Фото Василия Кирьянова Ох, и скучна же жизнь в Веждино! А ещё в Демьяновке рассказывали, что там, мол, в райцентре, где людей столько же, сколько муравьёв в муравейнике, жить очень весело. Но вот теперь Евлог на себе познал, что ничего хорошего тут нет. Народу, конечно, и правда, полно, машины туда-сюда шныряют, кино каждый день в клубе крутят, но всё равно тоскливо. Днём в школе уроки бесконечно тянутся. Сидит Евлог за партой, зевает беспрестанно, на всякий случай прикрыв рот рукой, и ждёт, ждёт спасительной трели звонка. Если бы часы иметь, то можно было бы посмотреть, сколько там ещё до конца урока осталось, а без часов никак. Иногда даже в тетради нарисует циферблат, бумажные стрелки приложит и время от времени перемещает их по кругу, вроде следит за временем. Но почему-то по его часам уроки должны заканчиваться гораздо раньше. На деле получается чуть ли не в два раза длиннее. В классе только Роман Кердунов имеет наручные часы, видать, свистнул где-то, сам ведь не в состоянии же купить. Евлог не смог дальше терпеть и, обернувшись к Роману, шёпотом спросил: - Сколько ещё осталось? - Пятьдесят минут, - во весь рот ухмыльнулся тот, и добавил: - Примерно. Как будто трудно ему сказать или хотя бы часы показать, никогда больше Евлог не будет спрашивать у него время. Сам же Кердунов постоянно следит за временем, его не проведёшь. Как только пройдут положенные сорок пять минут, так на весь класс громко объявляет: «Звонок уже! Уборщицы заснули, что ли?!» И тут, словно только и ждала его сигнала, по коридору проходит уборщица в чёрном халате и звенит колокольчиком, возвещая о конце урока. Вечером в интернате время снова будто уснуло, еле движется. Всю неделю в голове Евлога крутится одна и та же мысль: «Когда уж суббота придёт?» Крайне редко по-субботам можно его встретить в школе. Старается с раннего утра, закинув сшитый матерью брезентовый рюкзак за плечи, рвануть в свою красивую дорогую Демьяновку. А иногда не выдержит и даже в пятницу после трёх уроков сбежит. В большой школе учеников тьма, так что отсутствие нескольких человек даже и не заметно. Родители тоже смотрят на пропуски уроков сквозь пальцы, скучают ведь по детям, приятно, когда те дома. Только строго предупреждают, чтобы от остальных учеников по учёбе не отстали и на этом всё закончится. Каждую неделю двадцать пять километров туда, да столько же обратно пешком приходилось мерять, грязь месить, но нисколько не пугает Евлога долгая дорога. Иногда до Сордъёля попутная машина попадалась и, если за рулём сидел шофёр с доброй душой, то останавливался, и тогда дорога сокращалась на несколько километров. Перейти через Сордъёль водители не могли, высокий деревянный мост держался буквально на честном слове. После Сордъёля дорога только называлась дорогой, а на самом деле это было одно сплошное грязное месиво. Когда же дорога переходила через Чужмерское болото, то там даже выносливые гусеничные тракторы не могли проезжать, тонули по самые кабины. Зимой, по рассказам Шурика, когда земля глубоко промёрзнет, выпадет снег, и трактором протащат утюг, то только тогда устанавливается настоящая дорога. Грузовые машины смогут объезжать Сордъёльский мост чуть выше по течению реки по льду, где сооружают временную переправу, и открывается автомобильное движение. Домой же тянет постоянно, там весело, все свои люди, друзья, можно целыми днями играть на улице, хоть домой не заходи. Но время в Демьяновке в отличие от Веждино движется очень быстро, не заметишь, как субботний вечер пролетел, а в воскресенье снова уже надо собираться в обратную дорогу. С половинкой булки чёрного хлеба Евлог вышел из столовой, где кормили супом, кашей и поили чаем, зашёл в свою комнату, положил хлеб в тумбочку и открыл книгу. - После сытного обеда по закону Архимеда полагается поспать, - Шурик потянулся, ладонью погладил живот. - Чтобы душу не морить, полагается курить, - добавил Рочев, хотя в интернате никто этим делом не баловался. Вот же старшие ребята каких только поговорок не знают, и удачно так вовремя в разговор умеют ввернуть, Евлогу до такого ещё ох как далеко. - Давайте к приходу Бублика специально ляжем все на кровати и ноги на спинки кроватей поднимем, - улыбаясь во весь рот, предложил Шурик. – Посмотрим, что он будет петь. Так и сделали. Все, в их числе и Евлог, растянулись на койках поверх красиво заправленных постелей и подняли ноги. И вот лежат. Долго лежали. А Бублик не идёт и не идёт, видно, девочек воспитывает. Даже и лежать так уже надоело, пока, наконец, воспитатель догадался заглянуть в комнату мальчиков. Увидел раскинувшуюся перед ним необычную картину и не стал орать на них, как того ожидали мальчики, а рассмеялся: - Вы что это тут надумали, или ноги устали? - У нас после обеда идёт активный процесс пищеварения, - как сытый кот, потянулся Рочев. - Ну, ладно, пошутили, и хватит! Дома можете в любых позах отдыхать, как вам заблагорассудится, а тут нельзя! Надо поддерживать порядок. Александр, вставай! – спрятал улыбку воспитатель. Первым Шурик, а за ним и остальные освободили постели и поправили смятые одеяла и подушки. Бублик любит, чтобы постели были заправлены красиво и смотрелись, как ровные кирпичи, без всяких складок. - Ой! «Стихи о советском паспорте» надо наизусть выучить! – спохватился Рочев и раскрыл книжу с красной обложкой. Прочитает про себя с книги, глаза направит к потолку и шёпотом рассказывает, что запомнил. Довольно долго так учил. Евлог в мыслях даже удивлялся, что тут такого сложного? Он сам бы давно уже выучил назубок. Но вот, наконец, Рочев положил книжку на место, встал в позу, словно на сцене и, жестикулируя руками, с пафосом прочитал: - Я достаю из широких штанин Дубликат бесценного груза. Смотрите! Завидуйте! Я гражданин, А не какая-нибудь… гражданка! Комнату разорвал громкий смех. Смеялся Шурик, смеялся Гриша, смеялся Евлог, смеялись и остальные, а сам Рочев только слабо улыбнулся. - Это ты сам придумал? – наконец спросил Шурик, вытирая выступившие на глазах слёзы, когда хохот угас. - Нет, конечно. - А кто? - Вова. - Какой Вова? – озадаченно нахмурился Шурик. - Маяковский! Снова раздался дружный смех. Ну и Рочев, ну и человек, так сумел всех рассмешить! Вот ведь, такое отчебучил! Эту шутку надо бы не забыть, запомнить, чтоб потом в старших классах, когда будут проходить Маяковского, прочитать перед классом, удивить девушек своим остроумием. - Скучно как-то здесь жить, - бросил Евлог, когда вечером воспитатель посадил всех за длинный стол учить уроки. – Одно хорошо, интересных книг в библиотеке много. - Скучно? – удивлённо вскинул брови Алексей Иванович. – Если скучно, надо найти работу, занятие по сердцу. Вот тогда не будет скучно. - Работать ведь лень, - зевнул и раскинул руки в стороны Шурик. - Лень?! Лень розгами следует изгонять. Кроме учёбы в школе можно попутно и чему-нибудь другому научиться, жизнь долгая, всё пригодится. Давайте организуем фотокружок, я могу занятия проводить, опыт есть. - И что там будем делать? – безразлично пожал плечами Шурик. Шурику что? Он большой, в этом году восьмой класс закончит и больше учиться уже не собирается, работать начнёт. Евлог же после слов Алексея Ивановича так и замер на месте, навострив уши. Он ведь совсем ничего ещё не знает, как на обычной бумаге появляются и люди, и окружающая природа, дома, города. Поэтому он не остался безучастным к словам Бублика. - Как что?! – продолжал воспитатель, обращаясь к Шурику. – Фотографировать, фотокарточки печатать! Разве не интересно? Или все уже и так умеете? Алексей Иванович улыбнулся, подошёл к большому зеркалу на стене и расчёской поправил начинающие седеть волосы. - Уметь, конечно, никто не умеет, - продолжал зевать Шурик. – Просто лень. - Как это никто не умеет?! – поднял голову Рочев. – Я умею! Рочев сам из посёлка Пасаёль, учится в девятом классе, ростом выше даже Алексея Ивановича, и на верхней губе уже заметны чёрненькие усики. Его тоже зовут Шуриком и чтобы не путать, к нему всегда обращаются по фамилии. Лицом Рочев не особо красив, прыщеватый, с длинным острым носом. Волосы ёжиком, как и у всех парней, которые гоняются за модой, носит узкие короткие брюки, до самого снега ходит без шапки, стилюет. Но, несмотря на его внешнюю неприглядность, все интернатские девушки просто тают от него, каждая старается понравиться Рочеву. Интересно, что их так тянет к нему? Чем он их привлекает к себе? Наверно, из-за того, что в карман за словом не лезет, умеет шутить, знает массу смешных анекдотов. Но сам он на интернатских девушек никакого внимания не обращает, они для него не существуют. Странно, ведь, по мнению Евлога, среди них есть очень красивые, мимо которых, не оглянувшись, не пройдёшь. Ребята младших классов побаиваются и слушаются Рочева, хотя он никого никогда не обижает. И воспитателя он совсем не боится. Иногда Бублик скажет ему: «Рочев, поправь постель!» А он, занятый чем-нибудь своим, чаще всего черчением, не поднимая головы, буркнет: «Руки отсохнут». У воспитателя всё внутри кипит, цвет лица меняется с бледного на огненно-красное и обратно, но сдерживает себя, повернётся к Евлогу: «Евлогий, поправь постель!» Евлог тут, конечно, не смеет ослушаться. Видно, что Рочев – парень мозговитый, может, даже умнее Шурика, который тоже много знает. Как-то в первые дни, когда Евлог только ещё привыкал к интернатской жизни, Рочев дал ему тетрадный лист и сказал: - На, разомни листок хорошенько, а я разглажу и он обратно станет прежним, ровным. Мальчик не поверил и от души размял данный ему лист. Рочев же взял бумагу и поднял Евлога на смех: - А теперь я с этим листком в туалет схожу. Все мальчики в комнате до слёз смеялись над Евлогом, из-за этого он в душе невзлюбил Рочева. - Давно фотографируешь? – обернулся Бублик к Рочеву. - Давно, - отмахнулся тот. – Ещё маленьким был, когда начал. - И какой фотоаппарат у тебя? - «Смена». - Для него ведь увеличитель нужен, - задумчиво произнёс воспитатель. – У тебя есть? - Есть и увеличитель, - утвердительно кивнул головой Рочев. - Ну, хорошо. Значит, никто не хочет научиться фотографировать? – обвёл взглядом мальчиков Алексей Иванович. - Почему никто не хочет? Я хочу! – выскочил вперёд Евлог, даже руку поднял, как на уроке, но тут же понял, что это уж лишнее и быстренько опустил. - Вот видите, Лыюров желает заниматься в кружке, а ты, Александр, говоришь, что всем лень, - улыбнулся воспитатель. - Если Евлогу хочется, то пусть занимается, а мне лично лень. - А ты, Гриша, что скажешь? - Я вот подумал и, наверно, тоже запишусь в кружок, - мотнул рыжей шевелюрой Гриша. - Ну и хорошо. Я сейчас ещё у девочек спрошу, может, и из них кто-нибудь тоже захочет вступить в кружок, - Алексей Иванович вышел из комнаты. Евлог как хвост последовал за ним, очень хотелось знать, запишется ли ещё кто-нибудь? А вдруг да все откажутся, тогда для двоих Алексей Иванович кружок не откроет. Но, к его радости, желающие среди девочек нашлись. На другой день Алексей Иванович принёс в интернат большой фотоаппарат и какие-то палки. Члены кружка собрались в столовой и там воспитатель долго объяснял, что из себя представляет фотоаппарат, и как он работает. Откровенно говоря, Евлог, хотя и внимательно слушал, но мало что понял. В голове осталось, что фотоаппарат – это то же самое, что и человеческий глаз, в нём есть камера, объектив и диафрагма. А вот для чего там камера? Камера ведь в тюрьме, там во времена царизма содержали революционеров. Но переспрашивать Алексея Ивановича не стал, боялся, а вдруг остальные подумают, что он совсем тупой, так ничего и не понял, и поднимут на смех. - Фотоаппараты бывают самых разных модификаций, но принцип действия их один и тот же. Все они хорошие, - говорил Бублик, – только надо ими пользоваться очень осторожно, оберегать от ударов, от падений. Евлог усмехнулся, он это и без воспитателя знает, ведь если станешь бросаться фотоаппаратом, забивать им гвозди, то, ясное дело, он сломается. - А вы никогда не роняли свой аппарат? – спросила Катя. - Я ронял. - По пьяни, наверно? – прыснула Маша. Дети, особенно девочки, постоянно старались каким-нибудь ехидным словом да задеть воспитателя, чтобы тот рассердился, старались вывести его из себя. Услышав вопрос Маши, все рассмеялись. - Нет, не пьяный, трезвый был, - не рассердился Алексей Иванович. – Даже два раза ронял, но оба раза как-то удачно, не сильно ударялся и не разбился. Долго уже этот старик мне служит. И правда, по виду фотоаппарат старый, объектив выдвигается и задвигается, как меха гармошки, чёрная материя, которой он обит, по углам стёрлась. - С фотоаппаратом вы ознакомились, а теперь давайте выйдем все на улицу и сфотографируемся возле крыльца. На деле я вам покажу, как аппарат работает. Палки, которые принёс Алексей Иванович, оказались деталями штатива. У него три ножки, они вытягиваются, винтами зарепляются друг к другу, а наверху ставится сам фотоаппарат, чтобы он не дрожал. Воспитатель расставил детей, как ему хотелось, одних посадил на стулья, других поставил сзади них, сам же накрылся вместе с аппаратом большой чёрной материей и, нагнувшись, долго смотрел на фотографируемых через объектив. - Вот теперь бы из-за спины как дать ему пендаля по заду! – тихонько, чтоб не расслышал воспитатель, произнёс Гриша и хихикнул. - Не шевелитесь! – предупредил задвигавшихся детей Алексей Иванович. Наконец, завершив своё колдовство, выпрямился, снял с головы платок и вытащил из кармана чёрную дощечку: - В кассете у меня заряжена фотопластинка. Её надо хранить в абсолютной темноте, чтобы свет совсем не попадал на неё, иначе испортится. Теперь я кассету вместе с пластинкой вставлю в камеру через верхнюю щель, корпус кассеты вытаскиваю обратно. Видите? Теперь фотопластинка внутри камеры открыта. Там совсем темно. Но когда я фотографирую, то объектив на долю секунды приоткрывается, совсем как глаз, когда он моргает, и всё, что находится перед фотоаппаратом, через объектив отражается на фотопластинке, только вниз головой. - Теперь замрите, не шевелитесь и глазами не моргайте! Внимание! Фотоаппарат еле слышно щёлкнул. - Готово. - Так долго! А мы ждали, ждали, даже устали. Неужели нельзя быстрее? – недовольно пробурчала Катя. - Спешить тут ни к чему, всё можешь испортить. Зато на всю жизнь, как память, останется фотокарточка, - широко улыбнулся Алексей Иванович. - А где фотокарточка? – прямо в глаза воспитателю заглянул Евлог. - О-о! Какой ты быстрый! До фотокарточки ещё далеко. На сегодня хватит. Я дома проявлю пластинку, она высохнет, а завтра вечером можно будет и фотокарточки печатать. Только фотобумагу сами купите, у меня кончились. - Если бумагу я в раймаге куплю, то завтра будем фотокарточки печатать? – от нетерпения ёрзал на месте Евлог. - Если купишь, то обязательно. Опять новые слова: проявлю, напечатаю. Что они означают? И почему надо так долго ждать? Надо бы, если сегодня фотографировались, то сегодня же и фотки получились! А тут столько времени приходится ждать. После занятий в школе Евлог зашёл в раймаг за фотобумагой. Очень уж мальчику хотелось быстрее узнать, как же эти фотокарточки печатают? Хотел купить маленькую пачку бумаги за двадцать копеек, но они, оказывается, кончились. Но Евлог не пожалел денег и купил большую пачку за сорок копеек и, надеясь, что сегодня своими глазами увидит, как происходит процесс печатания фотокарточек, как на крыльях полетел в интернат. - Алексей Иванович, будем сегодня печатать фотокарточки? – сразу обратился он к воспитателю, как только тот появился в интернате. - А фотобумага есть? - Да, я купил, - показал Евлог большой серый конверт. - А я не надеялся, что кто-нибудь купит, и сегодня с собой ничего не взял. Ничего, завтра принесу всё необходимое, и напечатаем. Вот так всегда! Евлог же вчера сказал, что купит бумагу, а Бублик сегодня ничего не принёс. Как будто не знает, что раз Евлог сказал, значит, сделает, у него нет привычки врать! Теперь же снова придётся целые сутки ждать, а когда ждёшь, время движется особенно медленно. Евлогу ведь так хочется посмотреть, как получаются фотокарточки. На другой день воспитатель принёс с собой большую сумку. - Алексей Иванович, будем сегодня печатать фотки? – тут же обратился к нему Евлог. - Да. Но сначала надо уроки выучить. - Я уже выучил. - И хорошо выучил? Если спросят на уроке, сможешь ответить без запинки? - Смогу…, может быть. - Садись и ещё поучи, после этого уже фотками займёмся, - показал пальцем на стол Алексей Иванович. Пришлось ещё с часик посидеть над книгами, хотя и не терпелось скорее выйти в столовую, чтоб своими глазами увидеть и понять, как же печатают фотокарточки. - Так, члены фотокружка! Выходим все в столовую! – наконец возвестил Алексей Иванович. – Остальные самостоятельно занимайтесь, учите уроки, не отлынивайте. Евлог, Гриша и с ними вместе несколько девочек последовали за воспитателем. - Так. Эти два стола придвиньте к стене, вон к той розетке. Да, да, вот так, теперь хорошо, - командовал Алексей Иванович, а Евлог с Гришей послушно выполняли его приказания. – Теперь этими одеялами закройте окна, чтобы с улицы свет не проникал сюда. Оказывается, надо ещё окна закрывать! Алексей Иванович открыл сумку. - Вот тут у меня красный фонарь, включите его в розетку. Видите, как красиво! Будем печатать при красном свете, красного света фотобумага не боится, а при естественном освещении портится, засвечивается. Снова новое слово – «засвечивается», как бы не забыть! Алексей Иванович из сумки достал две поллитровые бутылки с мутной водой. - О-о! Алексей Иванович самогонку принёс, пьянствовать будем сейчас! – воскликнула, словно и правда обрадовалась, Маша. – А стопок же нет. Ладно, из стаканов пить будем. - Есть и стопки, - улыбнулся воспитатель, достал из сумки четыре широкие низкие пластмассовые посудины и расставил их на столе рядком. – Не забыл я про стопки, Маша, без них никак. - А как из этих «стопок» пить? – скривила лицо Катя. – А, тут в углу сосочки есть, через них и будем тянуть. Девочки весело рассмеялись. Было видно, что им и хочется увидеть, как печатают фотокарточки, и, как всегда, желают позлить воспитателя. - Вот мы и посмотрим, как вы будете тянуть. А на самом деле это не стопки, а ванночки. В бутылках у меня реактивы, в одной проявитель, в другой закрепитель. Их мы нальём в ванночки, вот так. А в эти пустые ванночки, Евлогий, налей воду из бачка. Евлог зачерпнул воды ковшом из бачка и осторожно наполнил ванночки. Да, интересно! Проявитель, закрепитель, холодная вода. Чего только не нужно для фотографирования! - Вот тут фотопластинка готовая, посмотрите на свет. Себя узнаёте? Держите аккуратно за края, чтоб не наставить отпечатков. Евлог смотрел на пластинку и удивлялся. Было всё непонятно, просматривались изображения каких-то теней, фигур, лица и руки чёрные, а тёмная одежда, наоборот, светлая. - Это готовая пластинка, на ней зафиксировано изображение, называется негатив. На негативе всё наоборот: чёрное выходит белым, а белое – чёрным. - Почему? – удивился Евлог. - На пластинке напылено особое вещество, которое темнеет, когда на него попадает свет. Трудно понять умного человека. Снова новые, неизвестные ранее слова прозвучали: проявитель, закрепитель, вещество. - Смотрите, вот это рамка. На стекло кладём фотопластинку, а на него уже положим в темноте фотобумагу. Катя, выключи свет! Катя щёлкнула выключателем и в комнате воцарились сумерки, только красный свет от фонаря освещал помещение. Но постепенно глаза привыкли и стали различать всё, что находилось на столе и вокруг него. - Теперь можно вытащить фотобумагу. Она находится в сером конверте, а изнутри другой конверт – чёрный, который предохраняет от попадания света, чтобы бумага не засветилась. Алексей Иванович разрезал большой лист бумаги пополам, одну часть положил обратно в чёрный конверт, а вторую в рамку, сверху её вдобавок прижал куском фанеры. - Катя, ты к выключателю ближе всего. Включи, пожалуйста, свет, а когда я досчитаю до десяти, обратно выключи. - И почему только я к стенке села?! – нарочно вытянула Катя губы, встала, включила лампочку. Алексей Иванович поднял рамку вверх лицевой стороной к лампочке и подержал её так, быстро считая до десяти. - Туши обратно! Катя щёлкнула выключателем. - Вот, теперь изображение с негатива напечаталось на фотобумагу. При этом иозбражение словно перевоплощается. Части, бывшие на пластинке чёрными, на бумаге становятся белыми, а светлые – наоборот, тёмными. Это изображение называется позитив. Теперь, Катя, свет не включай, а то всё испортишь. Воспитатель