* * * Опять мотыльковая ночь наполнена лунным настоем, и пряным духмяным настроем шуршит мотыльковая ночь. И спят под водой облака, и звуки струятся сквозь тело. И кажется, что обмелела, впитавшая звёзды, река. И камня движенья легки, ему все подвластны вершины… И мёдом облиты долины. И беды мои далеки. Мне дух говорит -- оцветочь душой теневое пространство, неси молодое убранство в свою мотыльковую ночь… И вновь мотыльковая ночь наполнена лунным настоем, и пряным духмяным настроем шуршит мотыльковая ночь.

* * * памяти мамы – Устиньи Терентьевны Межиньш-Румянцевой Святая, ловишь созвездья губами... Память -- голыми нервами, память в сонном сознании, как пламя, как звук отгоревшего лета. Где-то остались давние запахи цвета -- чуткая тонкая гамма... Мама -- вечная женщина, как ты божественна, мама! Здесь шелестят, шепчут листья, как лица. В синих стёклах тихой синицей волненье твоё отразится. Ты не волнуйся – будет, как будет... Люди пришли для успеха... Смеются блюдца, как звонко смеются -- потеха – люди пришли для успеха, а не споткнуться и окунуться в зарево слёз и туманность планеты. Где ты, святая, где ты, где твоё солнце – не вижу, не вижу?! Слово на слово – бусы созвездий нанижу, слово на слово – горит воспалённая память. Плачет ночами душа – плавится камень, плавится камень холодной ежовой защиты. Квиты, судьба,

* * * Осыпаются лунные скрипы в песок. Колесо продавило слепой горизонт. И туманом взбухает озёрная гладь, и на сонной дороге пылинка зажглась… Мерный шаг, мерный бег, мерный взлёт… Горизонт, горизонт, горизонт… Тёплой пылью устелена мирная мгла, тишиною пахучей на травы легла… Обод крутится в небо… Поёт голосок, и не знает свой путь, и не знает свой срок…

Камышовый плот Многовёсельный камышовый плот. Плёс по щиколотку перехоженный. Пескари на дне разевают рот. Колесо с небес катит Боженька. Стройный наигрыш вод ведут гребцы. Мимо сон плывёт можжевеловый. И распев крючков разнесли певцы про солёный день солнца спелого. Солнца щупальца – до земных корней – с прибаутками да с приплясками... Под кувшинками стайка окуней... Сталь булатная жарко лязгает. Камышовый плот. Островерхий звон. Берег парусный размывается, и песок унёс лето под уклон... Камышовый плот отдаляется...

* * * Отшумел большак, отколёсился. Заросли травой тропки-тропицы. Где-то там вдали путь другой лежит, путь другой бежит резво-молодо. Колесо поёт о другой мечте, о других цветах синеглазия. Что им тот большак? Он забыт в траве, он хранит в груди песни древние. Что им тот большак -- проезжающим по своим путям, за своей мечтой, им, уверенным победителям, до конца свой путь не изведавшим? Опалённых дней им пока не жаль, прошлый тот большак лишь травой трава... А куда он вёл, знает ветер лишь да седая пыль перемётная...

* * * Садов Твоих смущать не стану, дождём упавшим на колени средь зелени кудрей… Я только прикоснусь... И слёзы в облаках растают. Я только прикоснусь к Твоим губам губами неба моего. Но Ты об этом не узнаешь, лишь солнца зайчик заиграет в глазах Твоих улыбкой озорной.

* * * Ночь не спит, во мне не спит, и взволнованные звёзды по крови плывут небесной; передумывают думы, раздувая в сердце пламя, чтобы утром солнцем брызнуть, растворившись в синей сказке... Ночь, ворочаясь, вздыхает, каждый миг перебирает: от сознательного слова, от истока до потока... В лунных волосах погоня за бегущим ветром листьев, проносящим по аортам запахи цветенья утра. В росной свежести сирени переливы самоцветов. Этот сад внутри потока, в сотах ночи вызревает, и в ключе бурлит, не дремлет, ночь со дна на звёзды смотрит, каждый камешек считает... Как же мне не волноваться, если ночь во мне не спит.