Сердце матери Звонко зазвонил, запрыгал от нетерпения на тумбочке телефон. Анастасия Петровна поспешно сняла блестящую чёрную трубку, отвела от уха платок: «Слушаю…» Снова звонили из школы, и опять по поводу сына. Почти перестал учиться, прогуливает уроки, курит. Молча выслушала женщина неприятные для неё слова, произнесённые голосом учительницы, сильно изменённые телефоном, положила трубку на место и с досадой сжала тонкие бескровные губы. «Придётся, видимо, самой в школу сходить, совсем моего мальчика заклевали», - зашумели в голове обидные мысли. Быстренько оделась, сунула ноги в тёплые оленьи пимы, которые обувала только по праздникам, и почесала к школе. У трёхэтажного кирпичного здания школы раздавался весёлый визг ребятни, которая по окончании занятий разноцветной струёй выливалась на улицу из широко распахнутых дверей. Но, наконец, этот поток иссяк, и Анастасии Петровне удалось проникнуть внутрь здания. В учительской навстречу ей из-за стола, заваленного школьными тетрадями и книгами, поднялась Виктория Сергеевна – классный руководитель сына. Она предложила женщине присесть рядом с собой и начала беседу с того, каким маленьким и послушным, очень переживающим за свои отметки Дима пришёл к ней в пятый класс после начальных классов. А в этом году его точно подменили, дружит с ребятами старше себя, с преподавателями груб, курит, в разговоре употребляет нецензурные выражения. К учёбе совсем охладел, на занятиях появляется всё реже, как красное солнышко в осенний день. Домашние задания давно перестал выполнять. Ходят слухи, что у младших школьников отбирает деньги. Анастасии Петровне всё это было уже не внове, она знала об этом и поэтому слова учительницы были как соль на кровоточащую рану. - Что же тогда, мой сын – дебил? – неожиданно грубо спросила она у Виктории Сергеевны. - Нет! – удивлённо подняла Виктория Сергеевна тонкие брови. – Я этого не говорила. - Если нет, то учите! Совсем уже ребёнка без отца заклевали! На уроки не заходит? Сами виноваты! Почему постоянно выгоняли с уроков? Вот и приучили! Домашние задания если не сделает, то «двойку» ставите, а как сделает, то ничего не ставите! Почему? Дальше уже и разговаривать не о чём! Резко встала из-за стола и, не прощаясь, вышла. По дороге домой женщина никак не могла остыть, унять кипящую в сосудах кровь. А в голове роились мысли, как пчёлы в улье. Как же всё-таки изменились к худшему сейчас учителя? Раньше, когда она ещё сама училась в школе, учителя умели найти подход к каждому ученику, хотя редко кто из них имел за плечами высшее образование. Нынешним лишь бы деньги платили, а до детей им вроде и дела нет, даётся им учёба, или нет. Проведут уроки, и по магазинам… Вон Дима как-то с крыши клуба упал, ногу сломал, месяц в больнице лечился да ещё столько же после этого дома в гипсе лежал. Так хоть бы один учитель нос показал, нет! Вот и отстал в учёбе. А после этого и с мужем несчастье случилось. Деревом его на делянке придавило, до больницы даже не смогли довезти, скончался по дороге. Ох, и много же тогда горьких слёз пролила да не вернёшь мужа с того света. Теперь со всей мужской работой самой приходится справляться. Куда денешься? Жизнь заставит! За ужином Диме мать, конечно, устроила разнос по полной программе. Здесь она его уже не защищала. А тот сидел и отмалчивался, словно ничего не слышит, только знай, сопит себе в две дырки. Слова от него не дождёшься. Наконец, Анастасии Петровне надоело его молчание, и она отрезала: «Не для меня ведь учишься! Для себя! Я своё отучилась!» А через несколько дней к ней наведался участковый инспектор – Василий Дмитриевич, который сообщил, что Дима похитил велосипед. - Да ну! – отмахнулась от него женщина. – На что ему велосипед? Свой, вон, в сарае валяется. - Всё уже доказано. Да и сам Дима признался. Анастасия Петровна, которая в это время перебирала клюкву, встала в позу матери партизана перед фашистом, и её понесло: - Нечего сочинять про моего сына! Сам больше крадёшь! Кто миллионами