снял фотобумагу из рамки, показал ребятам: - Смотрите, бумага как была, так и осталась белой, хотя там уже есть изображение. Но оно скрытое. Чтобы изображение мы могли увидеть, его надо проявить. Алексей Иванович опустил фотобумагу в ванночку с проявителем и пошевелил пинцетом. - Теперь смотрите! Видите, как проходит процесс проявления! Дети наклонились над ванночкой и во все глаза смотрели на белую бумагу. И чудо! Постепенно на только что совершенно белой бумаге появились тёмные места и, наконец, появились их же изображения, какими они были во время фотографирования. Алексей Иванович подождал ещё, чтобы фотокарточка стала совсем ясной, после чего вытащил её из ванночки с проявителем, опустил в ванночку с водой, прополоскал там и перенёс в ванночку с закрепителем. - Теперь надо закрепить фотокарточку, чтобы изображение уже не менялось. Без закрепления фото испортится. Евлога страшно удивило, когда прямо на глазах как будто из ничего на совершенно белом листе бумаги возникает изображение, достаточно только положить эту бумагу в какой-то раствор. Интересно, какой же умник придумал фотографирование? Бублик, оказывается, принёс и другие негативы с прежними снимками. Как хорошо! Один раз сфоткал, а потом сколько угодно фотокарточек можно напечатать, пока не надоест. Перед глазами мальчика воспитатель теперь казался всё знающим и умеющим сказочным волшебником. - А негативы не испортятся, если долго лежат? – спросил он. - Нет, только надо их умело хранить, в сухом прохладном месте, - ответил воспитатель. Много фотокарточек напечатали в этот вечер, у Евлога глаза аж горели от радости, а девочки вели себя как-то несерьёзно, постоянно дурачились и хихикали. Не интересно им, что ли? - Вот, Евлогий, купи себе фотоаппарат и сам будешь фотографировать, фотокарточки печатать, - взглянул на Евлога воспитатель, уже убирая свою аппаратуру в сумку. Он заметил, что мальчику по сердцу пришлось занятие в кружке. - Да-а, - с сожалением отозвался Евлог. – Фотоаппараты ведь очень дорогие, откуда мне такие деньги? Да и как я буду печатать карточки, ведь в Демьяновке даже электричества нет. - Ну, за это, дорогой, не беспокойся, я покажу тебе, как можно обойтись и без электричества, ведь печатать фотокарточки можно и при помощи обычной керосиновой лампы. - Керосиновой лампы?! – аж на месте подскочил Евлог. – А можно?! - Если человек чего-нибудь очень сильно захочет, то обязательно добьётся! Вот завтра, если, конечно, желание есть, зайди ко мне домой после школы. Я тебе дам чудо-аппарат, с помощью которого можно печатать фотокарточки, даже если нет электричства. - Хорошо, зайду, - согласно кивнул головой Евлог. – А вы дома будете? - Да. Вот, оказывается, какой хороший человек Алексей Иванович! А дети в интернате, которые считают себя очень умными, за глаза обзывают его то Тупым Бубликом, то дураком. И Евлог тоже тянулся вслед за ними. Как только Алексей Иванович выйдет от них к девочкам, он тут же во всеуслышанье заявлял: «Ну и тупой же этот Бублик!» На это кто-нибудь из старших одобрительно бросал: «Соображаешь!» После уроков в школе Евлог, как и обещал, завернул к двухэтажному дому Алексея Ивановича. - Пришёл? – взглянул на него воспитатель. – Сейчас я тебе дам этот чудо-аппарат. Поднялся на предпечье и спустил оттуда узкий деревянный ящик длиной примерно с метр, изготовленный очень аккуратно, на взгляд Евлога, может, даже заводской. Доски подогнаны друг к другу плотно, крышка выдвигается по пазам тоже очень плотно. В стенке напротив крышки четырёхугольное отверстие и ещё одно круглое, как в скворечнике, отверстие в торце, по краям обугленное. И правда, как на чудо смотрел, удивлялся на этот ящик Евлог и никак не мог понять его предназначения. - Отнеси ящик в интернат и вечером я покажу, как с помощью него можно печатать фотокарточки, получаются так же, как и с электричеством. У вас в Демьяновке света нет, так что тебе эта наука пригодится, если продолжишь заниматься фотографией, - широко улыбнулся Алексей Иванович. – Может, когда-нибудь и свой фотоаппарат у тебя будет? Ящик оказался довольно тяжёлым, пока донёс, руки совсем одеревенели, хотя до интерната и не так уж далеко. - О-о! Евлог где-то уже ящик слямзил! – весело встретили его друзья. - В большом хозяйстве любая мелочь может пригодиться. Смотрю, на дороге красивый ящик валяется, зачем пропадать добру? Я и прихватил с собой, - ухмыльнулся Евлог. – А если серьёзно, то это у воспитателя какой-то аппарат. Говорит, что с его помощью без электричества можно фотки печатать. - Да ну! Какой же это аппарат? Это простой ящик, - Шурик открыл крышку, – и совсем пустой. С какими-то отверстиями. Чего только этот Бублик не придумает! Ладно, вечером увидим. Как и вчера, в столовой снова собрались кружковцы. Уже без указаний воспитателя сами закрыли окна одеялами, сдвинули столы и разложили ванночки, налили в них проявитель, закрепитель, воду. А что же Алексей Иванович с этим ящиком делать будет? Воспитатель же поставил ящик торцом на стол, так что круглое обугленное отверстие оказалось сверху, четырёхугольное окно напротив крышки закрыл красным стеклом. Достал со шкафа керосиновую лампу, чистой тряпкой протёр стекло, поправил фитиль, зажёг его и вставил лампу вовнутрь ящика. - Крышку оставим немножко приоткрытой, чтоб воздух мог свободно поступать, - под крышку снизу поставил спичечную коробку, которая удерживала крышку на весу, - а то если кислорода не будет хватать, то лампа погаснет. Это вы, наверно, уже и без меня знаете. Вот, оказывается, в чём дело! Теперь всё стало ясно. Жар от лампы идёт наверх и выходит через круглое отврстие, поэтому оно по краям обуглено. А сам ящик – это просто красный фонарь, когда нет электричества. Ну и Алексей Иванович! Интересно, сам придумал это устройство, или кто-то его научил? Воспитатель вставил в рамку на стекло фотопластинку и фотобумагу, придавил фанеркой того же размера. Отодвинул в сторону красное стекло и некоторое время держал рамку на свету от лампы. Вот, оказывается, как надо печатать фотки, когда нет электрического освещения! Да, так Евлог и сам в Демьяновке сможет устроить фотолабораторию, если, конечно, когда-нибудь у него будет личный фотоаппарат. Тогда и электричество ни к чему. В эту ночь Евлог долго не мог заснуть. Вот бы умудриться и фотоаппарат как-нибудь себе приобрести! Но они ведь очень дорогие. У Алексея Ивановича аппарат большой и тяжёлый, чтобы фотографировать, его надо установить на штативе и, накрывшись чёрным платком, долго колдовать, глядя через объектив, пока не настроишь. Новые аппараты размером поменьше, легче, симпатичнее и никакие чёрные платки для них не нужны. В раймаге Евлог видел красивые, сверкающие «ФЭД» и «Зоркий», но и цены у них красивые – тридцать шесть и тридцать восемь рублей. Откуда Евлогу такие деньги? Сейчас нет и никогда не будут. Осталось только вздыхать украдкой. После занятий в школе Евлог и Гриша шли к интернату по Набережной улице. Берег Вычегды весь занят складами на высоких столбах, это чтоб во время весеннего половодья вода не затопила их и не испортила товары, хранящиеся внутри них. Всё заранее продумано умными людьми. А дорога никуда не годная, в образовавшихся колеях постоянно стоит мутная вода, идти надо осторожно, чтоб не поскользнуться и не шмякнуться в грязь. Вдобавок жители села, живущие по-соседству, прямо на дорогу выливают помои, выбрасывают мусор, картофельную ботву с огорода. Ну и люди! В Демьяновке такого не увидишь, там люди аккуратные, возле своих домов соблюдают чистоту, не сорят. - Зайдём в уценённый магазин, - предложил Гриша. - Какой уценённый магазин? – удивился Евлог. Он и не слышал даже, что в райцентре такой магазин существует. - Тот, что возле пристани, рядом с почтой! А ты не знаешь? - Нет, не знаю. - Ну, пойдём тогда, покажу. Там дешёвые товары продают, ну-у, такие, которые испорчены, или старые. В обычном магазине их не покупают, просто так лежат, мёртвым грузом. Вот их уценяют и продают дешевле. Перед двухэтажным зданием почты и правда стоит небольшой магазинчик, видно, недавно построили, брёвна ещё свежие. За длинным прилавком, покрытом старенькой клеёнкой, стояла пожилая женщина в чёрном халате и от нечего делать щёлкала семечки. Как только за мальчиками под действием сильной пружины захлопнулась тяжёлая дверь, продавщица тут же обратилась к ним: - Ну, что хотите купить, молодые люди? - Мы просто так посмотреть зашли, - шмыгнул носом Гриша. - Зачем же просто так зашли? Надо что-нибудь полезное купить. У меня ведь тут всё, что вам нужно, есть, и причём, дёшёво, - затараторила женщина. По всему видать, ей тут одной сидеть скучно, других покупателей в магазине нет. На прилавке лежали тюки пожелтевшей, испачканной материи, видно, попадали под дождь, на полу в деревянных ящиках валялись ржавые топоры, ломы, длинные клещи. Полки забиты разным хламом. - Тетради, ручки берите, вам ведь писать много приходится, - предлагала словоохотливая продавщица. - Тетради же грязные, - отмахнулся Евлог. - Ну и что? На черновики сойдут! Задачи дома решать! В пять раз ведь дешевле! - А что в той коробке? – указал Гриша на коричневую плотную коробку. - Там фотоаппарат. - Что, фотоаппарат?! – вскинулся Евлог. – А за сколько? - Очень дешёвый, всего четыре рубля. - А почему так дёшёво? Сломан? - Почему сломан? Исправный и совсем новый! - А если исправный, то почему здесь? - В раймаге не берут, вышел, говорят, из моды. Потому сюда и привезли, - продавщица тыльной стороной ладони смахнула приставшую к губам шелуху. – Так-то до уценки десять рублей стоил. Я бы на вашем месте не глядя купила. Можно сказать, ведь задаром! - Да! Задаром! Четыре рубля – это не задаром!- вздохнул Евлог, голова у него аж закружилась, будто угорела. Вот же, фотоаппарат под носом лежит, и недорогой, а не возьмёшь. В кармане нужной суммы нет. Что делать? - Ну, берёте? – продолжала дразнить мальчиков продавщица. - Я бы, конечно, купил, - пробормотал Евлог, - но денег мало. - У друга одолжи! Он, может, какой богатый? Евлог только низко голову опустил. На Гришу надежды нет, знает ведь, что у его товарища кошелёк только в первый день после приезда полным бывает. Гриша, когда у него в кармане звенит, живёт на широкую ногу, из-за этого некоторые даже прозвали его «Шоколадником». Евлог же недавно дурака свалял, купил в книжном магазине детский телеграфный аппарат, надеясь, что летом с Гришей протянут провод между домами и будут переговариваться между собой, используя Азбуку Морзе. Но провод оказался коротким, всего три метра. Деньги, и немалые, два рубля двадцать копеек, можно сказать, на ветер выкинул. А теперь бы они как пригодились! Считай, половина стоимости фотоаппарата. Из трёх рублей, которые Евлогу на неделю давали родители, один рубль надо платить за питание в интернате, а хлеб покупать самому. С деньгами он обращался аккуратно, старался быть бережливым, но бывали случаи, когда вдруг неожиданно для себя мог купить красивую игрушку, ведь в раннем детстве был их совсем лишён. Вот и на телеграфный аппарат позарился, как впоследствии оказалось, вещь совершенно бесполезную, которую невозможно использовать на практике. Родители же справедливо требовали, чтобы сын выданные ему деньги тратил только на питание, а не на какие-то игрушки. Вот сейчас загорелся, нужно откуда-то достать четыре рубля на фотоаппарат, а в кармане только пыль осталась. - Ну, что, берёшь фотоаппарат? – не унималась продавщица. - Возьму, конечно. Но ведь пока деньги найду, фотоаппарат успеет кто-то другой уже купить. - Да не бойся ты! – во весь рот рассмеялась женщина. – У меня их много, с десяток под прилавком лежат. - Тогда зайду, как только найду деньги, - согласился Евлог. - Дома у родителей попроси, четыре рубля разве деньги? На полезную вещь не пожалеют, дадут. - Дом у нас далеко, - протянул Гриша. – В интернате живём. - В интерна-ате? – широко раскрыла глаза продавщица. – Что, родителей нет? - Ну почему нет? – не понравилось высказывание женщины Евлогу. – У меня и отец, и мать есть. Вот у Гриши отца нет. - Мы сами из Демьяновки, - пояснил Гриша. – Здесь в школе учимся, а живём в интернате. - Да? Из Демьяновки, значит? А чьи будете? - Я - Ирины Ефимовны Пашковой, а Евлог – Дмитрия Гуриевича Лыюрова. - Дмитрия Гуриевича? – сдвинула брови и изумлённо взглянула на Евлога продавщица. – Вот теперь точно на него стал похож. А отец же в Веждино. - Тут?! – от неожиданности лицо Евлога вытянулось. - Да. Я видела его, когда на обед ходила. Вот у него и попроси деньги, на фотоаппарат даст, - улыбнулась женщина. Да! Он даст, как же! Жди, разинув рот! Уж отца своего Евлог знает, на него надежды никакой нет, даже и попросить не посмеет. Выйдя из магазина друзья поднялись от берега на Центральную улицу и нос к носу столкнулись с Дмитрием Гуриевичем, который в длинном тёмно-синем плаще, чёрной кепке и больших резиновых сапогах, весь прямой, как столб, солдатскими твёрдыми шагами следовал в сторону интерната. Евлогу нравится отцовская походка, ведь он никогда не горбится, как другие, шаги широкие, уверенные, и голова слегка вправо наклонена, будто что-то внимательно высматривает. Евлог всегда старался подражать отцу, держать туловище так же прямо и шагать по-солдатски, но быстро сбивался и обычно, махнув на всё рукой, ходил, как получится. - Отучился? – равнодушно произнёс Дмитрий Гуриевич, нисколько не удивившись и не обрадовавшись встрече, словно они с сыном только утром сегодня расстались. - Да. - Мне к знакомым тут надо зайти, - заторопился вдруг Гриша и оставил отца с сыном наедине, а сам при этом знаками подсказывал Евлогу, чтобы тот обязательно попросил у Дмитрия Гуриевича деньги на фотоаппарат. Евлог, конечно, прекрасно понял его, но знал, что всё это бесполезно. Евлог встал рядом с отцом, подобно ему, как мог, расправил плечи, выпрямился и гордо зашагал в ногу. Пусть теперь каждый, кто ни попадётся им навстречу, поймёт: это идут не просто знакомые, а отец и сын! Жаль, что Дмитрий Гуриевич никогда не надевает свои фронтовые награды. А ведь как приятно было бы пройти по Центральной улице рядом с отцом, пиджак которого увешан боевыми наградами, чтобы все видели, какой герой у него отец. Пусть знают, что человек во время войны не в тылу прятался за женские спины, а находился на передовой. Но награды отца висят на стене, а изуродованную фашистской пулей руку он постоянно прячет в кармане, стесняется, что ли? Да такой рукой гордиться надо! Вот если бы отец постоянно находился рядом с ним, то никакого Кердунова тогда не надо было бы бояться. - В магазин зайдём. Надо к сестре Маше зайти, а с пустыми руками неудобно, - остановился возле двухэтажного магазина сельпо Дмитрий Гуриевич. В магазине он купил бутылку водки за 3 рубля 17 копеек, а полученную от продавщицы сдачу три копейки протянул сыну: - На, это тебе уж. Молча дошли до интерната, где Евлог отделился от отца, а Дмитрий Гуриевич направился дальше. - Катя, отец здесь! – улыбаясь во весь рот, возвестил Евлог сестру. - Да? А где ты его видел? - Вместе шли от центра до интерната, бутылку водки купил в магазине и к тёте Маше пошёл. - И не жалко ему денег! Лучше бы мне эти три рубля отдал, - надула губы Катя. У кого бы деньги одолжить? Катя вечно без денег сидит, у неё и спрашивать нечего. А если попробовать у Шурика? - Шурик, ты не можешь мне одолжить четыре рубля? За две недели ведь верну, - ласковой собакой заглянул в глаза старшему товарищу Евлог, если бы у него был хвост, то точно повилял бы им. - Что-то опять хочешь купить? - Фотоаппарат продают в уценённом. - Фотоаппарат? – Шурик помолчал, оглядел Евлога с ног до головы, словно впервые видел. – Вместо того, чтобы нормально питаться, опять деньги на какую-то дрянь хочешь выкинуть. То тебе телеграфный аппарат понадобился, а теперь уже и фотоаппарат подавай! А мать твоя мне велела присматривать за тобой, чтобы деньги на всякую ерунду не тратил. Если дам тебе взаймы, то что потом я ей скажу? - Я из дома целый мешок сухарей привёз, так что голодная смерть мне не грозит, - продолжал настаивать Евлог. - Дать, конечно, дам, мне не жалко, вернёшь же потом. Шурик вытащил из кошелька четыре купюры по одному рублю и протянул мальчику. Евлог чуть не запрыгал от радости. - Сбегаем до уценённого, - подошёл к Грише. – Он ещё открыт. - Хорошо, сейчас оденусь, - не стал возражать Гриша. И вот друзья несутся по улице, только ветер в ушах свистит. Но переходя по мосту через ручей, Евлог резко притормозил: - Ой! Отец, вон, идёт. Гриша, заслони меня, чтоб не заметил. Но Дмитрий Гуриевич в сторону сына не глядел, а высоко подняв голову, широко шагал вперёд между двумя мужиками, которые радостно хлопали его по плечам, заискивающе заглядывали в глаза. - Дмитрий Гуриевич, друг ты наш любезный, в кои-то веки один раз свиделись, это дело надо обмыть! Как же так? - Лыюров – он молодец! Не чета другим! Не жмот, как некоторые! – пели оба в дружном хоре, а сами же за спиной Дмитрия Гуриевича перемигивались и ухмылялись. Пригнувшись и исподтишка выглядывая из-за плеча Гриши, Евлог дождался, пока отец со своими спутниками не скрылся за дверью магазина, после чего снова рванул вперёд. - Ну, вот, нашлись деньги, - узнала Евлога продавщица. - Да, нашлись, - улыбнулся тот в ответ. - Видел отца? - Да. - Он деньги дал? Евлог на это ничего не ответил, только пожал плечами и голову опустил. - Кто же, кроме родителей, поможет. Значит, фотографировать хочешь научиться? – продолжала продавщица, приняла из вспотевших ладоней мальчика рубли и отдала ему коробку из плотного картона. - А ты тоже берёшь? – теперь обратилась уже к Грише. - Нет, - печально произнёс Гриша. – Сейчас недостаточно пока денег. - У матери попроси и купи, пока есть, а то ведь другие спохватятся, и не останется таких дешёвых фотоаппаратов, спешить надо, - улыбалась женщина. - В другой раз, - отмахнулся Гриша. - Ну смотри, как бы не опоздать. Обеими руками очень осторожно несёт Евлог драгоценную коробку, ступает аккуратно, лишь бы не поскользнуться на грязной дороге и не упасть. У самого же от радости вот-вот слёзы умиления покатятся по щекам, наконец-то сбылась его мечта. Какой счастливый он человек! В Демьяновке ни у кого, даже у взрослых нет фотоаппарата, а вот у Евлога есть! Первый и единственный фотограф он теперь на всю деревню! - Даже как-то не верится, что у меня есть фотоаппарат, ведь теперь всё, что захочу, могу сфотографировать. Теперь буду… Как уж он называется? Забыл. Да! Буду настоящим фотокорреспондентом! Вот! – лёгкой походкой, буквально летит Евлог рядом с Гришей, земли под ногами не чует, так он рад своему приобретению, при этом усиленно закрывает от моросящего холодного дождя прочную картонную коробку, как бы не промокла. Рот его сам собой так и растягивается в счастливой улыбке. Гриша же хмурый, ничего не отвечает, только согласно кивает головой в ответ, показывая, что целиком и полностью согласен с товарищем. Встретившийся им старшеклассник, взглянув на цветущее лицо Евлога и коробку в его руках, показал пальцем на дорогу за спиной мальчика: - Ты что-то обронил. - Где? – Евлог резко обернулся, но ничего не увидел и понял, что парень пошутил. В другой раз он бы, может, смутился, но сегодня было не до этого, даже не обратил внимания. В интернате, как только Евлог вытащил своё сокровище из коробки, он был сразу окружён товарищами. Они крутили фотоаппарат в руках, рассматривали, вертели его так и сяк. Евлог же больше всего боялся, как бы те не уронили аппарат и стоял возле них, протянув руки и не сводя глаз со своей покупки. - Фотографировать ведь ещё не умеешь, - произнёс Гриша, стоя чуть в стороне от группы. - Конечно, не умею, но научусь, - испуганно ответил Евлог. В комнату зашёл Рочев и подошёл к Евлогу, остальные тут же смущённо отодвинулись. - Ну-ка, дайте сюда, - Рочев завладел фотоаппаратом. - Я ведь с «Любителя» же начинал, хорошо знаком мне этот аппарат. Аймомент тебя научу, - и, указывая пальцем, разъяснил Евлогу: - Вот тут сверху крышечка открывается. Когда фотографируешь, через неё и следует смотреть на объект. Здесь диафрагма, вот выдержка, а тут метраж, на глаз будешь ставить расстояние. Фотоаппарат предельно простой, как раз для детей. С паспортом хорошо ознакомься, там всё разъяснено. Попозже другой купишь, посовремённее, если, конечно, не забросишь это дело. Евлог несказанно удивился. Вот, оказывается, и Рочев даже с «Любителя» начинал. А «аймомент», наверно, это русское слово, а по-коми будет «сейчас» или «очень быстро». Сел, положил на тумбочку перед собой