С экрана музыка звучала, виолончель бедром качала... Старик, укрывшись одеялом, дремал, младенчески лучист... И в воске алчущих мелодий – ключа скрипичного угодий – минором споро кукловодил кудесник-виолончелист. В серванте бал давали чашки: всей блюдцеюбочной компашкой учили па, кружились тяжко за старым треснутым стеклом. Но эта комнатная старость ничуть не горбилась устало, храня в себе шарад и салок, и ласки верное тепло. Здесь жили люди, жили вещи. Здесь снов побаивались вещих. Под шалью вздрагивали плечи, пугаясь резкого звонка. Скрипела лестничная клетка осипшей лифта вагонеткой и смехом пьяненькой соседки, приведшей в гости мужичка. Здесь лица святостью светились в речах о юношеской были, о том бумажно говорили альбомы, письма и стихи. И в кружевах старинных музык здесь бились бабочками музы. Но невесомы были узы, и музы тикали: хи-хи!.. Квартира номер «эти двое» - был адрес векового кроя. С буфета месиво алоэ свисало, будто осьминог, хранящий маленькое море вещей, мелодий и историй, и странных пятничных риторик под самодельное вино. Здесь время вписано в окружность стола, очков с помятой дужкой. Здесь всякий гость - mon sher и душка, и всякий пёс – дай лапу, Джим!.. Была одна лишь из утопий - своих нашить забыли копий. Увы, внучатых звонких скопов, квартира старая, не жди...