присваивает, тем всё нипочём! А мальчишку обидеть каждый может! Тем более, что отца нет, заступиться некому! Уйди из моего дома и никогда не заходи ко мне, а то сейчас коромыслом по голове получишь! Но участковый и не таких ещё встречал, поэтому ретироваться не спешил, сел на лавку и спокойно продолжал: - Давайте, Анастасия Петровна, не будем ругаться, а лучше подумаем, что дальше с сыном делать? Надо же его как-то удержать от дурного влияния. - Ты своего сына учи, поглядим ещё, что из него выйдет! А я как-нибудь и без сопливых обойдусь! - Конечно, мне детьми хвастаться ещё рано. Маленькие пока. А вот у вас, Анастасия Петровна, один сын уже, кажется, вырос. Что-то я его трезвым давненько уже не видел. Давайте подумаем о втором сыне. Но женщина и слушать не хотела милиционера. Она поспешно оделась и вышла из дома. Василию Дмитриевичу волей неволей пришлось убраться восвояси. Велосипед, как выяснилось позже, Дима действительно похитил вместе с друзьями. На берегу разобрали его на запчасти, а голую раму выкинули в реку. Анастасии Петровне наравне с другими родителями пришлось скомпенсировать нанесённый подростками ущерб. Кроме этого, её вместе с Димой вызвали на заседание комиссии по делам несовершеннолетних в райисполком. Тогда она сидела, крепко сжав губы, как могла, сдерживала себя, чтобы не сорваться и не наговорить дерзостей. Однако не смогла удержаться и опять базар устроила, а за словами она в карман с юных лет не лезла, так что восстановила против себя всех членов комиссии. Весной Дима окончательно забросил учёбу и в школу теперь ходил лишь из-за того, что делать было нечего. Целыми днями вместе со своими дружками шатался по коридорам, открывал двери в классы, мешал учителям вести уроки. Такое поведение мальчика, естественно, не могло понравиться преподавателям, и по их просьбе директор вызвал Анастасию Петровну к себе для личной беседы. Однако та была настроена крайне враждебно к Василию Ивановичу, поэтому ничего путного из этой встречи не вышло. - Сами, как могли, выживали ребёнка из школы, а теперь мне жалуетесь. Пусть надоедает, пусть мешается! Сами во всём виноваты, - бросала она упрёки в лицо Василию Ивановичу. Тот на такие речи только руками развёл, ну как могут быть хорошие дети у таких родителей? Через знакомых Анастасия Петровна устроила Диму на работу – слесарить в гараже лесопункта. Однако толку от него никакого не было, ведь ничему он не учился и ничего делать не умел. Утром он каждый день шёл в гараж, но вместо того, чтобы работать, целыми днями торчал в курилке. А в конце концов совсем обнаглел и после обеда вообще перестал ходить на работу. Любил Дима кататься на лошадях. Зачастую вместе с друзьями они выводили с совхозной конюшни лошадей, садились на них и, как басмачи, скакали по ночным улицам, пугая дикими криками прохожих. Сторожа в конюшне никогда не было, а от милиции на лошадях они скрывались без особого труда. По субботам и воскресеньям кружили в основном вокруг клуба, ведь там на дискотеках много молодёжи собиралось. Чтобы их не узнали дежурившие милиционеры, поднимали до глаз воротники свитеров, надвигали низко на глаза шапки. И так до поздней ночи мучили бедных животных, гоняли на них по тёмным улицам. Как-то зимним вечером Дима один ехал на лошади по объездной дороге в стороне от села. Издали ещё заметил милицейский УАЗик, но не испугался, только отъехал немного в сторону и даже левой рукой издевательски отдал честь. Поравнявшись со всадником, на крыше кузова неожиданно вспыхнул и замигал красный маячок, резко, у Димы аж уши заложило, завыла сирена. Смертельно испуганная лошадь рванулась вбок и встала на задние ноги. Дима не успел даже глазом моргнуть, как оказался в глубоком снегу. Потом, уже в дежурной части милиции, он мысленно ругал себя последними словами, почему заранее не отъехал дальше от дороги. Позвонили Анастасии Петровне домой, попросили придти в дежурку и забрать сына, а её аж мелкая дрожь затрясла от этого звонка. Дима понуро сидел