фотоаппарат, открыл инструкцию, долго внимательно читал и перечитывал её, раздумывая над мудрёными, никогда не слыханными словами. Но всё-таки многое ещё не понял. Ничего, когда-нибудь поймёт, всему научится. Его «Любитель», конечно, был не так красив, как выставленные в раймаге «ФЭД» и «Зоркий», те изящнее, аккуратнее. «Любитель» же как небольшой четырёхугольный ящик и, наверно, тяжелее их. Но и не сравнить с «Фотокором» Бублика. Для «Любителя» никакой трёхэтажный штатив не нужен, просто держи на руках и снимай, и чёрным платком накрываться не надо. Кадр в сантиметрах получается шесть на шесть. На плёнку есть ещё в кармане мелочь, можно купить в раймаге. - Гриш, пойдём до раймага сбегаем, купим плёнку, - подошёл к товарищу. - Нет, сегодня уже неохота, - недовольно отозвался тот. – Сегодня уже поздно. Куда спешить, можно ведь завтра после школы попутно зайти. - Ну, хорошо. Вдвоём, тогда, завтра, в раймаг и заскочим. Вечером к мальчику подошёл Бублик: - Евлогий, я слышал, что ты фотоаппарат приобрёл? - Да. Купил, - растянул рот до ушей Евлог, хоть сам и очень хотел сохранить на лице равнодушное выражение, но не получилось, счастье ведь в сердце ключом бьёт. - И какой? - «Любитель». - Ну и хорошо, я знаком с ним. Конечно, его теперь уже не так уважают, как прежде. Говорят: морально устарел. По какой цене купил? - Четыре рубля. - Раньше в раймаге продавали за десять рублей, я видел. Не берут их, поэтому, видать, и уценили. Ну, молодец, что купил! Тебе, Евлогий, для начала именно такой и нужен. Знай, не бывает плохих фотоаппаратов, бывают плохие фотографы. Моему старику, вон, сколько уже лет, а прекрасные фотки получаются. А «Любитель» - он очень простой, рассчитан именно на детей, одно плохо - фотокарточки без увеличителя маленькими выходят: шесть на шесть. А увеличитель для такой плёнки вряд ли где найдёшь. В раймаге на прилавке под стеклом лежат фототовары. Плёнки двух типов: шириной 35 и 60 миллиметров. И цены разные: 35 и 40 копеек. Дорогие! Вытащил Евлог из портмонета мелочь, купил одну плёнку в зелёной упаковке за 40 копеек, положил в карман и, держа руку в кармане, стараясь не помять коробку, так и дошёл до интерната. Уже в комнате вытащил коробку с плёнкой и возле тумбочки рассмотрел её, прочитал надписи. Что же теперь с этой плёнкой делать? Рочев заметил его колебания: - Что, купил плёнку? А зарядить умеешь? - Не умею. - Иди сюда, аймомент покажу. - Для «Любителя» плёнку зарядить очень просто, можно даже при свете, не надо под одеяло залезать, - Рочев взял из рук Евлога фотоаппарат и плёнку. – Смотри: открываем заднюю крышку, там пустая катушка. Вытаскиваем плёнку из коробки, снимаем чёрную обёртку. Плёнка закручена на катушку, а сверху на ней бумага такой же ширины, как и сама плёнка, она с одной стороны красная, с другой чёрная. Конец этой бумаги закрепляешь в пустой катушке так, чтобы красная сторона была снаружи. Пустую катушку вставляем на своё место наверху, а катушку с плёнкой помещаешь внизу. Теперь закрываем крышку и вращаем эту ручку, вот стрелкой показано на корпусе, куда вращать. Смотрим в это маленькое отверстие, закрытое красным стеклом, следим за плёнкой. Видишь, я вращаю ручку, плёнка движется, показывается изображение руки с вытянутым указательным пальцем, это значит, что приближается первый кадр. Посмотри, рука появилась, - Рочев передал аппарат Евлогу. Евлог взглянул в отверстие, закрытое красным стеклом. - Ну, видишь? - Да, - ответил Евлог, хотя на самом деле ничего не различал. - Хорошо. Вращаем дальше, теперь вместе с красно-чёрной бумагой идёт уже и сама плёнка. Вот показалась цифра «1». Посмотри! Евлог снова взглянул, на этот раз увидел цифру. - Вот, эта цифра показывает, что напротив объектива установлен первый кадр. Теперь можно фотографировать. Как только щёлкнешь, сразу надо перемотать плёнку, пока не покажется следующая цифра, иначе можешь сфотографировать второй раз на первый кадр. Всего двенадцать кадров. Когда плёнка закончится, все двенадцать кадров испльзованы, надо вращением ручки намотать на катушку всю оставшуюся красно-чёрную ленту. Потом откроешь крышку, вытащишь катушку с использованной плёнкой, аккуратно обернёшь чёрной бумагой и положишь обратно в коробочку. Чтобы проявить плёнку, нужен фотобачок. В раймаге, как мне помнится, таких бачков для широких плёнок нет, если сейчас не завезли. Но я тебе свой дам на время, дома так же без дела валяется. Потом через Посылторг себе на почте закажешь. На, фотографируй! – и передал фотоаппарат Евлогу. Евлог боялся, что Рочев сейчас сам начнёт фотографировать и истратит всю его плёнку, принял свой «Любитель», полюбовался на него, мягко положил на постель, а сам ещё раз перечитал инструкцию, но и на этот раз не всё понял, очень уж мудро написано. Осталось надеяться, что когда-нибудь всё же поймёт эту науку. - Плёнка ведь заряжена, почему не фотографируешь? - взглянул Шурик с непониманием на Евлога. - Если здесь всю плёнку истрачу, то что в Демьяновке буду делать? – вопросом на вопрос ответил Евлог. – Надо поберечь плёнку, не дешёвая ведь. - А зачем, тогда, купил, если снимать не хочешь? Ну, дело твоё. Весь вечер Евлог сиял, как новый самовар, с его лица не сходила довольная улыбка. Несколько раз ещё вытаскивал из чемодана фотоаппарат, любовался его блестящим корпусом, двумя круглыми объективами, которые для регулировки можно вращать. Снова прочитал инструкцию, пытаясь понять никогда не слышанные раньше новые слова: выдержка, диафрагма, резкость. Да, непростая это наука – фотографирование! Раньше полагал, что ничего тут сложного нет, навёл аппарат на объект и щёлкнул, а, оказывается, не так-то всё просто. Поразмыслив, сделал вывод, что хранить «Любитель» в интернате не следует, могут и украсть, тут рисковать нельзя. В эту же субботу надо отнести домой, в Демьяновку. В субботу Евлог и Гриша с утра вместо школы отправились домой. - Отец с сыном сегодня вместе прибыли, - улыбнулась Евлогу мать, обнимая сына. - А что, отец тоже дома? - Да вот перед тобой только-только зашёл. Отец уже лежал в комнате на кровати, закрыв глаза, хотя и не спал, но не поднимался даже поесть, лечился. Евлогу же только этого и надо. В такие дни отца не видно и не слышно, словно его нет, ещё не вернулся с райцентра. - Неужели все деньги спустил? – Фёкла Прокопьевна сегодня в доме старшая, не спеша, как самый настоящий следователь, последовательно ведёт допрос мужа. - Карман пустой, - еле слышным жалобным голосом проговорил Дмитрий Гуриевич, так что Евлогу даже чуточку жалко стало жестоко страдающего отца. - Один ведь, наверно, столько же не выжрал? - Помощники были… - И сегодня, конечно, друзья тебя опохмелили? - Не спрашивай, и сама знаешь! Евлог вытащил из вещевого мешка «Любитель», чтобы тихонько, незаметно для отца похвастаться приобретением, всё равно ведь узнают, фотоаппарат это тебе не коробок спичек. Отцу пока не до этого, он ещё и завтра целый день валяться будет. А назавтра Евлогу уже обратно из дома уходить. - Мам, я вот фотоаппарат купил, - вполголоса, чтоб не услышал отец, со счастливой улыбкой показал матери аппарат. - Да ты что?! Фотоаппарат? Он ведь дорогой! - Не дешёвый, четыре рубля. - Ну, это ещё по-божески. - В уценённом магазине купил. - И фотографировать умеешь? – мама с бабушкой и так, и сяк рассматривали «Любитель». - Умею, что там сложного? – Евлог пожал плечами, сам же при этом крепко держал фотоаппарат за ремешок. – Не уроните только. - Нет, нет, не бойся, не уроним твоё добро, - рассмеялась мама, а бабушка улыбнулась. Ненадолго присел Евлог за стол, на скорую руку покушал, ведь за длинный путь всерьёз проголодался. Хотел пообедать основательно, по почему-то очень быстро насытился, домашняя еда сильно отличается от интернатской, и вкуснее, и сытнее. В интернате поел, встал из-за стола и кажется, что вроде бы даже не ел. А дома совсем другое дело. - Мам, я погуляю, можно? - Иди, погуляй, только не долго. А то дома ненадолго появляешься, а мы и не видим, всё время на улице с друзьями где-то бегаешь. Повесив на плечо «Любитель» и вдобавок придерживая его рукой, чтобы при ходьбе он не бился о бок, Евлог направился к клубу, откуда на всю деревню разносились звонкие ребячьи голоса. Вот сегодня он и удивит друзей, как вытянутся их лица, какой завистью загорится Тарас при виде настоящего фотоаппарата! Вот к клубу направляется и Гриша, как бы он не дошёл раньше Евлога, тогда никакого эффекта внезапности не жди, если он успеет раньше и сболтнёт про фотоаппарат. А он язык за зубами держать, конечно, не будет. Евлог ускорил шаг и приблизился к ребятам раньше Гриши, даже вспотел, пришлось шапку на макушку сдвинуть. Тарас, который в отсутствие Евлога и Гриши в Демьяновке среди малышни оставался старшим, заметил висящий на плече Евлога «Любитель» и поинтересовался: - Что это за сумку ты с собой таскаешь? - Скажешь тоже! Сумка! Это фотоаппарат, вот что! - Че-его?! Фотоаппарат?! - Да, - Евлог гордо откинул и так уже высоко стоящую голову ещё больше назад и кивнул в сторону приблизившегося Гриши. – С Гришей в Веждино купили. Тарас от удивления вмиг онемел, с минуту он тупо смотрел то на Евлога, то на Гришу, то на фотоаппарат, который Евлог перевёл на грудь. - И что? Настоящий? Даже фотографировать можно? Правда? - Конечно, можно фотографировать, не игрушка же! И фотографироваться, и фотокарточки будем печатать. - И ты, Гриша, тоже купил? – обернулся к Грише Тарас. - Я пока нет, - отрицательно помотал головой Гриша, - но скоро тоже куплю. Вот только денег поднакоплю. - А сейчас уже можно фотографироваться? – снизу вверх в глаза Евлога взглянул Валерий. - А как же! Вот сейчас красиво встаньте все возле стены и я вас аймомент щёлкну. Пацанам два раза повторять не пришлось, они быстро нашли свои места. Тут уже Евлог вёл себя подобно Алексею Ивановичу, кое-кого поменял местами, кому-то велел встать плотнее, ещё раз посмотрел, чтобы друг друга не заслоняли. - Минутку! – Тарас вдруг сорвался со своего места, возле крыльца снял фуфайку и остался в школьной форменной гимнастёрке, на плечи которой пришиты погоны. На голове его была шапка со звёздочкой. - О-о! Да ты совсем как генерал! – рассмеялся Евлог. – А почему только Тарас в форме? А остальные? Какая бы красивая фотка вышла! Ладно, стойте смирно, не шевелитесь. Установил верхним объективом нужное расстояние и, как настоящий фотограф, предупредительно произнёс: - Внимание! – и щёлкнул. – Всё, теперь можете двигаться. Мальчики снова собрались возле Евлога, всем хотелось поближе рассмотреть фотоаппарат. - Да! Вот это вещь! А когда будут фотокарточки? Евлог вздохнул, сразу погрустнел, закатил глаза кверху, словно хотел на небе найти ответ на прозвучавший вопрос: - Пока не знаю. Одно скажу, до фотокарточек пока далеко. Много чего ещё надо купить. Но когда-нибудь обязательно будут и фотки. А летом в военные билеты каждому вклеим фотокарточки, чтоб выглядели, как настоящие, - опять улыбка тронула его губы. – А то что за удостоверения личности без фоток? У Тараса после таких умных слов Евлога сам собой рот раскрылся, но спросить, что же значит «удостоверение личности», не решился. Двенадцать кадров быстро кончились. И почему плёнка такая короткая? Вот узкая плёнка, та, конечно, лучше. И дешевле, и кадров целых 36 штук, Евлог ведь видел в раймаге, на коробке написано: «36 кадров». Вот Евлог и использовал всю плёнку, дома её вытащил из фотоаппарата, как учил Рочев, завернул в чёрную светонепроницаемую бумагу и положил обратно в свою же коробку. Но теперь ведь эту плёнку надо проявить. А как? В раймаге, конечно, продавали фотобачки, но они были рассчитаны на узкие плёнки шириной 35 миллиметров. А для широких плёнок нужен бачок повыше, таких в магазине нет, почему-то не завозят. Вот задача! Совсем расстроился Евлог, ходит грустный-грустный, как в воду опущенный. Купил дешёвый аппарат, хотя и четыре рубля для него не маленькие деньги, а проявить плёнку нечем. Тут хоть бросайся в постель и рыдай в голос. Интересно, сдержит своё слово Рочев, или нет? Принесёт Евлогу бачок? Обещал ведь! И Рочев, каким же, однако, хорошим человеком он оказался, не обманул мальчика, в понедельник из своей спортивной сумки достал такой нужный для Евлога фотобачок и сам же показал, как им пользоваться. - Смотри, вставишь конец плёнки в катушку так, чтобы она в канавки спирали аккуратно вошла и потом, зажимая пальцем плёнку, не спеша по очереди поворачиваешь то левое, то правое колёсико, а плёнка по спирали сама войдёт полностью на своё место. Вот и всё. Понял? - Да, - кивнул головой Евлог. - Этот бачок даже лучше, чем те, что продаются в раймаге, тут плёнка очень хорошо проявляется, без брака. - Огромное спасибо! – Евлог чуть ли не поклонился Рочеву до земли. - Спасибо некрасиво, надо денежки платить! – отшутился Рочев и, увидев испуг на лице мальчика, улыбнулся: – Шучу. Пока пользуйся, а как своим бачком обзаведёшься, вернёшь. Сходи на почту, скажи, что хочешь выписать фотобачок. Там тебе дадут каталог товаров, это такая книжка, где практически всё есть. Найдёшь там раздел «Фототовары», а среди них «Фотобачок для плёнки шириной 60 миллиметров». Заполнишь специальный бланок и через месяц придёт тебе бачок. - А я сумею всё, что нужно, правильно записать? - Спросишь, помогут. Там женщины для этого и сидят. Вот же каким простым и хорошим оказался Рочев! А Евлог прежде считал его каким-то недосягаемым, недоступным. Не по одежде, значит, надо оценивать человека. Ну и что, если причёска ёжиком и брюки узкие, ноги еле влезают. Вот так поживёшь вместе и только тогда сможешь полностью выяснить, кто чего стоит. После обеда Евлог зашёл на почту. Тут тоже прилавок, как в магазине, только стеклянная перегородка с окошечком разделяет посетителей от служащих. В очереди стоят несколько человек. Евлог встал с краю и от нечего делать разглядывал красивые открытки, выставленные под стеклом. - Тебе что, мальчик? – спросила женщина, сидящая за стеклом. - Я хочу выписать фотобачок, - точно так, как учил его Рочев, повторил Евлог. - Фотобачок? На тебе тогда каталог, выбери себе товар и заполни аккуратно этот бланк, - женщина передала книжку с тонкой обложкой и листок. – Садись за стол и там пиши, ручка и чернильница там есть. Раскрыл Евлог каталог, на обложке которого большими буквами написано «Товары почтой», и его глаза расширились. Чего только там нет! Каких только невиданных ранее вещей не увидел Евлог! И всё красиво разрисовано, сразу видно, что из себя представляет тот или иной товар. Вот и раздел «Фтотовары». Фотоаппаратов масса! И такой, как у Евлога, тоже есть, только называется «Любитель-2», видно, чем-то отличается от простого «Любителя», и цена десять рублей. Фотобачки для узких и широких плёнок. Для широкой плёнки как раз Евлогу и нужен. Написано: «Бачок для проявления фотоплёнок шириной 60 мм. Цена 1 рубль». Евлог глубоко вдохнул и выдохнул воздух, взял со стола ручку, обмакнул в чернильницу и приступил к заполнению бланка. Перо оказалось никуда не годным, сильно царапало бумагу, допустил несколько ошибок, перечеркнул и написал снова. Завершив, подошёл снова к прилавку и отдал бумажку сидящей напротив женщине. - Ты что тут всё расчеркал!? – даже испугалась та. – На, возьми другой бланок и заполни снова, не торопись, аккуратно пиши, без зачёркиваний! Евлог глубоко вздохнул и, пристыженный, снова уселся за стол. Теперь уже аккуратно всё заполнил, но привиредливая тётя снова не приняла документ, заставила ещё раз переписать. Только на третий раз у мальчика получилось так, как надо, даже вспотел от такого труда. Заплатить пришлось один рубль и десять копеек, это, наверно, тётка себе берёт за труд. Теперь осталось только ждать, когда же «Посылторг» выполнит заказ Евлога. В субботу утром Евлог положил в рюкзак фотобачок Рочева и направился один пешком в свою любимую Демьяновку. Гриша на этот раз остался в Веждино, наверно, хочет к тётке в Пасаёль сходить. Между Веждино и Демьяновкой двадцать пять километров. Так говорят. Хотя, конечно, никто с линейкой в руках это расстояние не измерял. Походным шагом его можно преодолеть за пять часов. Теперь на этой дороге Евлогу известен уже каждый поворот, каждая ложбина и каждый ручей, все они имеют своё название. Не пугает мальчика дальняя дорога, знает ведь, что к родным идёт, домой, где его любят и ждут. По пути всегда можно найти что-нибудь интересное, нужное в хозяйстве. Вот и сейчас внимание Евлога привлёк валяющийся сбоку от дороги круглый железный предмет, что же это может быть? Подошёл, наклонился, поднял, повертел в руках, почистил от грязи и ахнул. Да это же фонарь с красным стеклом, который крепится к машинам сзади, чтоб в темноте издали можно было заметить, что впереди транспорт. Видно, зимой на разбитой дороге с бесконечными ухабами болтался, болтался, да и отвалился. Когда Евлог вымыл в луже фонарь, то красное стекло так и засияло. Как хорошо! Теперь не надо искать красное стекло для ящика с лампой, когда начнёт фотокарточки печатать. Вот повезло, так повезло! Ведь перед этим долго ломал голову и сокрушался, где бы достать такое нужное ему красное стекло? И вот теперь, пожалуйста, само в рюкзак, можно сказать, запрыгнуло. Со счастливой улыбкой на губах дальше шагает мальчик. Вот уже половина пути пройдена. Дошёл до вышки, которую зачем-то тут возле дороги построили, а рядом с ней гниёт заброшенная будка лесорубов. Невдалеке вырубили участок леса, а будка так и осталась, можно зайти и отдохнуть там. Дверь в будку распахнута настежь, вдоль стены по бокам широкие лавки, видимо, чтоб можно было и заночевать, между ними стол. А на столе керосиновая лампа без стекла. Лампа не такая, как дома. Дома лампа высокая, на ножке, а тут без ножки и стеклянная, такая никогда не заржавеет, и керосин из неё не будет протекать. Эта бесхозная лампа Евлогу тоже очень нужна, он приспособит её для печатания фотокарточек. Отец ведь не разрешит домашнюю лампу поставить в ящик с красным стеклом. В новом доме в подполье отец устроил мастерскую, где он бондарничает. Там и печка, и окно большое. Евлог постоянно там же возится, когда отец не занимает мастерскую. Вот там и станет фотокарточки печатать. Как удача сегодня Евлогу, однако, улыбнулась, сразу две позарез нужные вещи нашёл. Лампу, конечно, в рюкзак не положил, чтоб не испачкать керосином, всю дорогу в руках нёс. По прибытии в Демьяновку хотелось сразу же попробовать проявить плёнку, но при отце Евлог не посмел взяться за эту работу. Дмитрию Гуриевичу сильно не нравится то, что сын занялся фотографированием. - Опять деньги тратишь на какие-то игрушки! Сколько раз я тебе говорил, чтобы хорошо питался, а не заглядывался на всякое барахло! - Фотоаппарат ведь не барахло, а нужная вещь, - попробовал слабо возразить Евлог. - Вот в речку выкину твою нужную вещь, тогда будешь знать! – грубо оборвал отец и указав пальцем на извлечённый из рюкзака фотобачок, спросил: – А это ещё что купил? - Не купил. Это Рочев мне дал на время попользоваться. - Ну-ну. Евлог знал, что отец и правда может выкинуть фотоаппарат, поэтому притих и быстренько спрятал бачок в свой ящик. На другой день в воскресенье, когда отец с утра ушёл в лес, Евлог незамедлительно приступил к проявлению. Строго по инструкции приготовил проявитель и закрепитель, залил их в две бутылки, на кровать положил бачок и фотоплёнку, накрыл их ватным одеялом, встал на колени перед койкой и, всунув руки под одеяло, вытащил плёнку из коробки. Теперь надо аккуратно конец плёнки вложить между пазами спирали на катушке бачка и всё будет хорошо. Но сколько ни мучался мальчик, у него так ничего и не получилось. Не слушается плёнка, свёртывается, не хочет в пазы влезать, и всё тут. Жарко стало Евлогу, вспотел от усердия, капли текут по лбу, он их осушает, махнув лицом по одеялу. Долго возился с непослушной плёнкой, но так ничего у него и не вышло. Рассердился, заплакал от собственного бессилия, вытащил бачок и плёнку, попробовал на свету вставить плёнку в катушку. Удивительно, но тут сразу получилось. Но что толку от этого, ведь плёнка уже засвечена, сорок копеек так и пропали. Выходит, напрасно они возле клуба с ребятами фотографировались, только опозорился перед деревенскими, ведь обещал, что фотокарточки будут. И почему у него руки как грабли, не сумели протолкнуть плёнку в канавки спирали? Попробовал под одеялом ещё раз заправить плёнку в бачок. Удивительно, но на этот раз сразу легко получилось. А в первый раз плёнка никак не хотела слушаться, закручивалась, выползала обратно из пазов. Или руки ещё были