Среда пришла с погодой скверною и недовольные и нервные, бескомпромиссные и важные достопочтенные сограждане, болтаясь в будничном фарватере и слякоть чествуя по матери ворчат на небо: «Ну, накрыло… Опять не к месту задождило…» Поднявшись выше ватерлинии, волна осеннего уныния толкнула мысли к неизбежному, внесла в команду смуту грешную. Мне б с нею поступить, как Каину… Ан, нет! Брожу, как неприкаянный и обращаюсь к ней с тоской: «На кой явилась ты? На кой?!» Как жаль, сезонов притязания нельзя решить голосованием… кричать с трибуны «Не согласный я!!! Верните срочно лето красное!»… Альтернативы нет, а календарь, как непреклонный строгий государь: он не приемлет возражения… так что, умерь телодвижения… Ох и скупа на чувства родина… А осень хороша лишь в Болдино… в Париже, Лондоне, Венеции… в Египте, Турции и Греции… Ведь восприятие сакрального лежит в пределах социального, как деловые свойства личности – в объёме денежной наличности. Лишь только осень деревенская рождает звуки вальса венского в душе, затравленной налогами, процентной ставкою, дорогами, толпой и бреднями политиков, хандрой, язвительностью критиков. Какая, к черту, «неба просинь»? У нас совсем иная осень! С такой транжирою – державою нищает осень, стала ржавою, расстался с данью позолоты лес, в свинец окрасилась эмаль небес… как бакс устойчив, видно, неспроста в природе курс зелёного листа. И исполняет дождь абстракции, приговорив нас к децимации. Но, всё ж, надеются прохожие: вот – вот наступят дни погожие, антициклон над нами сжалится: «Раскисли, блин… Хорош печалиться!», подарит осень настоящую, швырнув к ногам листву шуршащую и мегаполиса болото оправит в листьев позолоту.