(из книги "ДЕТИ ЯНУСА") День утихал. На холмы спускался предвестник заката — розовый свет. Лучи солнца пробивали зелень листвы и радужным пятном повисали на краях ресниц. Открывающаяся панорама Тосканы – подобна картине: краски домов и построек, раскиданных по древним холмам, подобраны людьми так , что и меняющийся в цветовых оттенках ландшафт, и само небо кажется произведением их искусства…Точнее – его частью… Великое искусство жить на земле! Оно порождает в вас убежденность в том, что у человека есть лишь одно право: право на восхищение жизнью и творчество. Наделяет каждого главным итальянским ощущением — уверенностью в том, что он – исключительный экземпляр человечества. Тосканские холмы — призыв к поиску новых красот. К физическому совершенству и безупречности. Здесь кажется, что жизнь осуществляется путем соревнования достоинств и победы совершеннейших. Как здесь, в Тоскане, пьянит она! Как призывает человека к действию! Она будто приказывает ему, чтобы он наполнил ее собой и себя ею. Испытываемый перед нею трепет – почти религиозный…Это трепет, в котором, искрясь в солнечных лучах, звенят золотые браслеты на руках итальянцев, поднимающих чашку с утренним «эспрессо». Это трепет, который влечет в Италии людей в парфюмерные магазины и переполняет страну разномастными благоуханиями. Это трепет, который заставляет обитателей Апеннин после тяжелого рабочего дня засиживаться допоздна в барах, вести по ночам бессодержательные разговоры на улицах и площадях. Это трепет, который в Италии иногда переходит у человека в — по сути благоговейное, напоминающее принятое у некоторых племен ритуальное поглощение кумира, — желание физически поедать жизнь. Это трепет, которым были наполнены слова английского поэта Роберта Браунинга, однажды воскликнувшего: «Разорвите мое сердце – и вы увидите, что там написано: Италия.» Это — трепет биологии. Как хочется жить ! "Итак,- вспомнились ему слова историка Фаддея Зелинского,- живи во всю, живая тварь, развивай зародыши всех сил, вложенных в тебя природой; в этом – не только наслаждение, но и заслуга. Раз вне жизни нет ничего, то закон жизни остается единственным обязательным для нас законом, единственным мерилом, дающим нам познать ценность всего, что окружает нас; хорошо все то, что способствует осуществлению жизни. Хороша деятельность, но деятельность полная, всесторонняя, затрагивающая и призывающая к жизни по возможности все части нашего существа; хорошо напряжение этой деятельности, делающее человека героем, когда жизнь бурной волной разливается по жилам, когда чувствуешь, что все полно тобой и ты полон всем, когда все прошлое, все настоящее сливаются в один упоительный миг; хороши страсти ведущие к этому торжеству – и отвага, и гнев и любовь… особенно любовь.Тут закон жизни действует с удвоенной силой; природа, озабоченная сохранением и развитием породы также и вне пределов существования особи, окружила всеми чарами, которые были в ее власти, момент этой передачи, этого излучения жизни. Она хотела, чтобы все стремились к этому высшему наслаждению чувств, так как только при этом всеобщем стремлении возможно всеобщее соревнование и победа совершеннейших, с нею – передача достоинств, а с этой — постепенное совершенствование породы, высшее осуществление закона жизни. Такова – религия сатаны". Пропитавшая итальянскую землю, размыв ее связь с метафизическим, религия, у истоков которой тот, кто не создал, а упорядочил этот мир: Демиург- называл его Платон, под именем Янус определил он мироощущение римлян, божественный ремесленник – divino artefice – говорят о нем итальянцы. Религия посюсторонней жизни. Религия природы, плоти. Религия земной любви, любви сокрыто хранящего своими именем Рим Амора… Это религия Пана, который умер для Гоголя вместе с его любовью к Риму. Это религия жизни Казановы, "которую следовало бы давать в руки детям – чтобы научить их не страдать." Это та религия, что была в основе странного ощущения Иосифа Бродского, когда, солнечным венецианским утром, под голубым небом, "позавтракав жареной рыбой и полбутылкой вина", радуясь тому, что "все прекрасно", он –" точка перемещающаяся в этой гигантской акварели" — прошел четверть мили и вдруг неожиданно понял, что он – кот, "кот, съевший рыбу", что он "абсолютно, животно счастлив". Это та религия, ненавистью к которой в итальянских картинных галереях светились глаза Бердяева: "Плоть! Плоть! Да рассыплется она вся !" Это та религия, что в стихах Фабрицио де Андре под знаком "священной и оскверняющей любви" объединяет в одном религиозном шествии и проститутку, и девственницу, и католического священника… Эта та, религия, что, пленив Стендаля, вела его руку, когда он писал об Италии : "В этой прекрасной стране надо заниматься лишь любовью. Для всех других наслаждений души ставятся всевозможные препятствия. Человек, желающий быть гражданином, умирает здесь, отравленный унынием. Подозрительность гасит дружбу, но зато любовь в Италии пленительна. Повсюду в других странах это лишь копия с итальянского подлинника".