Это судная ночь для мальца со стрелой и луком, оборвавшего злобно гудящую жилу воловью… Я прикончил Любовь, как скулящую старую суку, истекать заставил дымящейся свежей кровью. Очень жаль, разглядел не сразу нутро шакалье, как хлеба преломил свою душу, потчевал гостью кровью винной лозы, подавая в хрустальном бокале и не ждал, что она мою жизнь уровняет с костью. Обладала, воистину, тварь эта тонким искусством высекать из бездушных камней утончённые фразы, под себя подминая привычки, эмоции, чувства, лёд в туман обращать, как орехи колоть алмазы. Как ушёл из зрачков туман – подсчитал потери: мать честная, душа пуста…только ветер свищет… И спровадил я эту сволочь пинком за двери: простофиль довольно, другого себе подыщет. Заказал помин по душе… да не тут – то было… Не приёмный день, всем чем чертям назло, был у бога: воротилась всё же, ночами истошно выла в дверь скреблась настойчиво, маялась у порога… В дни лихие с отметиной серой осенней скуки изгалялись над неприкаянным малым боги, схожий цветом с глазами этой постылой суки лист охряный в слезах дождя мне стеля под ноги. Обходил десятой дорогой упрямую сволочь, матерился зло да воспитывал силу воли… Только ткал полотно холстины - глухую полночь - шестиструнный ткацкий станок из оттенков боли. Да недавно, вот, я сорвался: «Хорош…Достала!» В унисон со струной гитарной порвались нервы: к праотцам… Пошла! И, оскалясь, порвал кинжалом пуповины нить, что связала меня со стервой… Эпилог. Финал. Излечился от неврастений. Притупилась боль, но… такая выходит штука: упадёт лишь на землю ночь – из провалов тени, отзываясь эхом, подвывает всё та же сука…