* * * И брюки стары, И пиджак истёрт, И гротескова узкая фигура… В торжественный оскал клавиатуры Вбивает он вступительный аккорд. Как часто в инструменте укрощал Он чуткого таинственного зверя, И тот его железным пальцам верил, И жёсткость их заведомо прощал. И – вот он, удивительный концерт, Летают пальцы, как на тренажёре. И сколько света в солнечном мажоре, И сколько красоты в Его лице! …А мимо пианиста плыл поток Людей, машин и сполохов рекламных, Средь суеты и уличного гама Он был в своём концерте одинок; Но, словно в очистительной мольбе, У белых клавиш наклонял он спину. Смеялось и рыдало пианино, Швыряя звуки под ноги толпе. Она нагнулась, хмурая толпа, Она ладони окунула в звуки И распрямилась, и воздела руки, И волосы откинула со лба; Она запела, воле супротив, Не понимая, чьей рукой ведома. Была она светла и невесома, Как этот восхитительный мотив. Толпа пыталась гения понять, Краснели в напряжении затылки, Слетали с мокрых губ слюны обмылки, Валилась снедь из рук… И не поднять. …В последний раз ударил пианист По клавишам – и замерло крещендо. Неловко встал, Протёр очки зачем-то, Взял с пианино партитурный лист… И ни хлопка, Ни звука, как на грех. Толпа была изумлена и хмура… Как смела эта узкая фигура Заставить плакать и смеяться всех!