неумелыми? Жаль, что плёнка испорчена! Фёкла Прокопьевна жалея посмотрела на приунывшего сына и произнесла: - Теперь эта плёнка уже ни на что не годится, только выкинуть? - Да, - едва и смог произнести Евлог, а слёзы обиды опять потекли у него из глаз. - Тебе надо было конец плёнки только вытащить из-под одеяла, наживить и снова спрятать, тогда бы не вся плёнка испортилась. - Ну да, конечно… - Не спеша, терпеливо следует относиться к любой работе, а не вспыхнуть сразу и рассердиться. Если устал, отдохни, успокойся, приди в себя и снова примись за работу. В первый раз не выйдет, второй раз неудача постигнет, а в третий раз всё получится, - мать успокаивающе погладила Евлога по голове. Вторую плёнку Евлог уже смог заправить в бачок как положено, проявил, легонько вращая за ручку катушки, закрепил и повесил сушить. Конечно, не все двенадцать кадров получились, ведь он ещё не умел ставить правильно выдержку и диафрагму, но, несомненно, это уже был успех. Вот и первые негативы у Евлога есть, а тут и с Посылторга пришёл новый бачок, как и предполагал Рочев, через месяц после отправки заказа. Долго ждал Евлог, и вот однажды на его имя с почты пришло извещение, по которому ему надлежит получить бандероль, при этом необходимо будет ещё заплатить за выполнение заказа. И вот в руках мальчика небольшая картонная коробка, перевязанная крест накрест шпагатом с сургучной печатью. На коробке записаны его фамилия, имя и отчество с интернатским адресом. Дождался, наконец-то! Как на крыльях мальчик примчался в интернат, открыл коробку и вытащил оттуда новый фотобачок из блестящей чёрной пластмассы. Вот и свой бачок теперь уже есть, можно вернуть Рочеву его бачок. Потихоньку набирается у Евлога фотоимущество. Теперь можно перейти к печатанию фотокарточек. Первым делом придётся сделать ящик для красного фонаря. Такой ящик нашёлся без труда. Но между досками были широкие щели. Это ничего. Щели Евлог заклеил полосками красно-чёрной бумаги от упаковки фотоплёнки. Стамеской пробил отверстие наверху, через которое будут выходить горячие газы от лампы. Ящик сзади наполовину заколотил дощечками, а снизу прикрепил на кусочках кожи несколько сбитых вместе досок, они будут служить крышкой, открыв которую, можно вставлять и вытаскивать лампу. У Алексея Ивановича крышка аккуратно открывается и закрывается по пазам, у Евлога же вышло совсем не красиво, но ничего, главное, чтобы ящик свою службу выполнял, остальное неважно. Ящик Алексея Ивановича высокий, туда помещается даже лампа на ножке. Ящик Евлога ниже, как раз для той лампы, которую он нашёл в заброшенной будке лесорубов. В передней стенке опять же с помощью стамески Евлог пробил отверстие, а теперь надо закрепить красное стекло. Интересно, чем его закрепить? Придётся, видимо, гвоздями прибить, но удары наносить аккуратно, чтобы случайно не разбить стекло. Поставил Евлог стекло на место, взял в одну руку молоток, в другую гвоздь и легонько стукнул молотком по шляпе гвоздя, при этом надеясь, что он мягко войдёт в доску. Но гвоздь так и остался в прежнем положении. Наверно, доска слишком сухая и твёрдая, вдобавок пружинит при ударе. Ещё несколько раз стукнул Евлог молотком, но опять с прежним успехом. Надо, видимо, сильнее ударить. И мальчик стукнул сильнее. Непослушный гвоздь вместо того, чтобы послушно углубиться в дерево, внезапно согнулся, молоток соскользнул со шляпки, ударился в стекло и разбил его вдребезги. Вот горе так горе! Вся работа, все старания Евлога рассыпались в прах! Ну что тут поделаешь? Где другое такое стекло найдёшь? Опять глотая горькие слёзы обиды мальчик убрал ящик подальше. - Ну что, получилось? – поинтересовалась Фёкла Прокопьевна. - Нет, разбилось стекло, - грустно покачал головой Евлог. - Если молотком саданёшь по стеклу, то, ясное дело, разобьёшь, - ухмыльнулся Дмитрий Гуриевич. Отец бы, конечно, стекло не разбил, он бы сумел аккуратно прикрепить его. А тут сидит и радуется, что не получилось у сына, нет бы помочь! И вот как вышло! Было у Евлога красное стекло, и не стало. Что теперь делать? - А красную материю если вместо стекла поставить? Или не пойдёт? – предложила мать, видя огорчение сына. - Не знаю, - пожал плечами Евлог. - А ты попробуй, вдруг да получится? Взял у матери кусок красной материи и в два слоя гвоздями закрепил на пробитом отверстии. Материя выдержала удары молотком, не треснула, ей хоть бы хны. Теперь вроде бы всё готово. Евлог в подполье приготовил всё своё хозяйство. Вставил в ящик с красной материей лампу, засветил её, в ванночки разлил реактивы и воду. Плёнка разрезана на отдельные кадры, фотобумага в конверте. Закрыл окно байковым одеялом, наступила почти полная темнота, только из квадратика ящика сочится слабый красный свет. Но постепенно глаза привыкли к полумраку и мальчик стал различать отдельные предметы. В самодельную рамку, которую кое-как смастерил сам, на стекло положил негатив, сверху обрезанную до подходящего размера фотобумагу и прикрыл фанеркой такого же размера. Для печатания решил использовать свет, поступающий из верхнего отверстия ящика, зачем снимать красную материю? Подержал рамку на свету, снял фотобумагу, окунул в ванночку с проявителем и, пошевеливая её пинцетом, стал сзамиранием сердца ждать, когда на чистой белой поверхности появится изображение. Ура! Через некоторое время бумага в некоторых местах потемнела, показались человеческие фигуры. Вытащил из проявителя бумагу, прополоскал в ванночке с водой и окунул в закрепитель. Таким образом сделал несколько фотокарточек, негативов ведь у него было ещё очень мало, несколько кадров всего получились. По окончании работы снял с окна одеяло, посмотрел на свету полученные позитивы и чуть не заплакал от разочарования. Фотокарточки вышли никуда не годными, вместо людей одни тени, лица вообще нельзя различить. Что же это такое? Почему фотки не получились? В чём причина? Сидит Евлог возле своих первых фотокарточек, которых и фотокарточками-то назвать нельзя. Вот горе какое! Что же он сделал не так? Ведь печатал точно так, как учил его Алексей Иванович на занятиях фотокружка, а фотки не получились. Это, наверно, из-за того, что вместо красного стекла у него красная материя. Между нитками обычный свет просачивается, вот он, наверно, и влияет отрицательно на фотобумагу. Да, это точно так и есть. Значит, что? Надо искать новое стекло. А где его найдёшь? Второе такое вряд ли на дороге валяется. Ведь было у него стекло, судьба улыбнулась ему, кинула прямо под ноги фонарь с красным стеклом, а Евлог, вот же идиот, саданул по нему молотком! Нет бы вначале отметить карандашом точки, куда надо гвозди забивать, отставить стекло в сторону и так забить гвозди, вытащить их, а потом уже поставить стекло на место и гвозди в готовые отверстия аккуратно вставить. Да. Вот как бывает, когда у человека мозги набекрень. Сперва следует хорошенько обдумать свои действия, а затем уже молотком махать. Не зря в пословице сказано: «Семь раз отмерь, один раз отрежь». Так и есть. Теперь придётся к Грише обратиться, кроме него никто не поможет. Он как раз собирался в Пасаёль к тётке наведаться, а там в Леспромхозе всякой техники полно и, наверно, можно найти красное стекло. Может, у него знакомые шофера есть? Пока с Гришей пешком меряли километры между Демьяновкой и Веждино, Евлог рассказал о своей беде с надеждой, что друг не откажет. И Гриша без лишних слов согласился помочь Евлогу: - Не горюй! Я спрошу у дяди Мити, а он в гараже такое барахло обязательно найдёт. Всю неделю Евлог ждал, когда же Гриша пойдёт в Пасаёль, а тот тянул и тянул: «Завтра пойду». Наконец в четверг после уроков собрался, соизволил пойти навестить пасаёльских родственников. В пятницу с утра в голове Евлога крутилась одна и та же мысль: «Вернётся сегодня Гриша, или нет? А если вернётся, то принесёт стекло, или нет? Может, и найти не смог? Тогда что делать?» Но Гриша утром в интернат не вернулся. Что такое? Что с ним случилось? В школу пошёл Евлог, а там Гриши тоже нет. Вот тебе и на! Не знает Евлог, что и думать? Уж звонок прозвенел, в класс все зашли и тут прямо перед самым носом учительницы Гриша прытким кузнечиком проскочил в раскрытую дверь. Раскрасневшийся, довольный, сел за парту, достал из полевой сумки красное стекло и протянул Евлогу: - На, держи! Даже дыхание задержал Евлог, когда принимал из рук друга новое стекло. Вот оно, счастье! Это стекло было даже немного больше прежнего и с круглым железным ободком, как рамкой. Сможет ли когда-нибудь Евлог отблагодарить Гришу за всё хорошее, что тот для него сделал? Вот же какой хороший у него друг, с добрейшей душой! И сердце отходчивое, давно уже забыл про совсем недавно возникшую по вине Евлога вражду между ними, даже не вспоминает никогда. Захотелось даже прижаться к Грише, обнять его, но сдержал себя, неприлично при людях. На этот раз Евлог уже был умнее, чем в тот раз, когда так неосторожно разбил так необходимое ему красное стекло. Он отметил карандашом те места, где следует забить гвозди, забил их, затем вытащил плоскогубцами обратно. Тогда уже поставил на место стекло с железным ободком, аккуратно лёгкими ударами молотка вбил в готовые отверстия гвозди, загнул их с обратной стороны, чтобы острые концы случайно не поранили руки и не мешались. Вот, наконец, у Евлога есть настоящий красный фонарь. Теперь можно приступить к печатанию фотокарточек. Может, на этот раз получатся? И правда, красивые снимки вышли, каждого в лицо можно узнать. Евлог ходил как именинник, радости полные штаны, улыбка во весь рот. Вот ведь, не спасовал перед трудностями, проявил упорство, терпение, и был за это вознаграждён. Теперь уже вся демьяновская малышня собралась поглядеть на напечатанные Евлогом фотокарточки. - Это я, это Гриша, а вот Тарас, - водили они пальцами по фотографии. - Чему вы в Веждино только не научились! – удивлялся Тарас. - Поживёшь до наших лет, и ты учёным станешь, - ухмыльнулся Гриша и натянул ему на глаза кепку. - Тоже мне – учёный, - еле смог освободить глаза Тарас. – Сам ведь недавно ещё балбес балбесом был… Каждый день весело играя с друзьями, Евлог и не заметил даже, как пролетели осенние каникулы, снова пришла пора оставить родной дом и наперекор своему желанию плестись в Веждино. Дружной группой с шутками и прибаутками добрались до райцентра. Теперь Евлог уже не тот, кем был в конце августа, он много познал, сам знает дорогу и в Веждино не заблудится. - Пойдём прямо по полям, - предложил Гриша, - там путь короче. - Хорошо, раз короче, то почему бы не срезать? - Да ну! – отмахнулась Галя. – Будем ещё по грязи плестись! Вдоль центральной улицы по тротуару прогуляться куда лучше. Если вам так хочется, идите вдвоём. - Ну и пойдём, зато раньше вас дойдём. Катыдские ребята все по полям в восьмилетнюю школу ходят, а не кружат по улице, - жалеючи протянул Гриша, которому стало немножко обидно за себя, вот же, не прислушались к его совету. Евлог последовал за Гришей, ему хотелось разузнать, где можно срезать, ведь, отмахав пешком двадцать пять километров, ноги порядком устали. И правда, прямо по полям тянулась хорошо протоптанная узкая тропа от конца села до самой восьмилетней школы. От школы по верхней улице друзья направились к интернату, который находится в самом Кывтыде, то есть в противоположном конце села. Проходя мимо трёхэтажного кирпичного здания Райкома друзья с удивлением увидели, что вдоль забора установлен огромный стенд с фотокарточками. Во время каникул, видать, к Октябрьским праздникам сделали. С левой стороны большими буквами написано: «Они завоёвывали Советскую Власть», и с фотокарточек на мальчиков глядели усатые и бородатые старики. С правой стороны написано: «Они защищали Родину», и висели фотокарточки мужчин и женщин среднего возраста с орденами и медалями на груди. Друзья остановились, чтоб поглазеть на развешанные фотокарточки. Евлог втайне ожидал увидеть среди фронтовиков своего отца, но почему-то фотокарточки Дмитрия Гуриевича среди них не оказалось. Огорчился мальчик, обидно стало за отца, вот ведь, воевал человек, жизни не жалел, несколько раз был ранен, награды имеет, а нигде о нём даже не упоминают, и тут тоже забыли. Конечно, если бы здесь, перед самым большим зданием райцентра висела фотокарточка отца, с какой радостью бы забилось сердце мальчика, гордость за отца так и распирала бы его грудь. Совсем другими глазами тогда смотрели бы на Евлога и товарищи в классе и в интернате. А он бы особо не стал нос задирать, ведь не сам воевал, а отец. Но ничего, Евлог своим фотоаппаратом в другой раз придёт сюда, сфотографирует всех фронтовиков и участников Гражданской Войны, сделает свой альбом, куда не забудет, конечно, добавить и фотокарточку отца. А как же? Ведь в Великой Победе есть и доля отца, причём немалая! Он ведь воевал, да ещё где? В разведке! Двадцать шесть фашистов живьём из-за линии фронта приволок, конечно, не один, а вместе с товарищами. Если бы серьёзно не ранили, то до Берлина бы обязательно добрался, может, и Знамя Победы над Рейхстагом водрузил. Но не повезло человеку. А, может, наоборот, повезло, могли ведь и убить, если бы пуля на несколько сантиметров в сторону уклонилась. Тогда и Евлога бы не было. Да-а! Вот ведь жизнь какая. Значит, всё-таки повезло, как отцу, так и Евлогу. Так Евлог не спеша прошёлся перед стендом, читая надписи под фотокарточками. Тут он заметил, что под каждой фоткой наряду с записями о человеке имелась отметка: «Член КПСС». Интересно, что же это такое? - Гриша, ты не знаешь, что означает: «Член КПСС»? - «КПСС» - это Коммунистическая Партия Советского Союза, а что такое член, я не знаю. - Интересно, надо бы как нибудь выяснить. - Смотри, смотри! – вдруг аж закричал Гриша. – Смотри, Василий Кирьянов тоже тут! - Да иди ты! – не поверил Евлог. Но и правда, прямо на мальчиков с большой фотокарточки глядел Василий Кирьянов. У Евлога аж рот сам собой раскрылся от удивления. Как же так? - Когда же Кирьянов успел повоевать на Гражданской Войне? – у Гриши от удивления даже веснушки побледнели. - Лично я в первый раз слышу, чтоб Кирьянов воевал, - пожал плечами Евлог. До этого никто никогда не рассказывал ребятам, что Василий Кирьянов – герой Гражданской Войны. А здесь, в самом цене Веждино, перед зданием Райкома бессовестно воззрился на Евлога и ухмыляется, вот, мол, каков я! - Ну-ка, давай прочитаем, какой такой подвиг он совершил? – и дети с любопытством подошли ближе. - «Кирьянов Василий Николаевич, - громко читал Гриша, - член КПСС, родился в 1985 году в д. Демьяновка. Во время Гражданской Войны помог обнаружить и уничтожить банду кулаков, которые убивали коммунистов и комсомольцев, поджигали скирды хлеба». - Ну и написали же! – от всего сердца получилось у Евлога. – Да ведь всем демьяновским известно, какую такую «банду» помог уничтожить Кирьянов! Никакая это не была банда, а просто в охотничьей избушке Михаила Степановича прятались отец с сыном. И никого они не убивали и хлеб не жгли. - Пойдём, ну его, не хочется на него смотреть! – отмахнулся Гриша, и друзья направились к интернату. «Нашли, чьё фото здесь в центре села повесить! – не покидали взбудораженного увиденным Евлога беспокойные мысли. – Да самого Василия Кирьянова, который всю жизнь только тем и занимался, что вредил всем и каждому, вниз головой надо было повесить, а рядом перечислить все его настоящие подвиги». Нет, Евлог не потерпит такой несправедливости, чтоб Кирьянов перед Райкомом улыбался прохожим, раскрыв свой беззубый рот. Будто он и вправду герой, будто не жалея своей жизни, зажав в руках винтовку с длинным штыком, во время Гражданской Войны устанавливал в Коми Крае Советскую Власть. Это же враньё! На самом деле всё обстояло совсем по-другому, Евлог знает, ему бабушка рассказывала. А сам Кирьянов, наверно, сильно загордился! Да и как не радоваться? Ведь каждый, кто проходит по центру села, видит его мужественный орлиный облик. Плюнуть бы ему прямо в рожу, да людей тут слишком много, увидят ещё, неудобно будет. Надо когда-нибудь поздно вечером, когда сельчане уже лягут спать, придти и эту фотокарточку сорвать, нечего добрых людей обманывать, пыль в глаза пускать. В обычный день не получится, Алексей Иванович усадит всех воспитанников за стол заниматься в шесть часов и только в девять часов разрешает подняться. Три часа, как истукан, сидишь на стуле и книги читаешь. Субботним вечером он не приходит, наверно, дома в бане парится. Вот в субботу и надо провернуть это благое дело. А всё-таки что означает слово «член»? Никогда не слыхал такого слова Евлог. Проходя мимо длинного здания с двумя крыльцами по торцам, где находилась столовая, из открытой форточки на мальчиков пахнуло вкусным запахом. - Зайдём и пообедаем, - остановился Гриша. – Живот уже свело, так проголодался. - В интернате покушаем, уже недалеко, - попытался отклонить его предложение Евлог. - Что, денег жалко? – покосился на друга Гриша. Денег Евлогу и правда было жалко, в этом Гриша прав, надо ведь и фотоплёнку, и реактивы покупать, но, чтобы не показаться перед товарищем жмотом, согласился: - Хорошо, зайдём. Мне тоже есть давно уже хочется. Гриша заказал мясной суп, котлеты с картофельным пюре и компот, Евлог только пол-порции супа и чай, так что он быстро справился с обедом. Гриша же сидел на высоком стуле, болтал ногами и со смаком не спеша только ещё принялся за второе. Евлог уже сидел просто так и доедал оставшийся кусок хлеба. На столе стояли три маленькие бутылочки, в одной была соль, в другой – перец, а в третьей какая-то жидкая коричневая паста. Гриша очень тоненьким слоем маленькой ложечкой намазал кусок хлеба и предложил Евлогу: - Мёдом намажь. - Это что, мёд? - Да, - утвердительно кивнул головой Гриша. Евлог пробовал на сенокосе мёд диких шмелей и знал, что он очень сладкий, правда, его удивило то, что Гриша очень уж тонким слоем мёда намазал свой хлеб. Евлог щедро мазнул свой кусочек и облизал ложку, не пропадать же добру. И тут его рот, нос, всю внутренность пронзила дикая боль, не хватало воздуха, а с другой стороны, наоборот, казалось, будто его надуло, как шар, и он вот-вот лопнет, глаза готовы были выскочить из орбит. Немедленно выплюнул содержимое рта в терелку, кинул туда же и хлеб и, хватая широко раскрытым ртом воздух, бросился на улицу. Долго ещё стоял на крыльце, медленно приходя в себя, вытирая слёзы и сопли. Но вот и Гриша вышел, отобедал, наконец, рот до ушей, ему смешно, а Евлог тут, может, при смерти был, слова даже не в состоянии произнести, еле живой стоит. - На, возьми свой рюкзак, - Гриша подал Евлогу забытый им возле стола вещмешок. – Разве не знал, что это горчица? - Нет, конечно, - он и не слыхал раньше про эту приправу. До интерната друзья дошли молча. Евлог не забыл и в интернате обратился к Шурику: - Слушай, Шурик, ты знаешь, что такое «член»? - Член? – ошеломлённый Шурик поглядел на Евлога, весело рассмеялся и хлопнул мальчика по плечу. – Это у мужиков член, а у тебя просто писька. Рот Евлога сам собой раскрылся: - Да ну? - Это правда, можешь хоть кого угодно спросить. Вот это да! Такое Евлогу и в голову никак не могло придти. Правда, что ли? Да не верится же! А «член КПСС», значит – писька партии. Да не может такого быть! Это Шурик, очевидно, над ним подшутил, решил разыграть младшего по возрасту. Придётся спросить у Алексея Ивановича, он, наверно, лучше знает. И вечером, как только воспитатель вошёл в интернат, мальчик приблизился к нему: - Алексей Иванович, скажите, пожалуйста, что означает слово «член»? Воспитатель как-то странно наклонил голову набок и внимательно посмотрел на мальчика, на его набрякшем полном лице появилось то ли удивление, то ли растерянность, а в глазах зажглись весёлые искорки: - А где ты слышал это слово? - Возле Райкома написано. - И только это слово? Больше ничего? - Нет, не одно это слово, написано: «Член КПСС». - Евлогий, член КПСС – это значит коммунист, то-есть человек, который является членом Коммунистической Партии. Все коммунисты являются членами партии. Так же и колхозники, они члены колхоза. Вот ты пионер, значит, член пионерской организации. Понял? - Да, - утвердительно кивнул головой Евлог. – Теперь понял. Вот, оказывается, в чём дело! Он с малолетства знал, что колхозники друг друга называют «шленами», оказывается, просто это слово произносят неправильно. Член значит не писька, почему же Шурик его обманул? Как часто всё-таки старшие разыгрывают младших, им лишь бы малышей на смех поднять, посмеяться над их незнанием. И только сейчас дошло до Евлога, почему перед Райкомом не повесили