Возле школы танковое кладбище и охранник в порванном тулупе. Доски на заборе словно клавиши на разбитом пианино в старом клубе. В нашем классе обогрев «буржуйкою», сделанной из бочки для горючего. Не удручены мы жизнью жуткою, Хоть и ждём, как манны с неба, лучшего. А пока что двенадцатилетние, краем уха слыша про Тараса, мы стараемся, как можно незаметнее, выскользнуть из сумрачного класса, чтоб через дорогу тенью белою сквозь уже знакомые нам дыры в танк залезть и (мы уже умелые!) что-то тихо отвинтить и стырыть. Нам, мальчишкам, всё необходимо – от спидометра до пулемёта. Только бы прошёл охранник мимо! Только бы из нашей школы кто-то, нас заметивший, охраннику не выдал, вроде от беды оберегая! Сколько раз мы, воя от обиды, получали оплеухи, убегая. Но опять нахально и настырно лазали по «Тиграм» и «Пантерам». Мы забыли игры жизни мирной, примирились к собственным потерям. А они случались очень часто – в наших играх страшные проколы. Потому и было мамам счастьем наше возвращение из школы. По утрам, из дома провожая, умоляли быть чуть-чуть взрослее. Мамы, мамы! Нас на свет рожая, вам бы нас до старости лелеять. Ну, а мы, лишь ножки чуть окрепнут, ищем сами для себя дороги, сами сеем и выращиваем репу, и ничьей не просим мы подмоги. Поступаем часто сверхопасно, о последствиях и не соображая; необдуманно, жестоко и напрасно вас поступками своими разрушая. Лишь когда изрядно постареем и, итожа, жизнь свою листаем, мы, из детства навсегда пострелы, о несбыточном, как пацаны, мечтаем: если б в детство снова возвратиться! – мы бы окружили вас вниманьем, чтобы вам не волноваться, не сердиться, чтобы ваше удлинить существованье.