– И сколько, бабы, будем мы одни? Победные салюты отгремели. Но горем переполнены все дни, что нету мужиков у нас в постели… – Привечу всякого, кого мне Бог пошлёт. До чёртиков обрыдло одиночество. И тело, и душа, ох, бабоньки, не лёд. Тепла и ласки очень, очень хочется… – А мне сегодня, бабы, снился сон. Как вспомню, покидают сразу силы. Не знаю кто, но мне явился он, во сне ласкал, потом своим грузилом меня прижал. Как было хорошо! Как я под ним, блаженствуя, стонала! И как его я, бабы, целовала! И как жалею я, что сон прошёл. Полна сейчас фантазий голова, как чуда жду волнительных мгновений...» Случайно мной подслушаны слова. Я стал свидетелем интимных откровений. А было мне тогда тринадцать лет. А говорившим, может быть, по тридцать. На всех на них плюгавенький сосед, которым не наесться, не напиться. Но начинали возвращаться мужики с войны, уставшие, но телом боевые. И вот о них мечтали у реки изголодавшиеся бабы молодые. Уже умом я это понимал – эвакуацией был многому обучен, да и с соседскими девчонками играл в мир взрослых, что войной был вспучен и искорёжен до его основ, – в нём быт и нравственность свою меняли цену по воле самоизбранных богов, взобравшихся на мировую сцену. В терновнике, где молча я лежал, июньское цвело великолепье. Там откровений много услыхал и думал: в том виновно лихолетье. В уме мальчишеском и горе, и грешки, – всё вперемешку, – радость и порочность. В ту пору я уже писал стишки, и по наивному всё отражалось в строчках. Сейчас, когда я возрастом такой, как те, которых слушал я украдкой, не вижу жизнь намного я другой: в ней женщинам по-прежнему несладко. Особенно в краю, где мужиков полнейшая суммарная нехватка. Да и состав их нынче здесь таков – порой касаться боязно и гадко. Была б во мне неслыханная мощь, да был бы неустойчивей в морали, я многим постарался бы помочь избыться от съедающей печали. Но я не тот, кто утешает вдов, и сам находит в этом наслажденья. Я не могу растрачивать любовь. Но не об этом суть стихотворенья. Я параллели судеб рассмотрел – в эпохах разных вижу идентичность. В безрадостности мир наш преуспел. А в ней застывшая извечная привычность. 1959 г.