лягут волокна тугие. Летучие мыши весенней моей ностальгии, В душе просыпаясь, крылами начнут шевелить. Вновь дрогнет Надежда, еще не готова к полету, И сонно зевнет, серым сверточком дремля, Мечта… Но чуткая Память уже ловит свежие ноты, Но Юность жива – лишь застыла во сне отчего-то, И Вера вот-вот обживет нежилые места. Еще им морозно, и больно, и тесно под крышей… Грустишь ли, крыло, по вечерним ветрам под тобой? Но скоро – весна, и они ее первыми слышат – Уснувшие на зиму счастья летучие мыши В волшебной пещерке, что сердцем зовется порой

Медленно всходят созвездия. Север. Все вздохи застыли. Бледные духи мороза летают, пошедши вразнос, Там, где Полярной звездой призываются души людские В старый загадочный дом на высокий туманный утес. Солнечным ветром зажженное, плавится зеленью небо; Спят острова ледяные, и сопки склоняются ниц. В сизую даль, в нежный час синевы и хрустального снега, Мерзлые мамонты тихо встают и бредут вдоль границ. На площадях Арканара, в седых крепостях Аркаима Перемешался с землей черный пепел былых арранкар. Вечная жизнь от поселков, смеясь, поднимается дымом, Вечная смерть поднимается вслед, как нечаянный дар. Память застынет и снова оттает – а может, вернется, Гиперборейские песни напомнят: молчи и смотри – Души, пришедшие в дом на холодном туманном утесе, Бликом вплетутся в полярно-сияющий ветер зари

Течет только жизнь – время высится глыбой инертной, И с каждым касаньем к нему замедляется кровь. Так мало всего утекает с рожденья до смерти; Под каждой победой сокрыты потери и жертвы, Как труп альпиниста под мороком вечных снегов. Так мало всего: и пожатий упругих ладоней, И твердых шагов, и звезды, посветившей в окно. Вокруг – пустота всех успехов, ненужно-нескромных, Дежурных улыбок, свершений, которых не вспомнить… Так много всего, что тебя поглотило давно. Так много вершин, покоренных на верхнем пределе, Что вдруг оказались лишь кочками вязких трясин; Живая весна, никогда не бродившая в теле, Веселые песни, что в юности так и не спели – И липкая старость, с которой – один на один. Течет только жизнь. И однажды исчезнет и сгинет Все то, что имел; что останется? – боль и любовь? Судьба – это поиск дорог или поиск причины, И если дошел до своей настоящей вершины – Не бойся взлететь над спокойствием вечных снегов

Между судеб-камней невозвратное время-струя Шелестело событьями – пеной в остывшей руке… В тихой роще бревенчатый домик стоял у ручья, И малыш Домовенок застенчиво жил в уголке. Он шутил и шалил у хозяйки подчас за спиной, В лошадиные гривы ночами вплетал волшебство. А когда становился серьезным малыш озорной, То следил, чтоб не сталось плохого в дому ничего: Чтоб квашня не сбежала, а в печке пропекся бы хлеб, Чтобы лапти плелись, и не плакало в люльке дитя, Чтобы счастье крылом осеняло и в холод, и в снег, А тяжелые бревна невзгод укатились, шутя. Нет ни рощи, ни дома – суров изменившийся мир, Здесь помехою навь, здесь напрасно за грань не зови… В пустоте одинаковых блочно-панельных квартир Люди счастья желают, как прежде, и просят любви. И когда ты устанешь от жизни – бесцельной войны, И на плечи навалится все, что не сделал, не смог, А в душе зашуршат злые тени безвинной вины, – Малыша Домовенка однажды пусти в уголок

