День скатывается в небытие. Дорога выводит нас к автостраде. Произвольные вертикальные изломы ландшафта остаются позади, перед нами четко заданная гладкая плоскость. Въезд на автостраду — с его шлагбаумами и мигающими светофорами – после почти застывших тосканских пейзажей кажется входом в другое измерение. Подъезжающие к автостраде машины напоминают лошадей, которых после их вольной жизни на лугах привезли на ипподром и перед началом скачки загоняют в стартовые боксы…Шлагбаум — граница: за ним время начнет переживаться иначе — оно потеряет свою объемность и будет не медленно растворяться, а понесется над асфальтом как ветер холодя виски, перед нами мир, где между одним и другим днем – целая бездна. Стартуем и вскоре оказываемся на флорентийской развязке. Окаймленная мягкими горами Флоренция обозначена мириадами световых точек. Глубочайший и одухотвореннейший город Италии, назвал ее русский прозаик Михаил Осоргин. Здесь и самую смерть нельзя помыслить старухой, считал русский поэт и искусствовед Владимир Вейдле. « Если и встретишь ее, бродя среди жизнерадостно-многоречивых могильных плит,-писал он,- то не в образе скелета с разящей косой, а в виде отрока, опрокинувшего факел, — такой, как после греков, в первые века христианства видели ее: знамением, преддверием бессмертия...» Но не каждому дается ощутить этот город, чьи века залиты кровью, «воплощением непрерывности истории, символом общеродового человеческого бессмертия». Лишь избранные могут услышать в столице Этрурии отголоски Сокровенного знания, ритм Божьего мира. Им Флоренция открывает свою память о доброй Вселенной и дает энергию и заряд, для того чтобы они будоражили сумасшедший мир так, как это делает своей «Божественной комедией» Данте, своими произведениями – Достоевский… Именно здесь, во Флоренции, ему пришла идея большого романа, который он считал, своим самым великим замыслом и о котором писал в письме А.Майкову:« Здесь же у меня на уме теперь 1) огромный роман, название ему «Атеизм» ( ради Бога, между нами), но прежде чем приняться за который мне нужно прочесть чуть ли не целую библиотеку атеистов, католиков и православных. Он поспеет, даже при полном обеспечении в работе, не раньше чем через два года. Лицо есть: русский человек нашего общества, и в летах, не очень образованный, но и не необразованный, не без чинов, — вдруг, уже в летах теряет веру в Бога… Потеря веры в Бога действует на него колоссально… Он шныряет по новым поколениям, по атеистам, по славянам и европейцам, по русским изуверам и пустынножителям, по священникам; сильно между прочим, попадается на крючок иезуиту, пропагатору, поляку; спускается от него в глубины хлыстовщины – и под конец обретает и Христа, и русскую землю, русского Христа и русского Бога.( Ради Бога, не говорите никому; а для меня так: написать этот последний роман, да хоть бы и умереть – весь выскажусь.) Ах, друг мой! Совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики. Мой идеализм – реальнее ихнего! Господи! Порассказать толково то, что мы все, русские, пережили в последние 10 лет в нашем духовном развитии,- да разве не закричат реалисты, что это фантазия! А между тем это исконный, настоящий реализм! Это-то и есть реализм, только глубже, а у них мелко плавает.» В какой-то момент та же тоска по цельному миру, что мучила и Данте, становится настолько сильной, что Достоевский здесь же, во Флоренции, излагает свои наболевшие мысли о католицизме, атеизме и православной миссии России в одной из завершающих сцен «Идиота», вкладывая их в уста князя Мышкина: «Католичество – все равно что вера нехристианская! – прибавил он вдруг, засверкав глазами и смотря перед собой, как-то вообще обводя глазами всех вместе.<…> Нехристианская вера, во-первых! – в чрезвычайном волнении и не в меру резко заговорил опять князь,- это во-первых, а во-вторых, католичество римское даже хуже самого атеизма, таково мое мнение! Да! Таково мое мнение! Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас! Это мое личное и давнишнее убеждение, и оно меня самого измучило… Римский католицизм верует, что без всемирной государственной власти церковь не устоит на земле и кричит: «Non possumus!» < «Не можем!» — лат.> По –моему, римский католицизм даже и не вера, а решительно продолжение Западной Римской империи, и в нем все подчинено этой мысли, начиная с веры. Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор все так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушны, пламенными чувствами народа, все, все променяли за деньги, за низкую земную власть. И это не учение антихристово?! Как же было не выйти от них атеизму? Атеизм от них вышел, из самого римского католичества! Атеизм прежде всего с них самих начался: могли ли они веровать себе сами? Он укрепился из отвращения к ним; он порождение их лжи и бессилия духовного! Атеизм! <…> Ведь и социализм – порождение католичества и католической сущности! Он тоже, как и брат его атеизм, вышел из отчаяния, в противоположность католичеству в смысле нравственном, чтобы заменить собой потерянную нравственную власть религии, чтоб утолить жажду духовную возжаждавшего человечества и спасти его не Христом, а тоже насилием ! Это тоже свобода чрез насилие, это тоже объединение чрез меч и кровь ! «Не смей веровать в Бога, не смей иметь собственности, не смей иметь личности, fraternite`ou la mort <братство или смерть фр.>, два миллиона голов !» По делам их вы узнаете их – это сказано! И не думайте, чтоб это было все так невинно и бесстрашно для нас; о, нам нужен отпор, и скорей, скорей! Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос, которого мы сохранили и которого они и не знали !» Глядя на остающиеся в стороне огни Флоренции, кажется, что это обвинение Риму, во всей полноте перенявшему у этрусских отцов лишь внешний аспект ритуала и передавшему впоследствии свое мировосприятие оцивилизованному им миру, бросает не князь Мышкин, а сама древняя Этрурия — пусть, как полагают некоторые, представлявшая уже греховное человечество, но несомненно более чем какая-либо другая часть Италии хранившая память о его былой духовно-нравственной воле...