Прекрасный тенор - Йозеф Шмидт Был незаслуженно забыт. Остались пыльные архивы И опер старые мотивы. Аплодисменты, крики:"Браво!", Успех у женщин, шарм и слава, И залы публики полны. Все это было до войны. Афиши, шумные гастроли. Но, по иронии злой доли, Любимца зрительских сердец Ждал мученический венец. Отвергнутый своей страной, Без денег, тяжелобольной, Он умер в тридцать восемь лет, Не пережив страданий, бед. Германия о нем забыла, Швейцария похоронила. Привычный жизненный изгиб. Все, как всегда. Талант погиб. Года промчались, пролетели. Но, след не замели метели. Вернули имя. Йозеф Шмидт Поет и голос вновь звучит. Восторги и рукоплесканья. Любовь, поклоннники, признанье. Он к людям снова возвращен И от небытия спасен... Йозефу Шмидту. Альфреда Бриклин (Израиль) Украсился доской мемориальной На Нюрнбергской в Берлине старый дом. Мол, Йозеф Шмидт, певец феноменальный, В тридцатые жил беспечально в нем... Взошел звездой в эпоху микрофона. Он знал, сверчок, свой радиошесток... Внимал Берлин коленопреклоненно - Герой любовник ростом был с вершок, Метр с кепкой, что для радио – не важно. А голос был прекрасен и велик. И Йозеф вдохновенно и куражно Поет, от масс народных пряча лик... ...В Нью-Йорке на Бей-парквей – скверик скромный.... Осилив неприятнейший бронхит, Я моционю по аллейке темной, На лавочку присел... На ней сидит Наружности кавказской человечек... Покашливает... -- Видимо, и вас Нью-Йорк весной простудою калечит... Кивает... -- Оклемался лишь сейчас... Хотите эффективное леченье? -- Конечно... – И досужий разговор Связался – о работе, увлеченье -- И вдруг внезапно в Черновцы завел... -- Бакинский я... Певец-любитель... Тенор... Все партии из опер перепел... Но вот – бронхит – сиплю, как пьяный кенар... -- Все партии? - Не верите? Корпел, Кассеты с ними, диски собирая... Прослушивая, вторя, заучил... В концертах пел... Отрада – выше рая... Бронхит замучил... Сколько ни лечил, А кашель с хрипотой не отступают... -- Лечите теплым пивом с чесноком... -- Великие певцы не умирают, Их слушаю с восторгом... в горле ком... Друзья дарили записи Карузо, Дель Монако и Ланца... Что сказать? Недостижимы... Но певали круто Иные... Я могу вам их назвать... К примеру, вы слыхали имя Шмидта? -- Кто? Йозеф Шмидт? Да он же мой земляк! Он черновчанин! Имя не забыто... И, верю, не забудется в веках... В местечке с населением хасидским В Румынии еврейский соловей Родился... Позже с окруженьем близким -- А у хасидов – несть числа – детей – Едва заштикал город по-румынски, Себя парнишка обнаружил здесь. Где дар себя являет без заминки: Со слухом голос – творческая смесь. Ребенком – певчий местной синагоги. Освоив литургический вокал, Молящимся напоминал о Боге. Поздней успехов и земных взалкал. Поклонниками юного таланта Поддержан: -- Поезжай, малыш,в Берлин. -- Дорога самородка-музыканта Трудна, но хорошо, что не один: Брат мамы Лео Энгель жил в Берлине. Позднее артдиректором певца По родственному стал, служа отныне Племяннику-студенту за отца. В двадцать девятом Йоозеф Шмидт впервые Берлинцев исполненьем поразил, В эфире чувства выразил живые. Он в «Африканке» Мейербера был Невероятным, фееричным Васко! Дебют в подобной партии сулит Чуть менее способному фиаско. Феноменально Йозеф даровит. И тридцать шесть последовало новых Радийных партий... Истинно велик Земляк был в ипостасях теноровых. Три года счастья... Но фашистский штык Бросает черный отсвет на Европу... Две партии и при нацистах спел – Но неугоден Геббельс-агитпропу, Который