Я споткнулся. Я остался лежать, упираясь лицом в что-то мягкое. Мне становилось всё труднее дышать, но я не смел шевельнуться, я знал: это мёртвый язык великана, которого убили вчера рыбаки, эти витязи ржавых багров и солёных сетей, развешанных между шестами, чтобы ветер сушил их от моря. Великана оставили вялиться. Прямо на берегу. На обильно посоленной гальке. Под немым, обжигающим солнцем. Одежду содрали с него, нашили себе одеял. И занавесок, чтобы в пору занятья любовью занавешивать ими окно. Когда же провялится он, - то ловкие, крепкие женщины разрежут ножами его на куски. И каждый получит кусок по заслугам. И будут три дня пировать ловкие, крепкие женщины и витязи ржавых багров, и заниматься любовью, и песни весёлые петь, довольные вяленым мясом, которого вдоволь наелись. Так пусть же и мне тоже отрежут язык. И тоже завялят на солнце. Рядом с его языком, в который лицом я уткнулся. И пусть его тоже едят. Пусть будет больше еды для милых моих земляков, которых я с детства люблю. Пусть хоть в пищу язык мой сгодится. Если больше не годен он. Никому ни на что...