Небо сыплется и тает на дорогах, Небо комьями летит из-под лопат. Я с надеждою встречаю у порога Удивительно привычный небопад. Перелетным не завидуя ни грамма - Большей глупости, чем юг, зимою нет, - Я врисовываю в небопанораму Снежных двориков свой долгий силуэт. Я проулками, что еле различимы, Запорошенные пылью ледяной, Вновь ищу тебя, моя Первопричина Всех чудес души моей хмельной.

У иных, что ни стих - опечатка в судьбе, Так стратательно вдетая в звуки. Вам встречался творец, не солгавший себе, Не сломавший себя от скуки? Вам известен ли камень, что бросить не грех В эту праведно-лживую падаль, Не завещанный Богом на смертном одре Всем поющим под камнепадом?

Не понять, не постичь, не найти подходящего слова... Этой тайне не стать достоянием взглядов досужих. Этой песне не литься рабыней мотива простого, Не глядеть со страниц в неспокойствие радужных кружев. Боль молчанья - не боль, радость слову - не радость отныне. С постоянством сердечного грохота, ровно и рьяно - Пусть поет пустота, пусть тоска по-осеннему стынет, Пусть роятся стихи тишиной без числа и изъяна. Ну а мы - при своем, я и ты - в зазеркалье словесном Живы больше чем жизнью, в единое - больше чем слиты. Что мы скажем о нас, если нам до конца не известно, Сколько вечностей в каждом мгновении нашем сокрыто?

Вы представить могли бы, на секунду хотя бы, Что такое !!! такое однажды случилось: Познакомились как-то апрель и октябрь, Познакомились и безрассудно влюбились. Это было зимой, в лютом месяце льдистом. Пусть твердят, что чудес не бывает на свете, Пусть меж ними пол года - чего стоят числа В безразмерном и вневременнОм интернете? Время осени вышло, весны - приближалось, Все тонуло в снегах, вьюги злобные выли. Жил апрелем октябрь, жил всему улыбаясь, А апрель по-октябрьски плакал впервые. Так уж вышло, но дать мог октябрь апрелю Только туч грозовых ненавистную свору, Только шепот листвы на уснувших аллеях, Обворованный мир, ведь октябрь был вором. Странно это: апрель почитал бы за счастье Эти слезы и тучи и мертвые листья, Если б только весна не спешила начаться, Если б только зима не кончалась так быстро...

Там, где красные флаги повыцвели, Где свершился великий раскол, Старушонка одна круглолицая Ходит рейдами в паспортный стол. Носит кобрам то взятки, то булочки, Похудела, не спит по ночам. Долго ноют суставы с “прогулочки“, Только все невдомек сволочам. Лишь появится - ржут невоспитанно Сонмы злых паспортисток Наташ: Бабку звать Даздраперма Главспиртовна (Папа, кстати, совсем не алкаш). Шлет проклятых к чертям на куличики, Поминает “такую-то мать“, Чуть не плачет, но ходит стоически - Только б Дарьей Григорьевной стать. Счастье машино, анино, ленино - Жить людьми, всем Союзам назло... Был бы жив - задушила бы Ленина! Впрочем, ей никогда не везло... *** Первомай. Звезды слепят софитами. Жизнь несется своей колеей: Дарь-Григо... Даздраперма Главспиртовна Именины справляет с семьей.

ТАКОЕ, бывает, ворвется в душу, Что веришь в приметы и ждешь чего-то... Так долго ни виски, ни сон, не глушат Надежд на тихое чьё-то: “вот он!“... На чье-то: “быть может...“ и нервный выдох, Чтоб вихрем мысли с петель срывало... Тогда наверно такое б выдал, Что била б строчка девятым валом! Ведь хочется (хочется! - пусть нелепо), В одной из тысяч таких историй Дарить кому-то хмельное лето, И этот вечный восход над морем. И плакать, в счастье свое уткнувшись Лицом обветренным!!! - правый Боже... ТАКОЕ, бывает, ворвется в душу, Что снова верится, будто ожил.

Как стая птиц, уставших с перелета, В продрогший март врывается звеня, Едва дыша, шепнет кому-то кто-то: "Я здесь, не зря ты верила в меня!"