на деревянной скамейке в дежурной части в вывернутых наизнанку штанах, по-видимому, для того, чтобы не испачкать их на лошади. Увидев мать, у него даже лицо перекосилось, он еле удержался, чтобы не расплакаться, ведь надеялся, что та снова бросится его защищать. Однако на этот раз всё вышло иначе. Анастасия Петровна подошла к сыну и своим сухоньким, но довольно крепким кулачком влепила ему звонкую оплеуху. Затем ещё раз. Дима никак не ожидал такой материнской ласки, вскочил с лавки и пнул её ногой. - Не дерись, сука! – выкрикнул он неожиданно хриплым голосом, а глаза загорелись недобрым огнём. Пришлось вмешаться дежурившим милиционерам, которые растащили не в меру расходившихся родственников. После оформления протокола Диму отпустили домой и мать с сыном, на ходу перебраниваясь, ушли. Время от времени Дима начал приходить домой навеселе. Сначала он старался скрывать от матери любовь к спиртному, но постепенно обнаглел и стал пить открыто. От излишнего усердия в первое время мутило, неокрепший молодой организм отказывался принимать алкоголь, иногда по утрам даже давал себе зарок, что больше пить не будет, но мальчишеская бравада перед сверстниками брала своё, поэтому данное слово к вечеру уже забывалось, и всё начиналось сначала. Выпив, чувствовал себя бесконечно счастливым, жизнь казалась похожей на сказку, всё плохое сразу забывалось. Каждое утро теперь начиналось с одной и той же заботы – где достать спиртное? Но свинья, как говорится, грязь всегда найдёт. Находил свою грязь и Дима. Целыми днями дежурил он со своими дружками возле винного магазина в надежде зацепиться к кому-нибудь, который бы угостил их огненной водой, от которого голова идёт кругом и ноги заплетаются. Быстро сообразили, что наиболее лёгкой добычей являются старые больные люди. Они привязывались к таким и где-нибудь в тёмном углу отнимали у них спиртное и деньги. Обычно те и в милицию даже не обращались, что толку, мол, всё равно бесполезно, не найдут грабителей. Безнаказанность окончательно развратила Диму и его дружков. У Мишки Андрианова они сотворили целый маленький заводик по производству самогона и теперь там круглые сутки стоял дым столбом, капала из двух стволов вонючая горячительная жидкость. Но всё упиралось в сахар. Тут кто-то из них заметил, что в столовой сахара хоть завались. Ухватились за эту спасительную, как им показалось вначале, мысль, и ночью подошли к столовой с санками. Окно открылось легко, достаточно отогнуть четыре гвоздя, удерживающие раму, вынести два мешка было делом минуты, и санки весело заскрипели по снегу к дому Мишки. На полную мощность заработал минизаводик, снова веселье на весь дом. Но однажды этот притон посетили незваные гости в серых мундирах с погонами, самогонный аппарат перекочевал в кабинет вещдоков, а весёлые ребята с хмурыми лицами, среди которых был и Дима, оказались в изоляторе временного содержания. В первый раз он тогда попробовал на своём теле вкус резинового демократизатора, а нарсудья назначил для него наказание в виде ареста на десять суток за неповиновение сотрудникам милиции. Анастасия Петровна, как только узнала об аресте сына, тут же побежала в милицию. - За что это моего Димку-то посадили? – немедленно засыпала она вопросами дежурного. Тот пытался было вразумительно объяснить женщине суть дела, но Анастасия Петровна не слушала, а дальше спрашивала: - А можно к нему на свидание? А, может, ему еды принести? Вдруг он голодный. Да ведь завшивеет он там. Повидаться с сыном матери не дали, еду также просили не приносить, ведь Дима теперь находился на полном государственном обеспечении, так что голодная смерть ему никак не грозила. Долго упрашивала Анастасия Петровна дежурного, но тот был неумолим. - Какой ты твердолобый! – не выдержала она и обругала дежурного. – Тогда я к начальнику пойду, он меня знает, всё разрешит, что попрошу. Ведь не для кого-то чужого, для родного сына прошу. Но начальник милиции также не поддался уговорам матери, а даже добавил, что