фотокарточку отца, он ведь не коммунист, хотя при случае всегда говорит, что он беспартийный большевик. Из-за этого, значит, и Дмитрий Гуриевич нигде не фигурирует, его никуда не выдвигают, нигде не замечают. Хотя, если подумать, ну и что, если он не коммунист? Если не член партии, то уже не человек? Вот это да! Людей искусственно разделили на две группы, в одной партийные, для них все двери открыты настежь, их уважают, им везде почёт, а в другой группе беспартийные, то есть простой народ, они тоже люди, но стоят на несколько ступенек ниже, с такими можно не считаться. Получается, как в истории средних веков: сеньоры и вассалы. Ну и ну! Вот и осталась позади хмурая дождливая осень, её прогнала холодная зима с суровыми снежными буранами. В эту субботу Евлог специально не пошёл в Демьяновку, на воскресенье остался в интернате. Большинство школьников разошлось по домам, остались проживающие в дальних деревнях. Евлог в эту субботу среди мальчиков один. Вечером специально допоздна читал, ждал, когда тётя Наташа ляжет спать. Когда в интернате наступила тишина, он оделся и вышел на улицу. Погода сегодня явно не для гуляний, холодно, злой холодный ветер горстями кидает в лицо мелкий колючий снег. Хорошо хоть, улицы теперь чистые, грязные лужи замёрзли, не надо, как осенью, их стороной обходить. Прохожих почти не видно, кому охота шляться в темноте и в такой мороз? Все сидят по домам, топят печки и готовятся ко сну. Только разной шпане типа Кердунова такая погода по нутру. Слухи же ползут, что по вечерам неспокойно, одиноких прохожих грабят, деньги у них отбирают. Лишь бы на него не напали и не побили! Да у него и взять-то нечего, карманы пустые. На столбах уныло качаются и скрипят редкие лампочки под круглыми железными абажурами, их слабого света еле хватает осветить только землю под столбами. И кажется Евлогу, что они при этом выговаривают: «Вер-нись! Вер-нись!» Дрожь всё тело мальчика охватила, так и трясёт. А, может, вернуться, пока не поздно? Но подумалось про отца, а как же он на фронте вот так же в тёмную холодную ночь на животе ползал по переднему краю фашистов, чтобы схватить, связать и живьём доставить на наши позиции языка? Он же не боялся. А Евлог разве не сын разведчика? Значит, он должен преодолеть охвативший его страх, нечего тут бояться, не к немцам в тыл направляется. И Евлог не повернул обратно, а шагал всё дальше к центру села. Чем ближе к зданию Райкома, тем чаще стали встречаться прохожие. В основном это были молодые парни и девушки, некоторые парами, обнявшись, они весело о чём-то болтают между собой, хохочут, им нипочём такой мороз. Ничего, вот Евлог подрастёт и тоже начнёт завлекать молодых девушек, его время ещё впереди, так что, держитесь, красавицы! Возле клуба молодёжи больше всего, тут их полно. И как Евлог забыл о том, что по субботам в клубе организуют танцы, наверно, как показывают в кинофильмах, пары так и кружатся под музыку, льющуюся из радиолы. Одну модную пластинку поставят, другую, третью. У Евлога дома тоже есть патефон, и пластинок много, только все говорят, что они уже давно устарели. Но несмотря на это в праздничные дни всё равно приятно послушать хорошие песни. Вот и трёхэтажное здание Райкома. Здесь светло, на каждом столбе лампочка висит. А возле интерната в конце села их очень мало, да и они часто перегорают, а менять монтёрам, видно, лень. Поэтому вечерами возле интерната темно, хоть глаз выколи. А здесь, возле Райкома, другое дело, тут должно быть всегда светло, а вдруг да кто-нибудь из высокого начальства споткнётся в темноте и упадёт? Грандиозный скандал поднимется. Вот и стенд с большими фотокарточками, красивые, ясные вышли фотки, сразу видно руку опытного фотографа, не сравнить с творениями Евлога. Василий Кирьянов в довольной ухмылке скалит беззубый рот, ему весело. Тоже мне – герой! С такими антигероями вряд ли бы победили буржуев. Евлог постоял, подождал, осмотрелся и, когда никого в поблизости не оказалось, подошёл вплотную к фотокарточке Кирьянова. Снял варежку, попробовал отодрать приклеенную к листу фанеры фотку, но не удалось, хорошо приклеилось, даже нигде бумага не отстала. Вот ведь, когда захотят, то могут же качественно выполнить свою работу. Шарахнуть бы по морде Кирьянова кувалдой, чтоб разломать фанеру, но не додумался ничего такого с собой взять заранее, придётся поискать здесь что-нибудь тяжёлое. Мальчик осторожно, чтобы не споткнуться и упасть, обошёл здание. Здесь в относительной темноте глаза совсем ничего не видели. Вот под ноги что-то попалось, нагнулся, увидел, что это груда разбитых кирпичей. Но они крепко примёрзли друг к другу. Тогда ногой сильно пнул по верхнему кирпичу, но он даже не шевельнулся, пнул в другой раз, при этом кирпич отошёл. Евлог взял освободившийся кирпич и снова пошёл к стенду. Оглянулся туда-сюда, никого поблизости не заметил и со всего размаха ударил кирпичом по улыбающейся роже Кирьянова. Фанерный лист от этого только прогнулся и бумкнул, как кожа барабана. Нет, так не выйдет, надо, наверно, бить сзади и выбить лист, прибитый гвоздями к раме. Под стендом перешёл назад и несколько раз подряд ударил по фанере. На этот раз его усилия увенчались успехом, фанерный лист треснул напополам, куски её упали на землю. Мальчик облегчённо вздохнул. - Эй! Ты что там делаешь?! – неожиданно совсем близко от Евлога раздался чей-то окрик. Евлог вздрогнул и рванулся бежать, но споткнулся и упал, быстро поднялся и снова побежал, укрылся возле крыльца длинного двухэтажного дома возле Райкома. Сердце его бешено колотилось, дыхание прервалось от испуга. Посмотрел назад. Возле разбитой фотокарточки Василия Кирьянова стояли какие-то парни. Откуда они взялись?! Может, из клуба вышли, с танцев? - Смотри, фотокарточку разломал! – услышал Евлог их голоса. - Да, обломки валяются! - А сам где? - Сбежал. - Далеко не убежал. Здесь где-то невдалеке спрятался. Петя, ну-ка, дай фонарик. Яркий огненный луч электрического фонарика рассёк ночную темень, качнулся влево, вправо и замер на Евлоге, который ни жив ни мёртв сидел на корточках возле спасительной, как ему до этого казалось, стены. - Вот он! Ну-ка, выйди оттуда! – скомандовал чей-то до боли знакомый голос. Интересно, кто это может быть? Евлог понял, что от взрослых парней ему не убежать, молча поднялся с места и боязливо приблизился к незнакомцам. Трое их, на рукавах пальто красные повязки, значит, дружинники. Парень со знакомым голосом оказался секретарём школьной комсомольской организации, или комсоргом, так кратко называли его по должности и учителя, и ученики. Фамилия какая-то, с городом, вроде, связана… Как же? Городской? Нет! Горный? Подгорный? Да! Горский! Горский в школе считался активистом, не было ни одного мероприятия, куда бы он свой нос не всунул. На каждом пионерском сборе брал слово и громко призывал школьников «овладевать прочными знаниями». Вот поэтому его голос и запомнился Евлогу, осел прочно в памяти. А теперь, вон, в дружинники записался, патрулирует по улицам с товарищами. - Ты почему фото героя Гражданской Войны разорвал?! – схватил за грудки Евлога один из парней и тряхнул так, что даже голова закружилась и в ушах маленькие колокольчики зазвенели. - Никакой он не герой, - едва слышно промямлил Евлог в ответ. - Если бы не был героем, то не висела бы тут его фотокарточка, - вступил в разговор другой парень, одетый в пальто с воротником и полностью мохнатую шапку с опущенными ушами. – Видишь, какой красивый стенд тут соорудили, всё для вас, молодых, чтобы знали нашу историю и чтили героев. А ты… - Никакой он не герой, - упрямо твердил Евлог. - И что с ним делать? – обратился первый из дружинников к Горскому. - Такое хулиганство на тормозах спускать никак нельзя, - нахмурил брови Горский. – Это даже не хулиганство, а политическая диверсия. Пацана необходимо примерно наказать. - Какая тут политическая диверсия?! Скажешь тоже! Так, пустое ребячество. Щёлкнуть по лбу и пнуть под зад, чтоб больше не хулиганил, и отпустить, - рассмеялся второй. - Нет! Тут именно политическая диверсия! Ты посмотри, чей портрет разбил этот сопляк? Героя Гражданской Войны, который не жалея своей жизни боролся с эксплуататорами всех мастей: помещиками и капиталистами, ковал для нас новое счастливое будущее! Так что это точно политическая диверсия! - Ты где живёшь? В каком классе учишься? – Горский схватил Евлога за грудки и резко дёрнул на себя. Евлог молчал, только тяжело сопел. - Смотри, совсем как партизан на допросе. Ничего, всё расскажешь, как миленький, тебе деваться некуда. Не прячь лицо, не прячь! – Горский приподнял голову мальчика за подбородок и осветил лицо фонариком. - Ну, в каком классе учишься? - В пятом «б», - едва слышно ответил Евлог. - Ага, значит, в пятом «б». А кто классный руководитель? - Ирина Георгиевна. - А не врёшь? Смотри, если соврал, плохо тебе будет! Так и знай! Женя, в пятом «б» точно Ирина Георгиевна классным руководителем? - Правда, не врёт он, - ответил тот, кого звали Женей. – Сестра моя тоже в том классе учится. С Липиной Валей в одном классе? – это он уже у Евлога спросил. - Да, - внимательнее вгляделся мальчик в Женю. Оказывается, у Вали есть старший брат, до сегодняшнего дня Евлог этого не знал. - И как тебя зовут? - Лыюров Евлог, - теперь скрывать своё имя не имело смысла. - Та-ак, - протянул Горский. – А где живёшь? - В интернате, - повесил голову мальчик. - Почему в интернате? Ты что, сирота? - Почему сирота? Не сирота я. - А почему тогда в интернате живёшь? - Я не с Веждино. - А откуда? - Из Демьяновки. - Та-ак, - опять пропел Горский. – Значит, из Демьяновки. Тогда скажи нам, почему разорвал фотокарточку этого красного партизана? - Никакой он не красный партизан! – воскликнул с досадой Евлог. - Как не красный партизан? А почему тогда его фотокарточку сюда повесили? Значит, заслуженный человек! – тоном большого начальника продолжал допрашивать Горский. Он осветил фонариком обломки фотографии Василия Кирьянова. - О-о! Глядите, а этот Кирьянов, оказывается, тоже из Демьяновки! Интересно, интересно. Ничего, выясним всё. Повесив низко голову, Евлог стоял перед тремя дружинниками. И не убежишь от старших, вдобавок один, ни на секунду не выпуская, крепко держит его за ворот телогрейки. Что же теперь будет? И надо же было попасться в руки этих активистов! И те двое, видать, тоже комсомольцы, как Горский, шастают по селу с повязками дружинников, показывают себя, вот, мол, какие мы! - Ну, что с ним делать будем? – спросил, обращаясь не то к Горскому, не то к другому товарищу Женя. - Пинок под зад и пусть убирается, только чтоб слово дал, что больше так делать не будет. Что с него взять? – сплюнул под ноги тот. - Отпустим?! – вскипел Горский. – Один раз отпустим, второй раз отпустим, после этого он вконец обнаглеет, будет думать: ему всё можно, и ничего за это не будет, он маленький ещё. Так просто отпустить ни в коем случае нельзя! Каждый гражданин с малолетства должен отвечать за свои преступления, как взрослый. Ты пионер, Лыюров? - Да, - тихонько под нос пробормотал член пионерской организации. - Вот видите, он пионер. А галстук твой где? – Горский распахнул телогрейку Евлога. – Почему без галстука? А? - Галстук я в школе ношу, а после занятий снимаю. - Ага! Значит, у тебя двойная мораль: в школе ты пионер, а после школы настоящий бандит?! А пионер – он всюду пионер, всем ребятам пример! Хоть в школе, хоть дома, хоть на улице! Вот так! Согласен со мной? – Горский опять схватил за грудки и сильно дёрнул на себя Евлога. - Да, - не стал спорить Евлог, тем более, что Горский был прав. Не будешь ведь тут спорить об очевидных вещах, когда поймали тебя на месте преступления. - А ты точно в интернате живёшь? - Да. - Та-ак, а воспитатель кто? - Алексей Иванович. - Тогда к нему тебя и отведём. Пусть полюбуется, что из себя представляют его воспитанники и чем они занимаются, когда воспитатель спит. Пошли, покажешь, где он живёт! - Отпустите меня! Больше я никогда не буду хулиганить! – заплакал Евлог. - Ни за что! Показывай, где дом воспитателя! – Горский крепко ухватил Евлога за воротник фуфайки и подтолкнул вперёд. - Не знаю я, где он живёт, - попробовал соврать Евлог, надо же как-нибудь защититься. - Если ты не знаешь, то я очень хорошо знаю, где его дом, - довольно хохотнул Горский. – Кто же не знает дом Алексея Ивановича? И пришлось Евлогу между тремя крепкими парнями от центра села направиться в сторону Кывтыда. Можно, конечно, попробовать убежать, но вряд ли сможешь улизнуть от них. Только оторвёшься, как мигом догонят, подножку дадут и зароешься носом в сугроб, вот и всё, что может получиться из его попытки. Да и убегать никакого смысла нет, о себе ведь он всё уже рассказал, и так найдут. Глотая солёные слёзы мальчик под конвоем двигался всё вперёд и вперёд. Позади остался двухэтажный магазин сельпо возле ручья, где соединяются Центральная и Советская улицы, перешли через высокий деревянный мост и свернули вправо к дому с балконом, где живёт Алексей Иванович. До этого Евлог втайне надеялся, что Горский всё же не знает этого, но и эта последняя надежда угасла. Прямо на крыльцо поднялись, под балкон, не побоялись, что время позднее, в доме свет не горит, люди спят. Горский громко, как хозяин, кулаком постучал в дверь. В доме проснулись, кто-то, слышно, подошёл к окну и, отодвинув занавеску, некоторое время всматривался в ночную темень. Вот включили свет, осветились окна, скрипнула верхняя дверь, со второго этажа спустились ко входной двери и недовольный голос Алексея Ивановича пробурчал: - Кто там? - Комсомольский патруль, - звонко, с явной гордостью в голосе ответил Горский. Дверь распахнулась и на пороге показался Алексей Иванович в валенках, в трусах и майке, с накинутым на плечи незастёгнутом пальто. Он присмотрелся в лица комсомольцев, но никого не признал, Евлог же предусмотрительно укрылся за спину Горского. - Что случилось? Почему так бесцеремонно будите среди ночи? - Здравствуйте, Алексей Иванович, - сделал шаг вперёд Горский, остальные же старались держаться в тени. – Очень важное дело, из-за этого и пришлось потревожить вас. Этот мальчик вам знаком? – и Горский выставил Евлога впереди себя. - Конечно, знаком! Это же Лыюров! – удивлённо воскликнул воспитатель. – Евлогий, что случилось?! - А вот! Ваш воспитанник, Алексей Ивановаич, порвал на стенде возле Райкома фотокарточку героя Гражданской Войны. Полюбуйтесь делом его рук! Горский взял из рук Жени половинки фанерного листа с остатками фотокарточки Кирьянова и, как вещественное доказательство, представил перед лицом Алексея Ивановича, чтобы тот смог рассмотреть их. - И что? Правда, что Лыюров разломал? А, может, кто-то другой, а не он? – Алексею Ивановичу всё ещё не хотелось верить услышанному. – Вы не путаете, точно знаете? - Прямо на месте задержали, - даже голос повысил Горский. – Спрятаться ещё пытался возле крыльца конторы коммунхоза, но с фонариком нашли. Евлог весь сжался, ему показалось, что во взгляде воспитателя появилось столько злости и ненависти к нему, что вот он сейчас своим пудовым кулаком грохнет прямо по голове, так голова вмиг в плечи уйдёт. - Вот ведь… Никогда невозможно угадать, что могут натворить эти бесенята! Но от тебя, Евлогий, такой выходки я никак не ожидал! Если бы кто-нибудь другой на такое пошёл, то это бы не так меня удивило. А ты же всегда был послушным мальчиком, да и в учёбе не из последних. И на такое пошёл… Ой-ой-ой… Это же хулиганство, самое настоящее хулиганство. За это, если бы ты был взрослым, запросто мог в тюрьму загреметь. - Какое хулиганство? Никакое это не хулиганство, а политическая диверсия! От неожиданности у Алексея Ивановича аж рот раскрылся, тяжёлая челюсть мигом отвисла. Он широко раскрытыми глазами глядел на Горского, словно оценивал, что же за тип стоит перед ним и бросается такими лозунговыми словами? - Да ну! Политическая диверсия! Скажешь тоже. Но Горский с упорством разгоряченного быка продолжал стоять на своём: - Да, политическая диверсия! И мы по данному факту проведём полное расследование, вынесем вопрос на рассмотрение комсомольского бюро, выясним, как могли в пионерские ряды, которые курирует комсомольская организация, просочиться вражеские элементы! Значит, мы уже совсем потеряли бдительность. После этих слов Горского Алексей Иванович даже растерялся. Он склонив голову чуть набок с интересом, как на сказочное Чудо-Юдо, смотрел на комсомольского вожака школы и не знал, то ли ему рассмеяться, то ли рассердиться и прогнать всех с крыльца, чтобы не мешали отдыхать. Тут какой-то сопляк поучает его – пожилого человека, бывшего фронтовика, быть бдительным. Наконец воспитатель выбрал золотую середину: - Давайте, товарищи комсомольцы, в ночь-полночь не будем уж бюро собирать. Расходитесь-ка по домам, а с Евлогием я сам завтра переговорю, выясню, почему он пошёл на такой неблаговидный поступок, что двигало им в тот момент? На этом и поставим точку, хорошо? - Как я понял, вы хотите встать на защиту своего воспитанника? – с высоко поднятой головой встал в позу высокого начальника Горский. – Надеетесь, что мы после этого отстанем? Не выйдет, мы – комсомольцы, этого дела так не оставим и по факту политической диверсии со стороны пионера Лыюрова поднимем вопрос как на уровне пионерской дружины, так и комсомольской организации! - Политическая диверсия?! – Алексей Иванович, нахмурив брови, уничижительно глянул на Горского. – Интересно, и откуда же ты за свой такой ещё короткий век нахватался этих громких слов? По-моему, тут просто ребячья шалость! Вот что я здесь вижу! - Евлогий, иди в интернат и ложись спать! Завтра я с тобой во всём разберусь, - Алексей Иванович повернулся в сторону комсомольцев: - И вы разойдитесь по-домам. Спасибо за службу! Вижу, что не зря носите красные повязки, а что делать дальше, разберёмся уже без вас. Алексей Иванович захлопнул перед ночными непрошенными гостями дверь и щёлкнул запором. Евлог спустился с крыльца и уже хотел было рвануть в сторону интерната, даже ногу поднял, чтобы шагнуть, но был остановлен жёсткой рукой Горского: - Ты не думай, что так легко отделался! Тебе придётся ещё держать ответ перед пионерской организацией школы. И скажи спасибо, что в милицию не сдали. Вот так! – и поводил перед лицом мальчика указательным пальцем. – Иди, отпускаем пока. Наконец-то освободился Евлог от этого комсомольского патруля и бегом, не разбирая дороги, в темноте побежал к интернату. Дверь на крыльце закрыта на засов, окна тёмные, свет нигде не горит, все спят, стучать в дверь не посмел, чтоб не разбудить тётю Наташу, опять выйдет и ругаться станет, такая уж она, её хлебом не корми, а дай на ком-нибудь злость сорвать. Поэтому Евлог поднялся по углу дома к окну, возле которого стояла койка сестры Кати, и легонько постучал по стеклу раз, другой. За окном мелькнуло заспанное лицо Кати, она всматривалась в темноту, пытаясь узнать, кто же это там тревожит ночью, спать не даёт? Мальчик громко произнёс: - Это я – Евлог, открой, Катя! – спрыгнул на снег и побежал к крыльцу. Через некоторое время открылась дверь, на пороге стояла Катя в накинутой на плечи фуфайке: - Где ты так поздно шляешься? - Да так, девушку проводил. - Иди ты! Жених нашёлся! Какие гулянки в такой мороз? Из-за холода в Демьяновку даже не пошли, а ты по улицам ночью шастаешь! А вдруг что-нибудь с тобой случится? Что я тогда родителям скажу? Заходи быстрее, раздевайся и ложись спать! – втихаря, чтоб не услышала тётя Наташа, отчитала Катя брата. Евлог проскользнул мимо сестры в дверь и зашёл в комнату мальчиков. Разделся, развесил одежду, нырнул в холодную постель и сжался калачиком, чтоб скорее согреться под одеялом. Вот же дурак! Вроде уже не маленький, взрослый, почти мужчина, а надо было пойти к Райкому и порвать фотокарточку Кирьянова! Нет бы отвернуться, специально смотреть в другую сторону, чтоб не видеть его противной рожи. Пусть бы висела, дождь, снег, ветер и мороз всё равно в конце концов бы сделали своё дело – порвали фотку. Потом работники Райкома сами бы сняли отслужившие своё фотки. А интересно, вот остальные, чьи фотки висят рядом с Кирьяновым, воевали в Гражданскую Войну, или тоже только подлизывались к начальству? Почему-то только фотки коммунистов там висят, будто только они и люди, а беспартийные что, так себе, подножная грязь? Господи! Что его ждёт завтра, послезавтра? Вот ведь как обернулось его желание восстановить справедливость! Не смог удержаться, хотел исправить ошибку районных руководителей, которые повесили в один ряд с хорошими