Мороз или слякоть – но дни перед праздником жаркие, Как будто от выбора елки зависит судьба, И самые скучные взрослые ждут, что с подарками К ним ввалится в вечер рождественских эльфов гурьба: Седой пессимист ожидает улыбки с надеждою, А старая дева – котенка с пушистым хвостом. У эльфов дороги в любую погоду заснежены, Примчатся они – и кто скажет, что будет потом? Случайные сны перед гибелью кажутся вещими, Как полными смысла – совпавшие с сердцем слова; И чистые души, до темных небес не дошедшие, Становятся эльфами счастья в канун Рождества

И будет снег... И, холодом согрета, Заполыхает ветрено щека, И станем мы шептать о том, что - где-то, Вообразив, что жизнь - сплошное лето, А смерть - вся понарошку и слегка. Не ощущая времени меж пальцев, Летим - едва крылами шевеля. Ты - выше? И не страшно, признавайся? Растопит Солнце воск, а ты - без шАсси, И жизнь твоя не стоит и рубля. Чего-то стоит лишь момент полета, Но многим ли дано его прожить? Исчерпаны все мыслимые квоты На счастье, и надежду, и высоты, Нейроны, как один, сжигают нить - И погибают под сердечным зноем... Совсем недавно завершился век. Из прошлого мы выросли с тобою - Меж осенью мгновенье и весною Рассыплется в года... И будет снег Прим. шАсси - выражение, принятое у летчиков, не знаю, почему.

Обыденность - пшик, это знают все наши дворы, Они переполнены тайнами и чудесами... Меня кот позвал полетать, так что - "чур, не игры!" Про "серые будни" наврёте чего-нибудь сами. Райлен Асиаре Обычные дни закружили привычностью дел, Знакомых настолько, что руки все делают сами… Ко мне чудо-кот через сырость и ночь прилетел, Мурлыкнул «Давай же! Я жду тебя над небесами!» И я поспешила за чудом, отставив утюг И крикнув «Пока!» на ходу – изумившимся детям. Остался внизу наш сырой и приземленный юг; Гудя в волосах, подгонял нас взбесившийся ветер. А чудо летело, пугая шипеньем Луну, Туда, где раскрыла объятья седая Казанка, И купол Исакия в небе полночном заснул, И Аничков мост задремал над застывшей Фонтанкой. Мы шпиль с кораблем обогнули, а кот мне: «Пойдем!

За туманом дома серой тенью видны, Мир вибрирует – бьет: это дрожь сотен тел, И декабрь в ожидании зимней войны На пружинящих лапах собрался, присел. Скоро мутное небо раскроет свой зев, Словно хищник, который пришел за тобой. Поднимай воротник! – видишь белый посев? – Это белое воинство ринется в бой. Там, где лужи, – сверкнут ледяные мечи, Клочья белых плащей на деревья падут. Чтобы в плен не попасть, ты в тепло постучи И укутай шарфом воспаленную грудь. Белый маг полковой наколдует ветра, Белизной засверкают седые щиты… И расправятся с серым туманным вчера Белоснежные воины зимней мечты

ыеныне

Позабудь о неведомом, странном и чуждом – мечты: Жизнь проста человечья – с рождения и до погоста… Ты за грань не ступай, не тревожь вещий сон Алконоста, А не то заберет душу глупую в мир темноты. Он хранит эту тьму от вторженья живых храбрецов: Здесь рождаются бури, печали, шторма и невзгоды. Перепончаты крылья несут на себе непогоду, И тревогу предчувствий, и смерть – если к ней не готов. Не гадай, что таит омутинная зелень очей: Чернокрылый вещун промолчит о тоске невозможной; Только слезы прожгут на лице пару смутных дорожек, Только горечь – в груди, не боящейся острых мечей. Если все же шагнешь в мир пустой, – нижний мир тишины – Не боясь ни безводных морей, ни когтей льдисто-грозных, Прикорми – приручи – приюти на груди Алконоста, Чтобы в ночь подарил тебе тайные вещие сны