Ты лихим соловьем разбужена, Драгоценная ночь–жемчужина. Я оставлю рассвет за шторами, Расставаться с тобой не в пору мне. Не хочу ни зари, ни пения, Одного прошу – вдохновения, Чтобы лира звучала струнная, Чтобы ночь не кончалась лунная. Пусть весна за окном старается, Иль метет до утра метелица; Знойный ветер июльский плавится, Иль октябрь на землю стелется: Не уснуть мне сегодня – чувствую, Не сомкнутся глаза усталые. Затяну я балладу грустную Про прекрасную розу алую… Роза алая, одичалая! Что цветешь ты в саду заброшенном? Мне в окно любовь – птица малая - Постучалась гостем непрошенным. Отворю - и впорхнет бесстыдница, И на веки со мной останется… А отвергну – за песню примется, Иль стекло разобьет – поранится. «Ты впусти меня, приюти меня! Пока роза в саду не сорвана, Вечно будет твоя любимая Лишь тебе одному дарована. Не соскучится, не рассердится И любви не покинет омута, Пока жизнь в ее сердце теплится, Пока роза в саду не тронута»,- Так сказала мне птица малая И впорхнул

Лежит под диваном, под слоем метровым пыли обглоданная, в грязи, но еще живая. Достать бы ее, все наверно уже забыли, что в этой глуши и такие еще бывают... Вот будет потеха - пройду с ней, пускай с увечной, и други и недруги челюсть уронят дружно: ведь думали - сгрызли?! Ан-нет, оказалась вечная! Такая знакомая мне и такая чуждая... Достать ли? Да ну ее, с ней без конца неладное... Еще одна надобность быть ко всему внимательным. Пускай где всегда валяется, ненаглядная... На наших дорогах навалом таких плевательниц.

Я хотел бы прижаться к твоим коленям, Как виновный, одною тобой помилованный, Всю тоску, всю боль моего поколенья Выжать в шепоте: мама, мама милая... И сырую пропасть, что между нами До сих пор лежит пустотой простуженной, Оседлал бы мост, приколоченный намертво К нашим неразлучимым душам. Я тогда бы бросил и пить, и писать, По галлактикам уже не гонял мечту бы: Ну подумай, кчему мне звездные небеса, Когда жарким лбом я чувствую твои губы. К чему мне рукоплескающий зал, К чему слова, имена, названья?! Я, может, за тем лишь поэтом стал, Чтобы выпросить только твое признанье. Может и не хотел я ни лир, ни строк, Ни иного, тому подобного “хлама“, Но другого не сделал, видать, не смог... Прости меня, мама.

Такое большое, слепяще-скушное, Миллиардолетне-громоздкое Оно светило когда-то Пушкину, Светило Есенину, Маяковскому... Ловило взглядом светильим мутным Кошмары пуль, веревок и ножей Цветаеву сентябрьским утром Лучами силилось снять с вожжей. С луной переглядываясь, не дышало - Легко ли быть подневольным зрителем? Душа, она ведь есть и у шара, Горя, освещающего действительность... И часто так заходило с вопросом Одним и тем же - в румянец небо - Поэтом быть, ведь это не просто, Поэтов людям поднять в цене бы... Мне страшно глядеть на него под вечер, Когда оно сострадая меркнет: Стыдитесь, оно в сто раз человечней Любой человечьей мерки.

Человек без кожи, влюбленный в дождь: каждой каплей - боль! каждой точкой - взрыв! Это дробь, или, может, такая дрожь, что любой бы от этой дрожи запел навзрыд? Крику места нет в пустоте грудной - небо птицам! но держит изнанка вен... Человек без кожи! В палящий зной что творится в его ободранной голове?! Мне б унять чудовищный черный чад, что рассудок светлый обнес стеной... Я коснулся робко его плеча: вспыхнул взгляд на миг и опять... темно.

За крылья прибитые к доскам, За беды, за раны... За Босха, За Альбрехта Дюрера, и Тициана. За воск оплывающих свеч, За холодный закат, За смерч, За пробитые руки и дыры в боках... За черные дни, За погрязшие в войнах столетья. За них, И в раю не отвыкших от плети. За то, что наказан Закинувший сети ловец, За казус - За дерзкое “се человек“ За то, что весною Бретань бесконечно красива, За все это, если бы выжил, сказал бы спасибо!

Час ночной тоской пропитан. Я средь будничного быта, В строках мудрости забытой растворял свою печаль. Вдруг внезапным, но негромким звуком вздрогнули потемки Там снаружи, словно в дверь мне кто-то тихо постучал - “Верно, гость ночной мне в двери осторожно постучал. Странник, ищущий причал.“ Помню, даже слишком точно: той декабрьской тихой ночью Полутьма, камин, и угли свет неяркий на пол льют. Напряженно жду я утра, зарываясь в книги, будто Дать они способны в горе безутешному приют От раздумий о Леноре (звали так любовь мою, Что покоится в раю). Словно шелест занавески, шорох явственный и резкий, Ужасом меня наполнил небывалым до краёв. Чтоб унять сердцебиенье, прошептал я, как моленье: “Это гость, не привиденье, гость усталый ищет кров. Путник страждущий нарушил одиночество мое! Человек, не тень Её!“ Взяв себя, не медля, в руки, смело я пошел на звуки, За испуг себя ругая, крикнул: “Сэр или Мадам! Право, я дремал!