надо, де, было лучше воспитывать сына, тогда не пришлось бы бегать. Да, правильно люди говорят, что в милиции не люди работают, а звери, им лишь бы любым способом человека за решётку загнать, а каким оттуда выйдет, их не колышет. Собрались там одни пьяницы, животы нарастили, морды красные, вот-вот лопнут. На казённых машинах и мотоциклах катаются, людям жить не дают. Но ничего, Бог есть, он всё видит. Чуркин вон всю жизнь в милиции околачивался, а на пенсии пришлось повеситься. Муравьёв тоже постоянно пьяный ходил с полуоторванными погонами, на всех орал, но уволили, теперь в коммунхозе помойки вывозит. Господь всех по местам расставит. А Дима уже накрепко увяз в тухлом болоте и почувствовал железную хватку правосудия. Раскрыта была и кража сахара со столовой. На период предварительного следствия его не взяли под арест, оставили под подпиской о невыезде. Анастасия Петровна бегала от следователя к адвокату, упрашивала, угрожала, то есть делала всё то, чем занимается любая мать, чтобы спасти своего сыночка от тюрьмы. Довольно приличная сумма перешла из её кармана в адвокатский. Не забыла и нарсудью, пустила слезу, просила учесть и то, что сама не один год была народным заседателем. Ничего не помогло. Снова Дима увидел небо в клеточку, на этот раз не на десять суток, а на целых три года упрятали его за решётку. Сначала в местном изоляторе, затем увезли в Верхний Чов, а оттуда уже направили дальше. Анастасия Петровна стала жить одна в своём чистом уютном домике. Хоть в одиночестве и нередко плакала, но на людях ходила с высоко поднятой головой, при встречах со знакомыми не опускала глаза долу. Летом постоянно возилась на огороде, осенью таскала из леса грибы и ягоды. В кладовке полки ломились от банок с ароматным вареньем и хрупкими солёными грибками и огурчиками. На чердаке в холщовых мешочках проветривались засушенные грибы. Но как только убрана была картошка с огорода, работы поубавилось, ночи удлинились, вот тогда и начала дикая тоска съедать одинокую женщину. Письма от Димы приходили редко, были похожи одно на другое как близнецы, в каждом просил денег прислать да посылку. Но всё течёт, всё изменяется. Прошли и эти три года. Дима вернулся заметно изменившимся, возмужавшим и окрепшим. Кинулась Анастасия Петровна на шею сына, теперь уже она была заметно ниже ростом, зарыдала в голос, слёзы в два ручья. - Хватит, мать. Всё позади, я вернулся, - похлопав по плечу тяжёлой ладонью, успокоил её Дима. Оторвалась от сына, побежала на стол собирать, надо же сыночка угостить домашней вкуснятиной после жиденьких казённых-то харчей. Дима переодевался. Мать невзначай окинула его взглядом и ужаснулась: по всему телу, и на груди, и на спине, и на руках сына красовались синие татуировки. - И зачем это ты себя так обезобразил? – покачала головой с укоризной. На это Дима, стоя у гардероба перед зеркалом, только оскалился с довольным видом. Подошёл к столу, посмотрел на угощенье: - Мам, стол-то кособокий! Анастасия Петровна недоумённо подошла к столу и поправила его. - Давай бутылку подними, обмоем моё возвращение, - пояснил ей сын. - Сынок, не берись уж за старое-то…- с жалостью положила свои руки Диме на плечи, голову приклонила ему на плечо, тихонько всхлипнула. Кто знает, чем бы окончился разговор матери с сыном, но в это время широко распахнулась дверь, и в дом как ветер ворвался старший сын Анастасии Петровны – Иван. Он явно был уже на взводе, улыбаясь во весь свой щербатый рот, широкими шагами подошёл к младшему брату, театрально обнял его, отстранился, посмотрел на Диму и ещё раз обнял. - Молодец! А как вытянулся-то, в плечах раздался! Усы вон растут! Мать, ты посмотри! Полюбуйся! Подошёл к столу, вытащил из карманов брюк две бутылки водки и с громким стуком водрузил их на середину. - Мать! Тащи стопки! Матери, конечно, тоже налили, но она только пригубила, хотя и чокнулась с сыновьями. Дима пил и на другой день, и на третий, и через неделю. Об устройстве на работу разговора не заводил. Встретился