Что-то тебя не видно, фея прохладной ночи: Небо вдруг опустело, воздух – почти не нов. Взмахом крыла поэтам ты навеваешь строчки, А под крылами прячешь семечки теплых снов. Бледных созвездий кофе высушен и размолот, Первый глоток – и звезды сыплются без конца. Жду – ты взлетишь, накинув тьму на усталый город, – Тоненькой песней щупать листья, тела, сердца. Будешь ловить печали – мелких и злых букашек, Сеять ночные грезы в сонных глазах детей… Где ты? – однажды кто-то в небо взглянет и скажет: «Похолодало – нужно дом искать поскорей». Фея смешных поэтов, странников и чудачек, Ты отдохни немного – сны и тебе нужны. В теплой тиши-уюте и в тишине чердачной Маленький сверток тельца прячется до весны

Заповедным рощам вышли снова сроки, Путь твой – по пустыне, где не брызнет дождь. Кот голубоглазый на столбе высоком, Притаясь неслышно, ждет, когда придешь. Бела грудь одета шкурою-бронею, Тело как пружина – скок не устеречь. Коль проходишь мимо – ты готовься к бою: На тебя наточен котий острый меч. Не тянись погладить, не мани сметаной: Человечьей крови жаждет кот Баюн. Лапы взмах развалит грудь горючей раной Да застонут гусли злой волшбою струн. Стон – да смех недобрый – да недетски сказки – Да клыки вонзятся в горло, не стряхнуть. Только меч булатный и душа бесстрастна Баюну по сердцу: больно нравом крут. Вспыхнут острокогти да распорют небо, Пламенем, синея, все вокруг, гори! …Эх, пораньше вспомнил ты о Баюне бы – Брали, говорят, его в плен богатыри

Лиса – осенний холодок – Серебряно-легка, И за ноябрьский порог Шагнет наверняка. Пройдет по улицам, как тень, Дождем дохнет в кусты – Даешь береты набекрень И пестрые зонты! Смахнет мерцающим хвостом Случайный лист – лети!, Там, за холмом, морозный дом Уж виден впереди. Тропа ведет туда – где сны, Туда, где в небосвод Следами призрачной лисы Уходит старый год

Видишь? – миг умирания полной луны; Бледный отблеск на латы ложится. Явь и сон в горизонте событий равны – Это шествует в ночь Лунный рыцарь. Лепестки улетевших секунд на ресницах – Серебрится холодный клинок; Миг – и шарф звездотканный прохладой кружится На обочинах лунных дорог. Видишь?

Чисто поле ложится в копыта коню Между Вечным, Несбыточным и Ежедневным; Царь-девица – прекрасная Марья Моревна За проезд в Междуночье взимает пеню. Вот закатная в вечер ударит струя: Это битвы дневной снова стихли напевы. За спиной у царицы – три смелые девы, Лань, свирепая львица и полоз-змея, Меч – стальная волна: холодна и остра, Чешуёю акульей усилены латы, А дорога за Ночь – так скудна, безотрадна; Заходи, богатырь, в шелконебье шатра! Утопи ясный взгляд в шелкозлате волос, А потом навсегда оставайся, коль хочешь, Рядом с ней, Стерегущей дорогу над Ночью, Чтобы жертвовать больше никем не пришлось, Да покрепче храни от печалей и ссор, От клинка, что нацелен, отравленный, в спину, Знай, что страхи и тени растают и сгинут, Если Марья Моревна раскинет шатер

Звенящий аккорд – в нем находится вечный ответ, И длинные волосы – пропуск в чудесную жизнь. Джон Леннон, я просто не верю, что вас больше нет, – Мы живы. Мы помним. Мы сорок лет слушаем «Битлз». По-прежнему ценим надежду – познав все сполна, По-прежнему ищем на карте души Ливерпуль. А если захочешь – закончится даже война, Но песня – не щит, и она не спасает от пуль. Пускай иногда пустотой только манит стакан, И время, раскрывшись могилой, зовет меня вниз – Ушедшая юность поет с земляничных полян; Джон Леннон, вы есть, потому что мы слушаем «Битлз»