людьми портрет никуда не годного, просто отвратительного человека. Наверно, сам Кирьянов в Райкоме похвастался о своих «подвигах», при этом немало присочинил, приукрасил действительность, словно он и правда герой Гражданской Войны. Ему и поверили, а как же, не станет же пожилой человек, вдобавок коммунист, обманывать. За это и сфотографировали его наряду с настоящими героями. Демьяновские, конечно, очень хорошо знают, что он за коммунист, неспроста же получил прозвище: «Коммунист-карманист», но никто голоса не поднимает, не принято односельчанам враждовать. Евлог тайком хотел сорвать портрет, но на свою беду попался на глаза дружинников и теперь не знает, что же дальше будет? Конечно, ничего хорошего ему от этого ждать не приходится, Горский, видно, любит всякую малюсенькую мушку в огромного слона превращать, надо же себя перед всей школой выставить поборником справедливости, этаким комсомольским вождём. На пионерских сборах постоянно от лица комитета комсомола горячо выступает, призывает школьников быть активными в повседневной жизни, по-ленински отлично учиться. Без него вот никто не знал, не додумался, как надо жить! Будто вот как только Горский укажет, то всем школьникам, в их числе и таким, как Кердунов, станет стыдно за свои грехи и они тут же круто изменят свою жизнь, перевоспитаются. Вряд ли! А если дома узнают о проделке Евлога, то что тогда будет? Мама, наверно, сильно не будет ругать, а отец? Хотя в последнее время Дмитрий Гуриевич почему-то перестал за ремень по любому поводу и без повода хвататься, даже странно. Бывает, что-нибудь напроказит Евлог, то отец посадит его перед собой и, глядя в глаза сыну, допрашивает: «Ты почему это сделал, а? Ты ведь прекрасно знаешь и понимаешь, что так поступать не следует!» И подолгу донимает своими воспитательными разговорами. Евлогу эти политбеседы совсем не нравятся, тяжело сидеть перед отцом и отводить взгляд куда-то в сторону, лучше уж отхлестал бы ремнём, поболит спина и перестанет. А вот душеспасительные разговоры, оказывается, глубже проникают, чем розги. Умное слово, сказанное вовремя, хоть и не режет кожу, но до мозгов доходит, да там и оседает. Назавтра Алксей Иванович пришёл в интернат пораньше, чем обычно по воскресеньям и сразу позвал Евлога в столовую для разговора, посадил за стол перед собой и, ничего не говоря, довольно долго глядел на него. Мальчику стыдно так сидеть перед воспитателем, крутит головой вправо-влево, вверх-вниз, оглядывает внутренность столовой, будто впервые видит, иногда только мельком посмотрит в глаза Алексея Ивановича, но быстро снова отводит взгляд. Наконец Алексей Иванович прервал молчание: - Я тебя, Евлогий, не ругать сюда позвал, хотя и стоило, а на серьёзный разговор. Ты не ребёнок, за свои поступки сам должен держать ответ. Не плачь, успокойся и не спеша, обстоятельно, поведай мне, как ты мог пойти на это хулиганство? Сначала расскажи, кто такой этот Кирьянов Василий Николаевич? Я так думаю, что неспроста ты порвал его портрет. Какое зло он тебе причинил? Евлог молчал, он не знал, с чего начать. Не будет же пересказывать, как ещё в малолетстве зайдёт, бывало, к ним Василий Кирьянов, увидит, что у Евлога во рту отсутствуют передние зубы, и на всю избу с дурацким гоготом выдаст: «Евлогу в рот кобыла бзднула!» Ох, и не нравились же мальчику его тупые шутки! Как будто у Кирьянова полный рот зубов, сам ведь совсем без зубов. Ничего, у Евлога новые зубы выросли, а Кирьянов так и остался беззубым. Или рассказать про коты? Бабушка как-то дала Василию выделанную мягкую телячью кожу, чтобы он сшил ей из этой шкуры новые коты. Тот сшил. Но из жёсткой лошадиной кожи, а мягкую телячью оставил себе. Вдова не посмела ничего сказать, а за пошив бабушке пришлось для Кирьянова три дня с раннего утра до позднего вечера копать картошку. Вечером уже темно, картошки на земле не видно, а всё заставлял работать. Кормил же супом из прошлогодних сушёных рябчиков. Это в сентябре, когда целыми рюкзаками приносил из леса только что попавшуюся в силки дичь. В мае праздник отмечали в школе, День Пионеров. Пошли вместе с Василисой Николаевной на луг, на опушке леса сделали шалаш. А Кирьянов через несколько дней сжёг этот шалаш, вот мешал он ему, жить не давал! Или рассказать, как коня дедушки застрелил, бунт с заготовленным для строительства дома лесом поджёг? В партию вступил и в колхозе бригадиром стал, самым главным человеком в Демьяновке, даже название своей должности дал: «Начальник хутора». Как хотел, так и издевался над шленами, или членами колхоза, если сказать правильно, а над Дмитрием Гуриевичем особо. В один год сразу несколько мужиков задумали строить дома. На общем собрании колхозников перед всем народом слово дал, что всей артелью каждому строящемуся помогут возить брёвна. И правда, всем так и привезли. Но как только очередь дошла до Дмитрия Гуриевича, людей и лошадей отправил на заготовку леса для колхоза. Пришлось отцу и матери вдвоём мучаться. Прошлым летом семьёй скосили небольшой луг, а Василий Кирьянов, бессовестный, заготовил около сотни жердей для изгороди и по скошенной траве на лошади переволок к своему дому, будто не мог подождать, пока уберут сено и застогуют. Жерди ведь не сено, они дождей не боятся. А луг узенький и длинный, Дмитрий Гуриевич немало матюгов отпустил в адрес Кирьянова, поминал его «добрым» словом. В лесу, куда ни посмотришь, всюду у Кирьянова охотничьи путики. Каждый год новую тропу прокладывает, новую охотничью избушку строит, стремится как можно больше урвать. Отец Евлога, вон, как переехал жить в Демьяновку и начал промышлять, построил избушку и всё время одним путиком пользуется. А Кирьянов всюду вдоль путика Дмитрия Гуриевича силки понаставил. Осенью свалит осины для приманки зайцев, так обязательно поперёк отцовской тропы, нет, чтобы спилить одну чурку, чтоб можно было без помех пройти человеку, трудно, что ли «Дружбой» чиркнуть пару раз? Кто-то другой, может, давно бы уже морду Василию Кирьянову начистил за это по пьяни, а отец пока терпит. Вдоль реки у него бесчисленные запруды, и на Северянке, и на Восточке, и в сторону Кушашора, жадничает, всю рыбу собирается поймать, никак не насытится, старается, чтоб всего у него было больше, чем у других. Чью-то собаку однажды пристрелил, шкуру снял, а труп скинул в ручей, причём ниже того места, где сам воду берёт, но выше, чем где семья Евлога берёт. Но Фёкла Прокопьевна заметила и Евлог с матерью вилами вытащили тушу собаки из воды и закопали. Да что там про чужих рассказывать? Вася - внук Кирьянова с малолетства пристрастился к охоте. Так Василий Кирьянов ему пообещал, что подарит один из своих охотничьих путиков. Сказано – сделано. Показал путик. Вася страшно обрадовался, не знал, как ему отблагодарить деда за такой щедрый подарок? Даже успел насторожить силки. А оказалось, что путик принадлежал Фёдору Михайловичу. Пошли Фёдор Михайлович и Тарас настораживать силки на своём путике, а там всё уже готово. Потом Вася, плача, сходил ещё раз по этой тропе, чтобы снять новые петли, которыми успел заменить старые, подгнившие. Как только может, так и обогащается Василий Кирьянов. В Демьяновке на сенокосе, как известно, работают не все вместе, а семьями. Зимой он оставит несколько дальних стогов нетронутыми, а на следующее лето опять на тех же лугах сено застогует, подравняет старый стог, приставит к нему новый и за прошлогоднее сено ещё раз получит деньги. Зимой же постоянно торгует, продаёт частникам сено, будто своё, а на самом деле колхозное. В других сёлах бы на такую наглость недолго смотрели, вмиг бы оказался за решёткой, но в маленькой деревушке, где все друг другу родня, стараются не замечать художеств Кирьянова, а он этим пользуется. Евлог вот не смог удержаться и попался. Алексей Иванович подумал, что мальчик стесняется его, боится прямо и честно разговаривать со взрослым человеком и начал сам: - Тебя что, этот Кирьянов за что-то крапивой настегал? - Да нет, - покрутил головой Евлог. - Ну ладно. А вот я прочитал под портретом, что Кирьянов помог обнаружить и ликвидировать кулацкую банду. Ты об этом знаешь? - Да никакая это не была банда! В охотничьей избушке прятались отец с сыном из Кушашора, вот их и продал Кирьянов. Там и убили обоих потом. - Значит, что-то они натворили, раз прятались от людей! Написано же, что банда убивала коммунистов и комсомольцев, других активистов. - Нет. Никого они не убивали, - опять покрутил отрицательно головой Евлог, который хоть и изо всех сил старался держаться, но слёзы так и текли из его глаз. Да ладно, если только из глаз, почему-то из носа тоже текло. Из-за этого постоянно приходилось утираться рукавом рубашки, носового платка ведь в кармане у него не было. - А ты откуда знаешь? Тебя ведь тогда ещё не было, - поддел мальчика Алексей Иванович. - Бабушка мне рассказала, - поднял голову Евлог. - А-а, - протянул воспитатель. – Бабушка, конечно, знает. Ну и что же там у них было на самом деле? Вот теперь и раскрылся, наконец, Евлог и выложил Алексею Ивановичу всё, что знал про Василия Кирьянова. Воспитатель же внимательно, ни разу не прервав мальчика, выслушал его рассказ, только время от времени одобрительно кивал головой, как бы приглашая продолжать разговор. - Это всё? – спросил, как только Евлог замолчал. - Можно сказать, всё. Про разные мелочи не буду уж упоминать. - Значит, этот Василий Николаевич Кирьянов совсем никудышный человек, который своим поведением всю жизнь только компрометировал Советскую Власть? И из-за этого ты и решил убрать его портрет со стенда, чтобы исправить промашку Райкома партии? - Да, - склонил голову Евлог. Алексей Иванович замолчал, какое-то время раздумывал, потирал ладонью широкий подбородок, затем встал со стула и походил взад-вперёд по полу, поскрипывая половицами. В пиджаке его большой живот почти не заметен, а вот вчера, когда он под накинутым на плечи пальто был только в трусах и майке, округлый живот сильно выделялся. Неспроста его, значит, старшие окрестили Бубликом. - Ты, парень, - впервые Алексей Иванович обратился к Евлогу так по-взрослому, - даже и сам не понимаешь, что натворил и что тебя ожидает в будущем. В центре села, со стенда возле Райкома партии разбил портрет… Тут и впрямь, как выразился ваш чересчур активный школьный комсорг, если приплетут к тебе политическую диверсию, не так-то легко отмоешься. Скажут ещё, что ты на политику Коммунистической Партии замахнулся. Конечно, сегодня уже не сталинское время, но всё же удила держат в крепких руках. Мальчик испуганно слушал воспитателя, хотя до него не вполне доходило значение некоторых слов, но всем своим существом понимал, что попал в крутой водоворот, откуда выбраться ему будет не так легко. - Ладно, иди и уроки учи, теперь тебе, дорогой правдоискатель, надо держать себя тихо-тихо, как мышонку, и учиться только на отлично. В понедельник на занятиях Евлог заметил, что классный руководитель – Ирина Георгиевна подольше, чем обычно, задержала на нём свой взгляд, при этом смотрела оценивающе. Значит, до неё уже слухи про Евлоговы художества докатились. А в коридоре, повстречав директора школы и поздоровавшись с ним, тот тоже как-то странно взглянул на него, смерив с головы до ног. Василий Николаевич, конечно, никак не ожидал предательской подножки со стороны Евлога, вроде бы и неплохой ученик, а тут школу и директора опозорил. Наверно, и Василию Николаевичу достанется по полной программе от высшего начальства. Теперь заступников Евлогу ждать неоткуда. В коридоре второго этажа школы сегодня после уроков пионерский сбор. Из классов, как и обычно в таких случаях, вынесли половину парт, за каждой уселись по три-четыре человека. Учителя, закрывая собой проход, внимательно следят, чтобы никто не смог убежать из школы. Но сегодня никто не старается улизнуть, ведь сбор не простой, не скучный, как обычно, когда выступают учителя и заранее подготовившиеся девочки-активистки. Рассматривают персональное дело Евлога Лыюрова. Прежде он не знал, что такое «персональное дело», а теперь будет знать. Неспроста Горский грозился покарать Евлога, причём на самом высоком уровне, не отступился, не отмахнулся, старается довести своё чёрное дело до конца. Из учительской под звуки горна и бой барабана вынесли ярко-красное знамя пионерской дружины. После команды «Вольно!» слово взяла старшая пионервожатая Мария Фёдоровна: - Товарищи пионеры! На сегодняшнем сборе у нас один единственный вопрос: персональное дело пионера Лыюрова. Такого чрезвычайного происшествия в наших рядах ещё не было. Может, кто-нибудь уже в курсе, а кто ещё не знает сути этого из ряда вон выходящего происшествия, разъясню: ученик пятого «б» класса пионер Евлогий Лыюров на стенде перед Райкомом партии разбил и порвал портрет героя Гражданской Войны Кирьянова Василия Николаевича. Ну-ка, Лыюров! Выйди сюда, встань перед дружиной, пусть все полюбуются на тебя, посмотрим, что ты за фрукт! С опухшими от слёз глазами, опустив низко голову, шворкая носом, тяжело волоча ноги, Евлог вышел вперёд и встал возле стенки. - Пройди на середину зала! – не унималась Мария Фёдоровна. – Покажись своим товарищам! Будто и так не видят! Но, раз велят, то придётся повиноваться. Тяжело стоять перед целой школой, когда каждый осуждает его поступок, каждый считает его преступником, и в отношении него недобрые мысли у всех в головах крутятся. Стыдно Евлогу за свой внешний вид, за то, что он бедно одет. Ведь коричневый вельветовый костюм ему купили ещё к третьему классу. Он был тогда велик, приходилось закатывать рукава. А теперь, когда Евлог подрос, руки выглядывают почти до локтей. На локтях и коленях прорехи образовались, так что маме пришлось их аккуратно заштопать чёрным материалом. Валенки второй раз уже отец подшил, теперь они как раз впору, а прежде тоже были велики. Тут же, в райцентре, дети красиво одеваются, некоторые даже зимой в утеплённых ботинках щеголяют. - Подними голову! Взгляни в глаза товарищей! – резанул по ушам звонкий голос Марии Фёдоровны. С трудом поднял голову, оглядел зал. Ученики как в тумане еле проглядываются. Моргнул, слёзы из глаз скатились, и просветлело, картина перед мальчиком прояснилась. В большинстве перед ним незнакомые сидят, но вот справа Катин класс, сестра тоже с заплаканным лицом, слёзы утирает, жалеет брата, конечно. В левом дальнем углу тесной группой разместился родной пятый «б», Люся и Тоня с удивлёнными и одновремённо испуганными лицами на Евлога уставились. Кердунов даже сегодня не сбежал, там же торчит, выставив вперёд длинный, как у Буратино, нос и раскрыв от любопытства рот. Он хоть перед сбором подошёл, хлопнул Евлога по плечу и бросил: «Не падай духом, Зенкин, всё будет в ажуре!» После этих тёплых слов у Евлога душа подобно весеннему снегу растаяла, он даже готов простить Кердунова за все предыдущие побои и издевательства. Что было, то было и быльём поросло. Возле окна рядком стоят учителя, скрестив руки на груди, и с укоризной глядят на мальчика. Да, в глубокий омут он неожиданно угодил. Что же дальше будет? - Ну, пионер Лыюров, расскажи своим товарищам по дружине, что ты натворил? – словно издалека дошли до ушей слова Марии Фёдоровны. – Или просто так тебя сюда выставили, на твоё красивое лицо полюбоваться? В зале некоторые не выдержали и прыснули робким смехом, но тут же торопливо прикрыли рты ладонями. Евлог же молчал, словно воды в рот набрал, только время от времени утирал ладонью слёзы, безостановочно катящиеся по щекам. Да и что тут ответишь? Виноват, вот и всё! Будто и заранее всё распланировал, обдумывал, хотел исправить ошибку райкомовских работников, а вот что на самом деле получилось. Осталось только стоять тут перед сотней учеников, молчать, кусать губы и глотать солёные слёзы. Да, если когда-нибудь закончится это судилище, освободится из этого капкана, больше уж никогда ни в какие афёры не влезет, будет жить спокойно, аккуратно, не высовываясь. А теперь осталось только терпеть и держаться изо всех сил, чтобы громко не зарыдать. - Видишь, напакостить, оказывается, легче, чем за своё хулиганство ответ держать! Ладно, раз сам Лыюров такой скромный, не желает хвастать про свой подвиг, тогда дадим слово секретарю комсомольской организации школы. Пожалуйста, товарищ Горский, расскажите о том, какое же чрезвычайное происшествие совершил ученик нашей школы пионер Лыюров. Горский гордой походкой, как гусак, подчёркивая свою значимость, не торопясь вышел на середину зала и долго рассказывал, как они – комсомольцы-дружинники задержали Лыюрова прямо на месте преступления возле здания Райкома. В зале стояла оглушительная тишина, все слушали разинув рты, навострив уши и подавшись всем телом вперёд, к рассказчику. - И как же нам, по-твоему, следует реагировать на такое антиобщественное поведение Лыюрова? – обратилась Мария Фёдоровна к Горскому после того, как он закончил своё повествование. - Я считаю, что Лыюрова незамедлительно надо исключить как из рядов пионерской организации, так и из школы. От него никакой пользы для Родины нет, один только вред. Это будет показательным уроком для остальных, тогда и другие хулиганы притихнут, - решительно рубанул ладонью воздух перед собой Горский. – Нельзя оставлять его безнаказанным, в следующий раз он Райком спалит. Евлога словно ведром ледяной воды в жарко натопленной бане окатили после слов Горского. Он весь сжался от неожиданности, колени задрожали, ноги ослабли, мальчик даже испугался, что тут же упадёт без сознания. Неужели и правда его вот сегодня, прямо здесь вытурят из школы? А что будет потом? Даже подумать страшно. Будет поставлен крест на всей предыдущей жизни. В Демьяновке все четыре года с хорошим настроением учился, постоянно хвалила его Василиса Николаевна. В среднюю школу перешёл, надеялся, что и тут учёба у него пойдёт нормально, школу закончит и попытается куда-нибудь поступить учиться дальше, и вот споткнулся на ровном месте. Горский, вон, предлагает исключить его с пионеров и из школы. Неужели красный галстук, самолично Василисой Николаевной повязанный ему на шею в третьем классе, сейчас у него снимут?! Нет, как выразился Горский, никакой пользы от Евлога! Как только смог на спине лошади удержаться, так сразу и запрягли на колхозные работы. По снегу со скотного двора, с конюшни наравне с другими навоз вывозил на поля ранней весной, бороновал под руководством пожилых колхозниц во время весеннего сева, летом в жару, атакуемый со всех сторон стаями оводов, комаров и мошкары заготавливал сено для колхоза. И никто не спрашивал, хочется ли тебе, тяжело ли тебе? Иди и работай! Сам же Горский, наверно, ни косы, ни топора в руках не держал, постоянно в пионерских лагерях отдыхал и на пляже загорал. Евлог же с крымскими Артеками только по книгам знаком. В зале стояла жуткая тишина, только с нижнего этажа слышно, как уборщица, моя пол, громыхала ведром. - Спасибо, товарищ Горский. Конечно, у пионерской организации нет такого права, чтобы отчислить ученика из школы, это решает педсовет. Поступило одно предложение. У кого есть иные предложения? - нарушила установившуюся тишину старшая пионервожатая, заметила поднявшуюся руку и попросила выйти вперёд: - Наташа, пожалуйста. Но девочка, попросившая слово, очевидно, тоже активистка, не пошла вперёд, а с места протараторила, как хорошо вызубренное стихотворение: - Лыюров совершил тяжкий проступок, после этого он не имеет права носить красный галстук! – и села. В глазах Евлога потемнело. До сегодняшнего дня он даже не мог подумать о том, что его вот так запросто могут изгнать из пионеров. Для него самым замечательным примером всегда служили пионеры-герои: Лёня Голиков, Володя Дубинин, Валя Котик, бесстрашные партизаны-разведчики. Всю жизнь хотел походить на них, искренне жалел, что так поздно родился, не удалось ему с фашистскими захватчиками повоевать, вот бы он им дал жару! А здесь покушаются снять с его шеи пионерский галстук! Разве так можно? Будто Евлог самый плохой, самый никудышный ученик в школе, и обязательно надо от него избавиться?! Сбор шёл своим чередом. Выходили выступать ещё несколько девочек, их слова ничем не отличались от предыдущей активистки. Наверно, это сама Мария Фёдоровна их подучила. Без запинки, как из пулемёта, отстреляются и, довольные собой, садятся на свои места. Да, видать, хана пришла, вытурят его с пионеров. А потом?! В школе можно будет учиться, или же нет? Есть же даже в их классе два мальчика, они не пионеры, в своё время не вступили, но, несмотря на это, так же вместе со всеми учатся. Придётся