вскоре отстранить велел Великого певца от микрофона... Пластинки Шмидта, впрочем, продают И далее в стране вполне свободно... Фашисты, видно, лучше не поют... В Америке впервые в тридцать пятом Пел Йозеф Шмитд – и принят на ура. Живи он здесь, легко бы стал богатым -- Оплачен щедро, но... -- Домой пора... – Все уговоры отвергал упрямо: -- Спасибо, вы щедры, но мне – туда, В Европу, там судьба моя, там – мама... – Сбылась мечта: Всемирная звезда, Впервые он Рудольфа спел в «Богеме» На сцене. Был Брюссель ошеломлен. Овации, рецензии... Но к теме Фашизм добавил мучеников стон. Голландия и Бельгия – под вражьим Немилосердным тяжким сапогом. Шмидт прежде был упрямым и куражным, Сопротивленья не встречал ни в ком. Но понял, вскоре перережут тропы, Что дальше? Смерть. Неотвратимый рок. Пора бежать из матушки-Европы. Куда? На Кубу! Виза! За порог Однако не успел шагнуть из Ниццы. Пирл-Харбор... Океанские пути Закрыты до желанной заграницы. Куда податься? Где себя спасти? В Швейцарию пробрался нелегально. В спасении великому певцу Отказывают нелюди нахально. Он в лагере. Судьба идет к концу. Болеет. Заключенные ночами От холода жестокого дрожат. И боль в груди. Разделся пред врачами – С презрением на бедного глядят: -- Пройдет, простуда... Следующий! – Вскоре Стал вовсе плох. В больнице врач-злодей Лишь умножает пациента горе: -- Вполне жить может в лагере... – Радей, Хоть ты, судьба, о земляке! Прогулка... Манит огнями ресторан «Вальдегг»... Но отчего так сердце бьется гулко И больно... Вдруг остановило бег... А лагерный безжалостный лепила Развел руками: -- Стало быть, конец! -- А рестораторшу слеза слепила – Жалела... Так ушел земляк-певец... Вновь обойдем, вослед ему, пороги: Берлинской академии студент, Великий тенор... Гений... В каталоге – Две сотни Шмидта записей... Момент Опубликованных воспоминаний, Свидетельство о Шмидте: Рохус Миш, Фашист из свиты Гитлера, терзаний Не ощущает, вспоминая, лишь О Бухенвальде ничего «не знает», Освенциме, Треблинке... Но зато О фюрере детально сообщает -- (Все помнит недобиток, где и что Тот говорил) – с дотошностью немецкой: -- Под Винницей – (там «Волчий...» был «окоп» -- «Вольфшанце» -- ставка Гитлера») – дворецкий Однажды патефон заводит, чтоб Расслабиться мог фюрер на мгновенье... Звучит высокий голос... На лице У фюрера покой и наслажденье... Дослушав пенье, я спросил в конце: -- Кто пел-то? -- Йозеф Шмидт... -- Так он же юде! -- Зато, -- ответил Гитлер, -- как поет! – Свидетельство неслабое о чуде Божественного дара... Земляку В тридцатые внимала вся Европа С Америкою вместе... Пареньку Бомонд Парижа упоенно хлопал, Берлина и Милана... Он страдал: Был ростом мал... Зато огромный голос, Феноменальный, небывалый дар. Тот голос необъятен, точно космос... Он недопел и недовыступал, Недоиграл в картинах музыкальных, Недогремел над миром бурный шквал Восторженных оваций на финальных Ферматах... Может быть, в тот самый день, Когда он пеньем оглашал «Вольфшанце», Свет жизни в нем погас и смерти тень Легла на лик... Не оставляет шанса Фашизм еврею... Угасал земляк Не где-нибудь – в Швейцарии «нейтральной», За лагерной «колючкою»... А враг Пластинку Шмидта слушает нахально... На взлете, в тридцать восемь, был сражен -- Шесть миллионов съела Гекатомба... «Тиритомба, Тиритомба, Тиритомба, неужели это сон?» -- Звучит по-итальянски «Тиритомба» -- Сверкает голос вспышками зарниц, Забывшись все, кто слышит, застывают... Поет земляк. Восторгу нет границ. Великие певцы не умирают...