Это был снеговик. Он дышал снегом — будто пеплом. Виталий хотел пройти мимо, но в темноте ему почудилось, что снеговик на него смотрит. Он посмотрел [на снеговика. Было] два часа ночи. Этой новогодней гребаной ночи: Виталий шел топиться на местный пруд, прихватив с собой ледоруб. [Который мог не понадобиться], потому что зима была как назло теплой, а он всегда ненавидел тепло и лето. Снеговик ему подмигнул. Морковка отпала. И воткнулась в самый низ, в основание этого праздничного пугала. Торчком. Стояком. Виталий остановился. Пораженный. Это было как указание, как стрелка указующая вниз. На глубину. Пошатнувшись и пьяно елозя рукой у лица, мужчина всхлипнул. Перед взором проплыл наваждением "Летучего Голландца" [образ Милы. Жена] стояла и будто махала ему с палубы... Ветер рвал ее волосы. Платье как лоскуты — грязно-алое подобие пламени, что выметается из самого себя по ветру в сторону. Назад пути. Голландец медленно проваливался в горизонт. Как в пучину. Виталий поперхнулся. Снеговик будто смеялся. Его тоже покачивало. Ветер. Снег. Валит и валит. Как прах крематория. В страшном сне. Виталий сплюнул и повернул домой. Ледоруб воткнул в снеговика. Прямо в морковку. Мать ее... |||||||||||||||||||||||||||||||||| Это был снеговик. Он дышал снегом — будто пеплом. Виталий хотел пройти мимо, но в темноте ему почудилось, что снеговик на него смотрит. Он посмотрел в упор на снеговика. Было около двух ночи: на наручные часы не смотрел. Интуитивно... Этой новогодней гребаной ночи: Виталий шел топиться на местный пруд, прихватив с собой ледоруб. Который не обязательно мог и понадобиться, потому что зима была как назло теплой, а он всегда ненавидел тепло и лето. Снеговик ему подмигнул. Морковка отпала. И воткнулась в самый низ, в основание этого праздничного пугала. Торчком. Стояком. Виталий остановился. Пораженный. Это было как указание, как стрелка указующая вниз. На глубину. Пошатнувшись и пьяно елозя рукой у лица, мужчина всхлипнул. Перед взором проплыл наваждением "Летучего Голландца" образ Милы. Жена, — по своей тайной прихоти он называл ее женой; впрочем, и она, вторя ему, иногда обращалась "муженек", с лихорадочной хитрецой во взоре, который тут же прятала: он думал от смущения, — стояла и будто махала ему с палубы... Ветер рвал ее волосы. Платье как лоскуты — грязно-алое подобие пламени, что выметается из самого себя по ветру в сторону. Назад пути. Голландец медленно проваливался в горизонт. Как в пучину. Виталий поперхнулся. Снеговик будто смеялся. Его тоже покачивало. Ветер. Снег. Валит и валит. Как прах крематория. В страшном сне. Виталий сплюнул и повернул домой. Ледоруб воткнул в снеговика. Прямо в морковку. Мать ее... Остановился. На половине дороги. До дома совсем немного, рукой подать. Снег стихал. Снежинки кружились как вальсирующие демоны. Почему белые... Белые демоны. Мокрый пепел. Почему мокрый. Это со дна. Вода. Да, вода. Пруд. Он оглянулся. Пошатываясь. В голове бухал трехтонной кувалдой смысл. Он ведь думал над этим весь предыдущий день... сутки. И еще раньше. Все время думал. Иногда сжимая зубы, сдавливая ими противную дрожь сердца. Сердце дрожало? Он не помнил. Было муторно. Это помнил. Смутно. Рука оторвалась от воздуха и поднялась к уровню лица, вытащив из рукава парки... оголив белую кость запястья. Да, в темноте кожа белела отливом мраморной статуи, резонируя со снегом. Цветовая мистификация. Он понял. Ночь эта прямиком накатана ему туда откуда уже не вернуться: дно пруда. Потянув ногу из сугроба еще раз пошатнулся. Надо было надеть лыжи. Конечно. Не подумал. Он провел рукой по лицу. Снег еще валил. Густо и луна окрашивала блестки снежинок своим потусторонним светом. Это было красиво. Но глупо. Посмотрел опять в сторону пруда. Там ничего не видно. Снегопад застлал все вокруг. На километры. Скрыл небо. Впрочем, при чем тут километры, если не видно ничего и за сто шагов... Он найдет сегодня пруд? Стоп. Зачем. Он