со старыми дружками, которые, как и он, отбыли свои сроки и весело проводили время. Сначала стеснительно, а после и без всякого зазрения совести требовал у матери деньги на водку. Анастасия Петровна пыталась отказывать ему, но Дима был, как банный лист, который пристанет к телу, не отдерёшь, поэтому волей неволей приходилось снабжать любимого сыночка деньгами. Один раз, когда решительно отказала, Дима избил её, избил жестоко, с каким-то остервенением. Анастасия Петровна даже не могла раньше предположить, что её сыночек, прежде такой хороший и ласковый, может поднять на неё руку. С этого времени синяки уже не сходили под глазами Анастасии Петровны. И начались для пожилой женщины тяжёлые дни и ещё более тяжкие ночи. Теперь женщина на людях почти не показывалась, а когда случалось пойти куда-нибудь по делам, шла, опустив голову, потупив взор, как будто она перед людьми была в чём-то сильно виновата. Вся её пенсия уходила Диме, известно, для чего. В доме постоянно находились пьяные мужики, которые нещадно дымили, плевались, всюду гадили и дрались между собой. Недавно ещё как игрушечный, дом её преобразился, завонял, стал неухоженным, неуютным, повсюду валялись окурки, пустые бутылки, краски уже нигде не было видно. А как изменилась за короткое время сама Анастасия Петровна! Однажды встала перед зеркалом и ужаснулась, на неё через стекло смотрела морщинистая седая старуха. «Да неужели ж это я!?» - остолбенела мать и потянулась к гардеробу, на котором всегда лежала массажка. Тут из-под её рук что-то упало и шмякнулось на пол. Нагнулась, а это оказался альбом с фотографиями. Подняла и села на стул, открыла наугад. Вот она, молодая, красивая, сидит рядом с мужем, таким же молодым и счастливым, оба улыбаются. У неё в руках младший сын – Дима, а муж держит старшего. И всё у них ещё впереди. Какое время было! Надеялась, что вырастут сыновья, будут опорой для постаревших родителей. Разве она их не любила, не лелеяла, всё самое вкусное – для них, всё самое красивое – для детей. Старалась, чтобы выглядели не хуже других, а иногда даже и лучше. Тяжёлым физическим трудом не перегружала, всё старалась переделать сама, утром жалела, рано не будила, лишь бы выспались, чтобы в школе материал хорошо усваивали. Хлопнула входная дверь, вошёл Дима. Посмотрел на мать тяжёлым мутным взглядом. - Мать, дай опохмелиться, а то задушу, как котёнка! – выдавил медленно сквозь зубы. - Где же я тебе сейчас достану-то, сынок, - испуганно взглянула на него мать. - Дома нет? - Конечно, нет. Вся пенсия уже в кабаке. - Тогда одолжи у знакомых! - Где же я тебе достану? На дворе ночь давно! - Где хочешь, там и найди! Попробуй только пустой вернуться! Убью, как скотину! Дима схватил мать за воротник халата и выпихнул в дверь. На улице моросил мелкий осенний дождь, под ногами чавкает грязь, темень, хоть глаз выколи. И фонари не горят, где лампочки перегорели, а где мальчишки из озорства с рогаток побили. Анастасию Петровну, которая оказалась в это время на улице без пальто, платка, в одних домашних тапочках, тут же охватила осенняя сырость, начал бить озноб. Мать бесцельно побрела по абсолютно пустой улице. Дошла до здания милиции, там тускло светила на крыльце лампочка и сквозь занавеску пробивался свет из окна дежурной части. Тоскливо взглянула на этот единственный свет в ночной мгле и по бетонным ступеням тихо поднялась на крыльцо, потянула на себя тяжёлую, обитую железом дверь. Приближалась полночь. Анастасия Петровна, припадая на левую ногу, вошла в дежурную часть и тяжело опустилась на стул. Оперативный дежурный – Напалков Алексей посмотрел на припозднившегося посетителя, не мог не заметить отсутствия верхней одежды, её мокрых тапочек, посиневших рук и, чуть повысив голос, приказал кому-то в другой комнате: - Коля, организуй-ка горячего чайку! Пусть погреется бабушка. Помощник дежурного – Николай Кипрушев, вынес и поставил перед Анастасией Петровной стакан чаю и блюдце с печеньем и конфетами. - Глотните кипятку, после