смириться, если галстук снимут, так же, как и те мальчики, учиться станет. Только на сборы не надо будет после уроков оставаться. А вдруг да и из школы отчислят? Что тогда будет с ним? - А какие мнения по данному вопросу у одноклассников Лыюрова? – обратилась Мария Фёдоровна к общей массе пионеров. – Тоня Липина, ты председатель совета отряда, что можешь сказать про Лыюрова? Тоня поднялась из-за тесной парты, поправила платье. - Ну, какие мысли ты имеешь по отношению к пионеру Лыюрову? – торопила старшая пионервожатая. - Д-думаю, - замялась Тоня, видно, не готовилась говорить. – Я считаю, что с пионеров и из школы Лыюрова выгонять не нужно. - А что надо делать? Погладить по голове и похвалить, молодец, мол, так и продолжай? В зале оживились, кое-кто прыснул. Им смешно! - Как-то по-другому наказать. - А как? Вот и выскажи своё мнение, как? - Я не знаю, - пожала плечами Тоня. - Ну, садись тогда. Лыюров не веждинский, - продолжила Мария Фёдоровна, - во время учёбы он проживает в интернате. Из-за этого мы пригласили на наш сбор воспитателя интерната. Он, несомненно, лучше всех знает Лыюрова, поэтому предоставим ему слово. Пожалуйста, Алексей Иванович, - неожиданно услышал Евлог. Что?! И Алексея Ивановича тоже сюда притащили?! Ну, теперь Евлогу крышка! Воспитатель теперь все его грехи выставит на всеобщее обозрение, расскажет, какой он непослушный, как любит пошалить. Бублик ведь в кармане постоянно носит небольшую записную книжку, куда заносит грехи каждого воспитанника. Евлог, конечно, не очень сильно озоровал, но, если покопаться, то мелких пакостей можно найти достаточно. И про разбитый выключатель обязательно вспомнит, хоть Шурик и давал надежду, что в интернате никто никого не продаёт, рты держат на замке, но откуда-то воспитатель всё же узнал, что это Евлогова работа. Голова мальчика ещё больше склонилась вниз, слёзы текут и текут, под ногами даже ничего не различает. Алексей Иванович вышел на середину зала, встал перед школьниками, сам крупный, плечи широкие, рядом с ним Мария Фёдоровна выглядит будто ребёнок. - Лыюров Евлогий первый год учится в Веждино и живёт в интернате, - не торопясь заговорил воспитатель, – но и за это короткое время он успел показать себя только с хорошей стороны. Дисциплину в интернате не нарушает, послушный, все поручения выполняет сразу и в срок. Вот это да! Вот это номер! Лицо Евлога даже вытянулось от удивления, он поднял голову и изумлённо взглянул на воспитателя. Ведь ожидал, что Алексей Иванович тоже, как и предыдущие выступающие, заклеймит его позором, вконец утопит в грязном болоте, откуда и выбраться невозможно. Евлог взглянул на детей, сидящих тесными рядами перед ним и заметил, что их испуганные до этого и натянутые лица понемногу расслабились. Вся дружина одновремённо глубоко вздохнула, словно в нестерпимо жаркий полдень спасительное облачко заслонило обжигающее кожу солнце и с севера подул прохладный ветерок. Накалённый докрасна, сгустившийся воздух стал более разреженным, тяжёлый камень, пребольно давивший сердце, скатился в сторону и восстановилось дыхание Евлога, родилась маленькая надежда на то, что, может быть, самые страшные предположения не оправдаются, беда обойдёт стороной. Вот, оказывается, какой хороший человек их воспитатель! А ведь Евлог, как и старшие ученики, за глаза обзывал его всякими нехорошими прозвищами, то «Дырявой Башкой», то «Тупым Бубликом». Какими глазами теперь он сможет смотреть в глаза воспитателю? Ой, как стыдно будет за предыдущие прегрешения! Не заметил Евлог, как отвлёкся в своих мыслях, а Алексей Иванович дальше говорил: - Лыюров большой любитель читать, в свободную минуту у него в руках постоянно книга, время зря не теряет, активно занимается в фотокружке… - И фотокарточки со стенда перед Райкомом срывает, - громко, чтобы слышал весь зал, вставил с места Горский. Кое-кто из ребят тихонько рассмеялись. Алексей Иванович же покосился на Горского, хотел, видимо, осадить его, но подумал, что не стоит, поэтому ничего не ответил, а только кашлянул в кулак. - Я думаю так, - продолжал Алексей Иванович, - если Лыюрова сегодня пионерская организация исключит из своих рядов, то это будет большой ошибкой. Такие скороспелые решения принимать не следует. Парень он умный, теперь уже понял, как надо поступать в том или ином случае. У меня всё, - закончил он, отошёл к окну и встал рядом с учителями. Сердце же Евлога от переполнявшей радости в груди бумкнуло раз, другой, и быстро-быстро заколотилось, как будто стучали в барабан. Вот ведь, мир не без добрых людей, нашёлся всё-таки хоть один единственный человек, который замолвил словечко за него! Значительно полегчало, мальчик глубоко вздохнул, краем глаза украдкой взглянул на старшую пионервожатую, кому она теперь предоставит слово? - Ирина Георгиевна, вы являетесь классным руководителем Лыюрова, что вы можете добавить? Евлог, боязливо глядя на Ирину Георгиевну, опять внутренне сжался. Что теперь она скажет про него? Ругать станет, или заступится? Толкнёт в грязь, или, наоборот, подаст руку, поможет выбраться из той ямы, куда провалился по своей дурости и самостоятельно выйти не может? Ирина Георгиевна же вышла вперёд, встала перед пионерами, погладила волосы и поправила сползающие на нос очки. И только тогда продолжила разговор: - Что я могу сказать про Евлогия Лыюрова? Он только в этом году появился в моём классе, до этого учился в демьяновской начальной школе. С первых дней учёбы он показал себя умным, толковым учеником, было заметно, что фундамент знаний, заложенный в начальных классах, у него крепкий. Может учиться на одни «пятёрки», способности есть, голова у парня работает. Жаль только, что старания маловато, зачастую не может побороть в себе лень. Да и пропусков у него много. Как суббота, так Лыюрова в школе нет, с раннего утра уже в свою Демьяновку сбежал. А иногда и с пятницы может поехать. Это, разумеется, нехорошо. Но на уроках дисциплину не нарушает и во время перемен не бесится, как другие. Скажу прямо, поступок, совершённый им вечером в субботу, для меня явился полной неожиданностью, я ни за что не ожидала, что Лыюров может совершить такое хулиганство. Но, как я узнавала, портрет, который он разорвал, принадлежал Василию Николаевичу Кирьянову, а он тоже житель деревни Демьяновка. Значит, Евлогий очень хорошо его знает. И, я думаю, что этот Кирьянов когда-то сильно обидел мальчика, а Евлогий этого не забыл и таким антиобщественным способом решил свести с ним счёты – порвал портрет на стенде. Жаль, что сам Лыюров молчит, ничего не говорит. Таким образом, выясняется, что поступок пионера Лыюрова вовсе не политическая диверсия, как выразился комсомолец Горский, а простое хулиганство. - И какое взыскание, по вашему, необходимо наложить на Лыюрова? – задала вопрос старшая пионервожатая. - Я думаю, что самое верное решение - это ограничиться обсуждением на нашем сборе. Лыюров уже, надеюсь, понял, какую большую ошибку он совершил, этот сбор он запомнит на всю жизнь и станет для него отличным уроком. Не надо забывать, что главная задача пионерской организации состоит не в наказании виновных, а в их воспитании. Если человек споткнулся и потерял равновесие, то совсем необязательно его ещё дополнительно подтолкнуть, гораздо лучше протянуть ему руку товарища, чтобы он устойчиво встал на ноги и больше уже никогда не падал. А исключить Лыюрова из пионерской организации и из школы, как предложил товарищ Горский, это уже чересчур жестоко. Получается, что мы на человеке ставим крест, живьём его хороним. Сами подумайте, куда мальчику потом деваться? На работу его никуда не возьмут, мал ещё, образования не получит, он просто-напросто будет потерян для общества. Это сугубо моё мнение. Исключить из школы, конечно, пионерская организация не может, нет у неё таких прав, это решает педагогический коллектив. А оставить его, или нет в рядах пионеров, это уже решаете вы. Свой взгляд на этот вопрос я высказала. Ирина Георгиевна отошла обратно к окну. - Итак, товарищи пионеры, - обратилась Мария Фёдоровна к залу, - нам поступило два предложения. Комсомолец Горский и выступавшие на сборе пионеры предложили исключить Лыюрова Евлогия из нашей пионерской организации, а Ирина Георгиевна и Алексей Иванович высказали мнение, чтобы строго предупредить его о недопустимости антиобщественного поведения и ограничиться обсуждением. У кого-нибудь из пионеров будут другие предложения, отличные от первых двух? – помолчала, оглядела в ожидании зал. – Больше предложений нет. Значит, будем голосовать. Кто за то, чтобы поддержать предложение комсомольца Горского, то есть отчислить Лыюрова из рядов пионерской организации, прошу поднять руки. Вот, теперь и решается судьба Евлога, как проголосуют пионеры, так и будет. Мальчик снова низко опустил голову, закрыл руками глаза, боясь взглянуть на зал. - Как я вижу, за первое предложение не проголосовал никто, даже ранее выступавшие. А кто за предложение Ирины Георгиевны? - дошло до слуха Евлога. В зале поднялся еле заметный шумок. Евлог оторвал руки от глаз, приподнял несмело голову. И тут же из глаз его хлынули слёзы, на этот раз это были слёзы радости, слёзы счастья. Весь зал заполнен поднятыми вверх руками. - Большинству пионеров по сердцу пришлось второе предложение. Значит, пионерская дружина имени Зои Космодемьянской строго предупредила пионера Лыюрова Евлогия за его недостойное поведение, но оставила в своих рядах. Если, конечно, ты, Евлогий, ещё хоть раз допустишь нарушение общественного порядка, тогда добра не жди! На этом закончим. Дружина, встать! Под знамя смирно! Знамя вынести! Под звуки горна и бой барабана алое полотнище с обликом юного Ленина в центре величественно проплыло обратно к учительской. Дети бросились заносить парты обратно в классы. Евлога окружили одноклассники, подошла и Катя. - Да не плачь, хватит уж, - уголком платка Катя вытерла слёзы на лице Евлога. – Всё же хорошо закончилось, а ты боялся. - Как же не бояться, так на сборе, наверно, до меня никого ещё не разбирали, - всё ещё всхлипывал Евлог. - Я же говорил, чтоб не дрожал, не расстреляют. Нечего было и сопли распускать, стоишь там, слёзы льёшь. Вот если бы на твоём месте был я, тогда другое дело, меня бы без слов и с пионеров, и из школы турнули. А за тебя я обеими руками проголосовал, вот так-то, политический диверсант. Всё! С сегодняшнего дня я тебя буду звать Диверсантом! Вот так, Диверсант! – и Кердунов пребольно стукнул Евлога кулаком по плечу. После этого сбора класс Евлога почему-то перевели учиться во вторую смену, в школу надо идти к двум часам. Смешно! Утром Алексей Иванович приходит в интернат поднимать детей, всех будит, теребит за ноги, а к Евлогу не подходит, словно его вообще нет. Все спешат, торопятся, боятся, что в школу опоздают, а Евлогу хоть бы хны, может хоть до двенадцати часов дня валяться в постели. Но вот почему-то не лежится, поднимается вместе со всеми. Домашнее задание выполнено ещё вчера, другой работы здесь, в интернате, нет. Но Евлог время не теряет, он читает. Красота! Весь интернат, можно сказать, пустой, никто не мешает. В комнате для мальчиков только Гриша с Евлогом, в комнате для девочек Люся. Гриша сегодня ушёл куда-то к своим родственникам в надежде, что его там покормят, его постоянно почему-то голод мучает. В интернате холодно, дрожь пробирает, руки Евлога синие. В половине девочек чуть теплее, Люся там одна. Но Евлог знает, что она лежит в постели под одеялом и так греется, там делать нечего. Печка какая-то тут высокая, до самого потолка, а лежанки, как дома, нет. Негде полежать, бока погреть. Но Евлог не дурак, он всё же нашёл для себя тёплое место. Возле печки стоит лесенка, сбитая из досок, поднимаясь на неё открывают и закрывают печную заслонку возле потолка. Евлог обычно забирается на самый верх, садится и спокойно читает себе. Красота! Возле печки наверху хорошо, тепло, не дрожишь от холода, как внизу. Больше всего Евлогу нравятся военные приключения, где описываются действия партизан или разведчиков в тылу врага. Откроешь такую книгу, начнёшь читать и не можешь отрваться, так она и тянет к себе, быстрее хочется узнать, что же будет дальше с героями, попадутся в расставленные коварным врагом ловушки, или нет, а если попадутся, то смогут ли выпутаться, остаться живыми и выйти обратно в расположение советских войск? Дочитаешь такую книгу и долго ещё продолжаешь жить жизнью бесстрашных наших разведчиков, вместе с ними грустишь и радуешься, на сердце легко, в душе прямо летаешь. Прочитав такую интересную книгу, долго ещё восхищается Евлог действиями героев, а больше всего автором. Вот ведь какой умный, талантливый писатель, как это он сумел описать жизнь, чувства и мысли героев, будто сам находился рядом с ними, участвовал в описываемых событиях! Но иногда попадаются совсем иные книги, открыв которые и начиная читать, замечаешь, что не притягивает она к себе. Глаза читают, а мысли витают где-то в стороне, думаешь совсем о другом. Перевернёшь страницу, читаешь дальше, но ничего не меняется, неинтересная книга. Автор писал и писал о чём-то постороннем, столько бумаги намарал, а всё без толку, читать невозможно. Такие книги Евлог не читая сдаёт в библиотеку обратно. Зачем читать, время зря тратить, если в голове ничего не останется? А прочитаешь хорошую книгу, так она запоминается на всю жизнь. Давно уже понял мальчик, как выбирать в библиотеке книги. Он в основном берёт старые, потрёпанные, местами уже порванные книги, у которых даже первые и последние страницы не сохранились. Сразу видно, что их зачитали до дыр, они на полках не залёживаются, не пылятся, их постоянно берут. Только один принесёт, сдаст, так сразу второй берёт. В книгах много чего написано. А вот в кино не могут показать всего, что написано. Кино – оно кино и есть. Иногда поставят фильм по интересной книге, а как посмотришь, оказывается, неинтересный, смотреть нечего, не сумели поставить, как надо. Но бывает и наоборот. Вот посмотрел Евлог в клубе кино «Вождь краснокожих», до боли в животе смеялся. А попалась ему эта книга, взял, чтоб ещё раз посмеяться, прочёл и ни разу даже не улыбнулся, не сумел автор написать интересно, таланта не хватило. Сегодня в руках Евлога снова очень интересная книга про разведчиков, и он всем своим существом слился с жизнью героев. Но чтение его нарушил скрип открываемой двери. Кто-то вошёл сначала в наружную комнату, а затем и во внутреннюю, остановился возле двери, по шагам угадал Евлог, что вошли двое. Сидящий на лестнице Евлог им не виден. - Здесь, Михаил Петрович, у нас живут мальчики, везде поддерживаем порядок. Сейчас никого в комнате нет, все на занятиях, - раздался густой бас воспитателя. – Постельное бельё каждую неделю меняем, спят на чистых простынях, в обычные дни кормим три раза в день, в субботу утром и днём, так как к вечеру обычно все расходятся по домам, в воскресенье не кормим, в понедельник – в обед и в ужин. - Порядок, говорите? – то ли ответил, то ли спросил тот, кого Алексей Иванович назвал Михаилом Петровичем. Голос его будто бархатный, мягкий, слух ласкает. А кто, интересно, этот Михаил Петрович? В школе вроде такого учителя нет, значит, не со школы, а откуда? Плохо, что из-за печки ничего не видно, но зато и Евлога не замечают. - Да, порядок. Вот график дежурства висит, убираются дети по очереди, воду приносят, дрова колят и заносят. - Что дрова заносят и воду таскают, это ладно. А вот идеологическая работа в интернате у вас хромает и, как я вижу, сильно хромает. - Почему хромает? – удивился воспитатель. - А сами не видите? Вот я с вами вместе обошёл весь интернат, был в каждой комнате и нигде не увидел портретов ни Владимира Ильича Ленина, ни Никиты Сергеевича Хрущёва. Почему это так, Алексей Иванович? - Если с РОНО дадут, то повесим. А если нет, то где мы их возьмём? Разве что из газеты вырезать и на стену приклеить. - Вот-вот, таково и есть ваше отношение к политико-воспитательной работе. А самим инициативу проявить ну никак было нельзя? Ваш воспитанник перед зданием Райкома Партии, вдумайтесь: Райкома Партии, - очевидно, этот Михаил Петрович при этом поднял вверх указательный палец, - порвал портрет героя Гражданской Войны. А это уже политическая и идеологическая диверсия! - Скажете тоже! Ох и любите вы из каждой мелочи огромный пожар раздувать. Легче новое фото напечатать и приклеить на старое место. Это просто детская шалость, которая к политике и идеологии никаким боком не касается. Я с Лыюровым на эту тему уже беседовал и узнал, что Кирьянов никакой не герой и в Гражданской Войне участия не принимал. - Откуда же тогда мальчик об этом знает? Ведь в то время ни отца его, ни мать даже на свете не было. - Бабушка ему рассказала. - А кто его бабушка? - Как кто?! – слышно, оторопел даже от неожиданности Алексей Иванович. – Старый человек. - А ещё кто? - Не знаю. Откуда мне знать бабушек и дедушек школьников, которые к тому же и живут в отдалённых населённых пунктах!? - Вот вы, Алексей Иванович, не знаете, а я не поленился, не пожалел времени, поднял архивы и обнаружил, что в своё время их семья была раскулачена. Классовыми врагами они были, оказывается, вот что! Вы об этом знали? - В первый раз слышу. - Вот, я и говорю, что у вас в интернате совсем не ведётся никакой идеологической работы, ходите сюда на работу, словно ссылку отбываете, лишь бы день прошёл, и ладно. Будто в лодку сели, вёсла свободно на воду опустили, плывёте себе по течению, а нет чтобы самому поднатужиться, взмахнуть вёслами и направить лодку в нужном направлении. Не знаете своих воспитанников, чем они живут, чем интересуются, что творится в их семьях, какой же вы после этого воспитатель? А ведь вы не просто воспитатель, а в первую очередь коммунист! - Ну откуда можешь знать, что было в семьях каждого из детей тридцать-сорок лет тому назад? - Лучше скажите, что не хотите знать, или лень. Живёте закрыв глаза, вниз по течению не торопясь сплавляетесь, куда занесёт, туда и ладно, хоть в водоворот попадёшь. Вот я покопался в старых бумагах и такие интересные факты всплыли. Хоть мы кулака, как класс, давно уничтожили, а эхо от них, отголоски до сих пор доносятся до нас. А кулак – что осот на огороде, такой же выносливый. Выдернешь его с корнями, вроде больше уже не станет досаждать, а где-то глубоко под землёй малюсенький кусочек остался. Посмотришь через некоторое время и обнаруживаешь: снова уже голову поднял, на виду торчит. Если бы в своё время не либеральничали с ними, а бабушку с дедушкой ликвидировали, то этот мальчик ничего бы о Кирьянове и не узнал, а всецело верил политике Партии. - Он ведь верит, только вот отдельные коммунисты своим повседневным поведением его веру подрывают. - Вам, Алексей Иванович, следует партийно-политическую работу в интернате наладить, поднять на более высокий уровень. В первую очередь надо думать об идеологии, в первую очередь! Если Партия повесила портрет человека и сказала, что он – герой, то каждый должен признать, что он действительно герой, без всяких сомнений! Владимир Ильич Ленин что говорил? Он сказал: «Любое послабление социалистической идеологии льёт воду на мельницу капиталистической идеологии». Вот когда вы в последний раз брали в руки труды классиков: Маркса, Энгельса, Ленина? - Да и не помню уже, если честно сказать… - Вот-вот! А не мешало бы время от времени открывать их работы и обновить в памяти их умные мысли, Алексей Иванович! Кулацкие замашки у ваших воспитанников, кулацкие замашки, а вы ещё и заступаетесь за них! - Михаил Петрович, Партия ведь на двадцатом съезде уже осудила культ личности Сталина. Как на Бога на него глядели, верили в него, а на самом деле, оказывается, сам он был главным врагом народа, столько безвинных людей замучил в лагерях. - Да, товарищ Сталин, конечно, излишне круто вёл классовую борьбу, но вы ведь знаете, что мы были первым в мире социалистическим государством. Не было опыта, так что без ошибок не обошлось. Как говорится, лес рубят, щепки летят. - И товарищ Хрущёв, хотя и раскрыл глаза народа на сталинские грехи, тоже не обошёлся без ошибок. Достаточно вспомнить про посадку кукурузы на нашем Севере. Сколько потерь принесла эта авантюра? Даже подумать страшно. Ведь если бы вместо кукурузы была посеяна рожь, или пшеница, закрома страны мы набили бы зерном доверху. По мясу хотел обогнать Америку. А во что это превратилось? Большинство дойных коров подвели под нож, а теперь удивляемся, почему в магазинах нет мяса, молока, колбасы? Опять внутренние враги и проклятые западные