же вроде передумал. Передумал? Зачем... Мысли медленно текли помоечной кашей по желобу слива — прямо в яму. Отходы производства. Там где он работал... А где он работает? Не важно. Конечно. Совсем. Он просто дойдет до пруда и посмотрит как много там снега. То есть, можно ли ловить. Если набросало выше пояса, то вряд ли. Отвлекаться не получалось. Решил тогда идти. К пруду. Снеговик его ждал. Он или придумал себе это ощущение или действительно так. Ледоруб отвалился. Кажется, он отвалился сразу. Потому что на самом деле Виталий только слегка ткнул им. Он не был уверен. Морковка так же торчала, только она была уже вся белая. Бугорок. Ты под снегом, льдом, — будто намекал этот бугорок. Ты всего лишь сам — снежинка. Что падает... падает... и оказывается как и я — носом вниз. Какой лов, — вспомнилось тут ему... Если зима такая теплая, то пруд мог не промерзнуть. Он просто наступит на наст. Он шагнет уверенно дальше. Под ногой захрустит. Брызнет вода. Нет. Стоп. Так не ловят рыбу. Нельзя идти если наст хрупкий. Остановился. Снеговик был уже сзади. Где-то сзади. Виталий медленно обернулся. Шуршало небо. Трехтонный смысл добивал кувалдой и плющил мысли. Ноги утопли в сугробиках. Где-то слышалась музыка, прорываясь сквозь шелест снегов, надсадное трение облаков — там под небом, сквозь подземный гул (его мыслей). Музыка была знакомая, услышал только сейчас. В ста метрах приблизительно еще один дом; потом еще. Такая застройка. Не компактная. Таежное село. Мрачное. Нет. Почему. Вполне сносно. Особенно летом. А зимой? Да и зимой не плохо. Музыка приятная. Что-то из... Пока шел не слышал. Сейчас услышал. Празднуют. А он почему не зашел к соседям? Приглашали? Не... помнит. Может он отказался? Тоже не помнит. Два последних дня как в тумане. От Милы пришло письмо. Чуть с опозданием, почтальон... да фиг с ним, с почтальоном. При чем тут... А да, с опозданием. А что бы это изменило? Что он может изменить? Для нее это не любовь, приключение. Нашла же слово. Он некоторое время улыбался, держа письмо в руках, вертя его в руках, чувствуя запах бумаги. Там должен быть и ее запах. Возможно духов. Внюхиваться ни к чему, он просто знает. Улыбался. Пока не поймал себя на мысли, что улыбается. Рука поднялась к лицу и загладила губы... придавила их, стиснула. Чтобы не кричали. Обернувшись он посмотрел на снеговика. Без носа. Только два глазных уголька и ветки расставленных "рук". Ближайшая к нему ветка показывала отростком куда-то чуть вверх. Теперь он ясно различил "средний палец". Это к письму. Довесок. Виталий отвернулся. И пошатнувшись повалился в сугроб. Его рвало. Изнутри накатывали волны. Смех. Он был утробен. Виталий смеялся беззвучно, будто не желая нарушать идиллию пустоши этой (вполне себе забавной) ночи. Его рвало смехом. Отряхнув валенки в сенях он прошел в теплую кухню и воткнул морковку острием в сахарницу. Полная до краев сахарница приняла мокрый от стаявшего снега овощ как нечто вполне родное. Виталий вынул нос снеговика из сахарницы и смачно грызанул зубами сахарный кончик. В темном окне снаружи блуждала метель. Не очень сильно, почти покойно. Да и не метель вовсе. Чуть-чуть поземкой стелит. Зима. Жуя нос снеговика он вышел на крыльцо. Белое полотно накрытой мглой равнины. Как чистый лист на котором не знаешь что писать. Кажется ему надо еще выпить. За новый год. Но сначала сжечь письмо. Он вышел на снег, сделал ямку. Соорудил из печных щепок подобие драккара*, из листа уже дважды до этого скомканной бумаги (злополучного письма), осторожно, чтобы не надорвать, "слепил" подобие человеческой фигуры. Как-то получилось. Как-то само. Это было не важно. Главное похоже. Все остальное не важно. Придавил щепкой. Чиркнул зажигалкой. На ветру было зажечь трудно. Ждал. Получилось, дерево занялось. Чуточку ожег пальцы, но не чувствовал. Смеялся еще. Иногда всхлипывал. Жил. ________________ * Погребальное сооружение в виде корабля (викингов). 02/2017