поговорим. Анастасия Петровна медленно приблизила озябшие руки к стакану и подержала, грелась. Мелкими глотками потихоньку выпила чаю. В дежурке было тихо. - Говорили, что больше к нам ни ногой, а всё же пришли вот, - нарушил тишину Напалков. - Нужда заставила, хотя и зарекалась не переступать этого порога, - вздохнула женщина. - Ну, раз уж зашли, то рассказывайте, хотя я и так догадываюсь. - Да, нетрудно догадаться. Беда-то моя на поверхности лежит, от людей ничего не скроешь. На сыночка своего, на Диму жаловаться пришла. Совсем жизни не стало. Как вернулся с колонии, так ещё трезвым не видела, каждый божий день пьяный. Кроме «Трои», ему ничего не надо. Работать не хочет, хотя при желании и сейчас работу-то можно найти. Мою скудную пенсию проедает, хотя, вернее, пропивает. Если отказываю, бьёт, убить грозится. Приходится давать. Как пенсию получаю, то побольше хлеба сразу покупаю, чтобы хоть не голодать. Дак он и еду уносит из дома и меняет на «Трою». На прошлую пенсию машину дров купила. Ну и орал же он на меня: «Куда ты, старая, деньги тратишь? Вон, контору райпотребсоюза разбирают, таскай домой брёвна и пили на дрова. А теперь где я деньги на пойло возьму?» Полный дом алкашей приведёт и целыми днями только и разговору, где бы что украсть и у спекулянта на «Трою» выменять. По-моему, в эту «Трою» наркотик какой-то добавляют, поэтому и не могут бросить пить. А ты как думаешь, Алексей Иванович? - Не знаю, может, так оно и есть, - задумчиво произнёс Напалков. – Жениться не хочет? Дима-то? - Да кто же выйдет за пьяницу? – вздохнула Анастасия Петровна и вытерла глаза руками. – Сядет иногда возле окна и любуется девушками, проходящими по улице, грустный такой… Вот, скажет, какие красивые ноги у той или другой, вздыхает только, бедный. Приводит иногда таких же спившихся, как и сам, которые за стопку «Трои» готовы отдать всё, что есть, и даже, чего нет, каких и женщинами-то назвать нельзя. Я тогда сяду в комнате и не выхожу, пусть творят, что хотят. Пожилая женщина внезапно замолчала, затем обратилась к дежурному: - Алексей Иванович, пусть молодой человек выйдет, неудобно при нём. Напалков кивнул головой помощнику: - Сходи, Николай, в ИВС и отметку в журнале проверок поставь. Кипрушев надел шапку и вышел. - Конечно, если бы у меня были две головы, то одна бы точно упала от стыда. Но тебе уж, ладно, скажу, не буду таиться. До того ведь уже Дима стыд потерял, что когда не найдёт себе женщины, меня насилует. Раздевайся и ложись, мол, б…на, нечего было меня рожать, теперь терпи! Анастасия Петровна вытерла уголком платка повлажневшие глаза и замолкла. - Не думала, не гадала, что такая жизнь у меня будет под старость лет. Уже все глаза выплакала от горя, ослепну скоро. - Слезами тут не поможешь. Надо было сразу обратиться к нам. Такому человеку место только в тюрьме, это дело так нельзя оставить. На, пишите заявление, - Напалков протянул Анастасии Петровне чистый лист бумаги и ручку. - Нет, нет, что ты? – испуганно отстранила бумагу от себя женщина. - На своего сына я ничего писать не буду. Пусть чужие пишут, а от моей руки ничего плохого чтоб ему не было! Участковый пусть хоть постращает… - Ну что ему участковый-то сделает? Зайдёт к нему, страшное лицо сделает и рявкнет, как медведь, что ли? Он ведь не пугало! Без Вашего заявления мы ничего ему сделать не можем! Не стоило из-за этого сюда и приходить, здесь ведь не церковь! – и Напалков в сердцах швырнул ручку на стол. - Заходила душу облегчить. Вот высказалась, и как будто у батюшки была. Теперь полегчало чуток, можно будет снова день-два потерпеть. Из дома выгнал деньги искать. Есть немного, припрятала на всякий случай и дам ему, пусть уж живёт, как хочет. Одна ведь услада у него в жизни осталась – «Троя». Пойду я, Алексей Иванович, извини уж дуру старую, если от работы оторвала. Анастасия Петровна встала, поклонилась дежурному. - Спасибо за чай-сахар, за слова добрые, что выслушал меня, не держи зла на меня, бабу грешную. Иван Ногиев