империалисты виноваты? - Да вы что?! Вы сомневаетесь в политике Партии?! Вы?! Коммунист?! - Михаил Петрович, я не сомневаюсь в политике Партии. Только я честно высказываю своё собственное мнение. Ведь и у первого секретаря бывают ошибки. - Вы что, «Голос Америки» и «Свободу» - эти вражеские радиостанции слушаете? – бархатный голос Михаила Петровича зазвенел, в нём появились металлические струнки. - Нет. Мне их болтовню слушать некогда, работы хватает. - А почему тогда политику Партии совершенно беспочвенно осмеливаетесь критиковать? - У меня, как и у любого рядового коммуниста, есть право высказывать своё мнение, указывать на ошибки высшего руководства. Они ведь такие же люди, как и мы тут! Им необходимо знать, как живут простые трудящиеся, что они едят, что одевают-обувают, о чём думают. Руководители центрального аппарата указания вниз спускают, а обратной связи нет, как выполняются их указания, и к какому результату приводят, они не знают. Критика идёт только сверху, а снизу не поднимается. Ленин ведь сам говорил: «Марксизм – это не догма, а руководство к действю». - Да вы ревизионист! Настоящий троцкист! Теперь мне стало вполне ясно, почему в головах ваших воспитанников угнездились мысли не об учёбе, не об образовании и самосовершенствовании, а совсем другие, тёмные мысли. В лесу увидишь большой красный подосиновик и радуешься, что такой красивый гриб нашёл, а снимешь, разломишь пополам, а там внутри полным полно червей. Вот и у вас в интернате только внешний лоск и порядок, кровати красиво заправлены, график дежурства вывешен, а на самом деле, оказывается, в головах детей господствует вражеская идеология. Да вас ближе, чем на километр нельзя подпускать к детям! Но я этого так не оставлю, а незамедлительно подниму вопрос об увольнении! - Да хоть сегодня увольняйте! Будто я держусь за эту собачью должность! Слава Богу, сорок лет уже рабочего стажа, можно и на пенсию выйти. - Вот: «Слава Богу!» Вы ещё и верующий! - В бога я не верю, это враньё. Просто один, когда рассердится, то матюгнётся, а другой «Слава Богу» скажет. И которое выражение из них, по-вашему, лучше? Вот так ведь и есть, Михаил Петрович! Евлог тихо-тихо сидел на ступеньке лесенки, прислушивался к спору взрослых и боялся даже дышать. Ноги его давно затекли, в них впивались тысячи иголок, надо было спуститься вниз размять их, но как тут сойдёшь, скажут ведь, что специально подслушивал. Мальчику до слёз жалко Алексея Ивановича, лицо которого, наверно, сейчас красное, как свекла, а в отверстии на затылке видно, как его мозг быстро-быстро пульсирует от волнения. Вот ведь, во что обернулась его, на первый взгляд, невинная шалость! Столько взрослых людей из-за него пострадали! А ведь полагал, что никто и не заметит, порвали фотокарточку, ну и что, новую напечатают и снова повесят. Получилось же как при падении камня в воду. Волны от места падения расширялись и расширялись, захватывая всё новых и новых людей, которые оказались в непосредственной близости к Евлогу. - Учтите, Алексей Иванович, что я этого так не оставлю! – продолжал со злостью в голосе незнакомец. – Я подниму вопрос на партбюро. И с работой, и с партбилетом, очевидно, вам придётся расстаться. - Я уже говорил, что за свою работу я не держусь, хоть сегодня выгоняйте. А партбилет мне ещё на фронте сам полковник Евтюхин вручал. Я воевал, а не прятался за спинами баб в тылу, как некоторые, отметину от осколка фашистского снаряда, вон, на голове до сих пор ношу! Скажете тоже – с партбилетом расстаться! Руки коротки! - Теперь мне всё стало ясно. Я выяснил, чему вы учите детей и почему они становятся на преступный путь. На этом и завершим. На следующей неделе на бюро Райкома Партии будем рассматривать ваше персональное дело. Послышались удаляющиеся шаги, скрип открываемой и закрываемой двери. Незнакомец, видимо, вышел. - Сопляк! – бросил вдогонку Алексей Иванович. Он ещё постоял некоторое время, переступал с ноги на ногу, поскрипывая половицами, при этом тяжело дышал. Наконец и он вышел из комнаты. Только после этого Евлог смог тихонько спуститься с лестницы, размял затёкшие ноги, подошёл к своей тумбочке, приготовил книги и тетради, оделся и направился в школу. Скоро у него начнутся уроки. Через неделю Алексей Иванович с утра объявил: - Сегодня меня, дети, вечером не будет. В Райком на бюро вызывают, очередной орден вручать. Ты, Александр, как староста, отвечаешь за порядок, чтоб малыши не баловались, а к урокам готовились. Хорошо? - Будьте покойны, порядок будет. Кого надо, и приструнить могу, - ответил Шурик, а после выхода воспитателя зло бросил: - И за что ему орден? За то, что на нас постоянно орёт? - Отмутузят, видно, человека досыта, - задумчиво произнёс Рочев. – Отца моего тоже как-то вызывали на бюро, после этого неделю сам не свой ходил, на таблетках жил. И мне потом сказал: «Коль хочешь вырасти до высоких должностей, стать большим человеком, то вступай в Партию, а если правду искать думаешь, то ни за что туда лезь. Лишь одно слово им против скажешь, аймомент на тебя ярлык повесят, или троцкиста, или уклониста». Евлог тихо молчал в своём углу. Встрять в разговор старших он не смел, многого ещё у них не понимал, только слушал и запоминал. Интересно, что такое «ярлык»? Завтра придётся у Алексея Ивановича спросить. Но на другой день воспитатель в интернат не заявился. Все по этому поводу были в недоумении. Интересно! Что такое? Что случилось? Такого ещё не бывало! Ведь не проходило дня, чтобы Алексей Иванович на работу не пришёл! Утром никто никого за ноги потихоньку не трясёт, не будит, хотя обычно ребята давно уже не спят, просто усиленно делают вид, что никак не могут проснуться. - Ну что за жизнь? Даже неинтересно, некого досаждать, - бросил Шурик. – Орден, видать, вчера крепко обмыл, голова сегодня болит с похмелья. Ребята сами встали, умылись, заправили постели, позавтракали и в школу побежали. И на третий день, и на четвёртый воспитатель в интернат не пришёл. А на пятый день заявился новый воспитатель, это была женщина, звали её Валентиной Семёновной. Она сообщила, что Алексей Иванович в тяжелом состоянии лежит в больнице. Прошло ещё несколько дней и новая воспитательница известила о том, что Алексей Иванович скончался, сегодня дети могут не ходить в школу, а пойти на похороны. - Как скончался?! – удивился Евлог. - Как умирают! – покосилась на него Валентина Семёновна. – Сердце остановилось, и всё. Это что? Из-за истории с Евлогом, что ли, сердце Алексея Ивановича остановилось? Да, видимо, точно из-за него! Вот ведь, на сборе сказал слово за Евлога, встал на его защиту, и совету взрослого, притом заслуженного человека пионеры прислушались. А за это, видать, Алексею Ивановичу крепко попало, по первое число. Тот неизвестный Михаил Петрович ведь пригрозил вызвать его на бюро, чтоб рассмотреть персональное дело Алексея Ивановича. Евлог теперь уже очень хорошо знает, что такое – персональное дело, на своей шкуре испытал. Видать, крепко с воспитателя стружку снимали из-за Евлога? Вот сердце пожилого человека и не выдержало. Пока был жив Алексей Иванович, дети его втихаря ненавидели, не слушались, отлынивали от его поручений, по-всякому старались рассердить, вывести из себя, за глаза обзывали Дырявым Бубликом. Евлог, если честно сказать, не так уж сильно старался, только последней каплей послужило именно его необдуманное решение снять портрет Кирьянова. А на самом деле Алексей Иванович, оказывается, был очень хорошим человеком, Человеком с большой буквы. Евлог об этом ну никак не мог подумать. Вот ведь! Ближе к полудню Евлог вместе с другими воспитанниками под руководством новой воспитательницы пошёл к двухэтажному дому Алексея Ивановича, где уже собралась довольно большая толпа народа. Мальчика удивило то, что не все интернатские пришли проводить Алексея Ивановича в последний путь, а вот Рочев, который слыл среди детей самым недисциплинированным, с угрюмым лицом стоит здесь вместе со всеми и хмуро молчит. Если вдуматься, старался же человек, воспитателем работал, наставлял детей на добрые дела, а некоторые его так отблагодарили. А самая большая вина, конечно, висит на Евлоге, за это мальчик будет казнить себя всю жизнь. Вот как совсем другой стороной обернулась его месть Кирьянову. Всё новые и новые люди подходят, чтоб попрощаться с Алексеем Ивановичем, зайдут в дом, побудут там некоторое время, выйдут обратно и стоят под окнами, ждут. Вот тепло одетая девочка медленно вынесла на красной подушке ордена и медали Алексея Ивановича. За ней несколько мужчин без шапок ногами вперёд осторожно вынесли обитый красным кумачом гроб и поставили на две табуретки. Возле гроба со скорбными заплаканными лицами встали оставшаяся вдовой жена Алексея Ивановича, его сын, дочь, ближайшие родственники, которых Евлог даже не знает. - Товарищи! Сегодня мы провожаем в последний путь очень хорошего человека – нашего дорогого Алексея Ивановича, - взял слово незнакомый мужчина с круглым дородным лицом, одетый в короткое тёмное пальто с каракулевым воротником, шапку в форме лодки он снял и держал в руке, несмотря на холод. Евлог никогда не видел этого человека, но почему-то голос его показался удивительно знакомым, какой-то мягкий, даже, можно сказать, бархатный. Мальчик навострил уши и внимательно прислушался к его словам. - Сын простых коми крестьян – Алексей Иванович после окончания Коми Педагогического Института вернулся работать на родную землю, взялся учить детей. После злодейского вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз добровольцем ушёл на фронт, вернулся оттуда после тяжёлого ранения. А здесь его ждала новая ответственная работа: учитель, директор школы, заведующий РОНО, а в последнее время воспитатель школьного интерната. Настоящий коммунист, большевик, всю свою жизнь без остатка он посвятил подрастающему поколению, старался, чтобы дети росли настоящими строителями новой светлой жизни, строителями коммунизма. Невозможно перечислить, сколько маленьких человечков он поднял на ноги, направил их на преодоление темноты, на движение вперёд к свету по дороге, проложенной великим Лениным и Коммунистической Партией. Раскрыв руки, с громким воплем повалилась на мёртвого мужа, лежащего неподвижно в гробу, жена Алексея Ивановича, дочь и сын старались успокоить её, но бедная женщина, оставшаяся вдовой, никак не могла придти в себя, всё билась и билась в сотрясающих всё её тело рыданиях. Наконец усилиями близко стоящих людей удалось оторвать обессилевшую вдову от тела мужа, поставить на ноги, успокоить и утешить её. Мужчина с гладким красивым лицом всё ещё говорил, перечисляя достоинства Алексея Ивановича, а Евлог всё вспоминал и никак не мог вспомнить, откуда он знает этого человека, но не самого. А его голос. Очень знакомый голос. Когда же он слышал его и при каких обстоятельствах? Мальчик копался в памяти, вороша нагромождённые там без всякого порядка свежие мысли и мысли, уже успевшие устареть. И вдруг его осенило, вспомнил! Да ведь этим голосом на прошлой неделе незнакомец из Райкома ругался с Алексеем Ивановичем, когда Евлог сидел на лесенке за печкой и читал. - Спи спокойно, наш дорогой Алексей Иванович! А мы подхватим выпавшее из твоих ослабевших рук красное знамя, поднимем ещё выше и понесём дальше, навстречу новой светлой жизни! Никогда мы тебя не забудем, навечно останешься в нашей памяти! – завершил свою речь человек из Райкома и надел на голову свою странную, никогда ещё Евлогом раньше не виданную серую шапку без ушей. Евлогу холодно, дрожь пробрала от неподвижного стояния на улице, он весь скукожился, вжал голову в плечи, постоянно водил плечами и переступал на месте. Пальцы ног и рук мёрзнут, хотя вроде и одет тепло, в валенках и варежках из овечьей шерсти, которые бабушка связала. Интересно, долго ли ещё тут валандаться собираются? Хоть бы скорей закончили, совсем можно замёрзнуть. Словно услышали желания мальчика, после райкомовского товарища больше никто не стал выступать. На кузов подъехавшей большой грузовой машины с шестью колёсами подняли и прикрепили к кабине брус с прикреплённой наверху пятиконечной звездой. - Что это? – Евлог тихонько обратился к Шурику. - Коммунистам вместо креста на могиле ставят столб. Это удивило мальчика, ведь до этого он о таком даже не подозревал, кого в Демьяновке хоронили, всем ставили крест, а тут какой-то столб забьют, и всё! Вдоль бортов кузова поставили две лавки, на них постелили половики. Вот машина дала длинный гудок и медленно тронулась. Шестеро мужчин подняли гроб на плечи и понесли его вслед за грузовиком, следом пошли родственники Алексея Ивановича и остальные сельчане. - Ну, всё, побежали в интернат, пока в сосульки тут не превратились, - хлопнул Евлога по плечу Гриша, чьи замёрзшие губы еле двигались. – А ты что, плачешь? – спросил, взглянув лицо Евлога. - Да нет, от холода слёзы потекли, - соврал тот, чтобы скрыть своё состояние перед товарищем, ещё подумает, что Евлог уж совсем слабак. В последний раз оглянулся Евлог на гроб с телом Алексея Ивановича, который, качаясь, медленно плыл над головами людской толпы и мальчики бегом рванули к интернату. «Так и не успел спросить у Алексея Ивановича, что такое ярлык», - мелькнуло в голове Евлога. Эпилог После зимних каникул Рочев привёз в интернат маленький чемодан, внутри которого оказался фотоувеличитель. Несколько вечеров он печатал фотокарточки. Евлог на деле увидел, как из узенького негатива получаются большие фотокарточки и в его сердце закралась досада, ведь у него с негативов «Любителя» можно напечатать только маленькие фотки. Поспешил, обрадовался на дешёвый фотоаппарат, для которого увеличителя не найти, заводы уже не выпускают. Теперь же все уже пользуются узкоплёночными фотоаппаратами, для которых увеличители продаются свободно. Зря он поторопился и купил этот «Любитель». Теперь надо копить деньги на новый фотоаппарат. Будет откладывать часть денег, даваемых родителями на питание, а также собирать и сдавать пустые бутылки, их вдоль дороги всегда много выбрасывают, больше, конечно, брать неоткуда. Только через три года Евлог набрал нужную сумму и смог приобрести новый красивый фотоаппарат «Смена-6» за 12 рублей 50 копеек, а затем и фотоувеличитель «Юность» по такой же цене. В свободное время продолжал заниматься любимым делом, фотографировал, проявлял и сушил плёнки. А вечерами печатал фотокарточки. Красота! Теперь уже большие фотокарточки у него получались, не сравнить с «Любительскими». Только одно его огорчало. А летом, когда снова дома в Демьяновке станет жить, как тогда печатать фотокарточки? Ведь в деревне по-прежнему нет электричества! Но как-то раз его озарила умная мысль: а что, если вместо лампочки на 220 вольт приспособить цилиндрический электрический фонарик? Попробовал и получилось. Только от фонарика свет слабый и, чтобы напечатать одну фотокарточку, приходилось держать бумагу под изображением негатива очень долго. Включит фонарик, положит фотобумагу на столик, сам ляжет в постель рядом и считает до тысячи. Странно, но почему-то ни разу даже не заснул. За вечер таким образом успевал сделать не больше десяти фоток. Но и это было хорошо, ведь сумел найти выход, хотя и электричества нет. А жизнь продолжалась, время не стояло на месте. Прошёл слух, что в Москве из Кремля прогнали Хрущёва. Вместо него нашёлся новый товарищ, может, даже умнее. Портрет Никиты Сергеевича, принесённый в интернат Валентиной Семёновной, недолго провисел на стене, пришлось его сменить на другой. Серьёзно заболел Василий Кирьянов. Шёл пьяный из Веждино в Демьяновку, но не дошёл до деревни около километра, свалился в грязную лужу. Так бы до смерти там и замёрз, ведь была весна, начало мая, но следом за ним на некотором расстоянии следовал Шурик и, обнаружив беспомощно барахтающегося Кирьянова, на плечах перетащил Кирьянова до дому. Однако купание в холодной воде для пожилого человека не прошло даром, после этого он больше уже не вставал. Руки и ноги отказали, как плети повисли, не может ничем пошевелить, только лежит и лежит. Два года Нина Никоновна – жена Василия кормила мужа с ложечки, день и ночь ухаживала за ним. Первый год ещё разговаривал, а на второй год и язык отнялся у человека. Евлог, поддерживая за руку, чтобы не дай Бог никуда не упала, проводил бабушку к Василию Кирьянову проститься и видел, во что превратился прежде такой бодрый и покоя не знающий человек. - Прости меня, Василий Николаевич, за всё, вдруг да какое-нибудь зло я тебе натворила, - поклонилась в пояс бабушка. – Долго в одной деревне бок о бок прожили и всякое ведь бывало, и хорошее, и плохое. Кирьянов неподвижно лежал на кровати, голова его приподнята на двух подушках, чтобы он мог обозревать комнату. И так уж длинный с горбинкой нос ещё больше удлинился и заострился, волосы совсем поредели, под бледной, ставшей прозрачной кожей мяса совсем не осталось, кости черепа насквозь просвечивают, вены тоненькими синими ниточками пролегли. Худющий, шея стала тонкой, как у маленького ребёнка, голову поддержать вряд ли сможет. На шее возле уха пульсирует толстая вена, наверно, от сердца тянется, кровь по ней к голове течёт. Жалко Евлогу стало Василия Кирьянова. Хоть ведь очень плохим человеком был, но когда дойдёшь до такого немощного состояния, когда уже точно знаешь, что больше никогда не сможешь подняться, что вот-вот настанет твой смертный час, ох и тяжело это сознавать. День за днём, час за часом лежать и ждать, когда придёт твой последний миг, когда в последний раз сможешь вдохнуть в свои лёгкие воздух, в таком состоянии человеку не позавидуешь. Лежит Кирьянов, совсем не может шевельнуться, только зрачки в глубоко запавших глазах живые, двигаются. - Проститься с тобой, Василий Николаевич, пришла! – громче произнесла бабушка. – Прости меня, если когда нечаянно или по недомыслию обидела тебя! - Ы-ы-ы, - только и смог выдавить из себя больной. - Не знаю, кто из нас раньше покинет этот мир, но ведь на том свете мы с тобой обязательно увидимся. Здесь некогда было, беспрестанно трудились, работали, а там времени у нас с тобой будет достаточно, вот там наговоримся, всю свою жизнь вспомним, - бабушка провела рукой по совсем высохшей руке Кирьянова, от которой остались только кости, обтянутые тонкой кожей. – Так ведь? Ну, прости меня, пожалуйста, пойду. Если простил меня, то прикрой глаза, ладно? Василий Кирьянов издал звук, отдалённо напоминающий блеяние ягнёнка и моргнул глазами, из которых по высошим щекам скатились капельки слёз. - Вот и хорошо, хоть попрощались перед смертью, на душе легче стало. Пойдём, Евлог. - Куда же вы так быстро? Даже за стол не присели! Настя, хоть чашку чая выпей, - Нина Никоновна пробовала остановить бабушку и внука. - Спасибо, пойдём уж, - мягко отказалась бабушка и они вышли. Евлог не понимает, для чего надо было Василию Кирьянову так жадничать при жизни? Ночи не спал, всё хозяйство набирал, деньги на сберкнижке копил, а вот заболел, и уже ничего ему не нужно, ничто ему не поможет, пластом лежит, слово произнести не может, даже голову повернуть не в состоянии. Умрёт и всё нажитое останется. Помнит Евлог, как в последний раз к ним заходил, бодрый ещё был, говорил: - Сон с-сегодня видел, б-будто т-три собаки под моим амбаром грызутся. П-проснулся и д-думаю, вот к-когда умру, точно т-так же три сына из-за моего д-добра г-грандиозную свару устроят. Постоянно всем деревенским завидовал, поэтому пакостил всем и каждому, одно только зло творил. Но односельчане как-то выкручивались, обходились своими силами, несмотря на старания Кирьянова. Так вот человек живёт, живёт, а после смерти, когда его не будет, останется только память, каждому воздастся по его земным делам. Хорошего человека долго ещё вспоминают добром, а никудышнего, соответственно, по-плохому. Народный рот на замок не закрешь, люди видят и знают, каким ты был при жизни, поэтому и отзыв получаешь соответствующий. Кирьянов Василий в людской памяти так и останется никуда не годным человеком, из его жизни Евлог понял и зарубил себе на носу, как нельзя жить. А вот Алексея Ивановича он будет вспоминать только с добрыми чувствами. Бабушка вот говорит, что хоть человек и умирает, но его душа бессмертна. И этой душе на том свете легче и радостнее, когда его поминают добрым словом и наоборот, тяжело, если поминают худым словом. Интересно, что же происходит на самом деле? Но не важно, есть потусторонний мир, или его нет, но всё равно надо жить так, чтобы оставить на земле про себя добрую память, и Евлог будет стараться. Иван Ногиев 2013 год