Случилось это в XIII веке, через год после взятия Владимира. Ордынная лавина катилась по Руси, татары сжигали дотла города и деревни, убивали мужчин, а женщин и детей угоняли в полон. Только одинокие старухи оставались оплакивать тлеющие пепелища. Особенно жестоки были враги с теми, кто оказывал сопротивление. И когда у небольшого лесного села русичи встретили градом стрел заблудившийся татарский отряд, ордынцы пообещали вернуться и отомстить. И вернулись. Их было в десять раз больше, чем раньше, и в пять раз больше, чем лесных воинов. Бились долго, сражение закончилось, только когда пал пронзённый копьем последний защитник. Победители ворвались в село. Закипели схватки в домах: бабы дрались яростно, хватали всё, что попадало под руку, и били по головам, по ненавистным плоским лицам. Но скалки и ухваты не угроза саблям и мечам. И вот уже горят избы, на поляне стоят связанные жёны и девы, а к ним жмутся перепуганные ребятишки. Пожилой кривоногий татарин, родственник хана, сразу взял себе пару красавиц, кое-кто из воинов последовал его примеру. Но набирать много пленниц они не хотели: после битвы от их отряда не осталось и четверти, многие ранены, а на обратном пути, возможно, ещё будут стычки с жителями лесов. Кривоногий уже махнул рукой: дескать, убейте остальных, но тут полоска усов изогнулась в усмешке, и он жестом показал отмену приказа. – Это плохие женщины. Они противились нашим воинам. Разве может женщина противиться мужчине? Без мужчины она никто. Пусть поживут без мужчин. А лет через двадцать мы заедем сюда и посмотрим, будет ли здесь стоять хоть один дом и будет ли жить хоть один человек. Татары отрывали от материнских подолов цепляющихся малышей, мальчикам тут же перерезали горла, убили даже грудничков. И столетнего старика постигла та же участь. Убедившись, что на месте сгоревшего села не осталось даже скотины мужского пола, захватчики тронулись в путь. Рыдать над убитыми было некогда, нужно спасать живых. Бабы спешно сооружали навесы от непогоды, перевязывали раненых подруг, искали, чем накормить детей. На другой день копали могилы для погибших и вытаскивали из пепелища всё, что могло пригодиться. Особенно порадовала Аска: она не только умудрилась спрятать в погребе немного зерна, но и спустила туда же труп убитого ею ордынца с полным снаряжением. И теперь женщины разглядывали его диковинные ножи, стрелы и острющую саблю. А нет ли поблизости других вражьих тел? Всех ли своих татары успели раздеть и похоронить? На воинах может быть что-то, что пригодится в хозяйстве, да и оружие лишним не станет. Побрели вокруг села, заглядывая под каждый куст, и вскоре всё та же Аска наткнулась на татарина. Он лежал ничком, из спины торчала стрела. Баба узнала тетёркино оперение, которое делал только её муж, значит от его руки пал этот вражонок. Потянула стрелу и вдруг услышала стон. На поляне все застыли, когда Прасковья, в народе Аска, появилась с чужеземцем на руках. Зачем сюда нести, пускай там волки обгрызают его кости, да муравьи строят на них своё жильё. А как поняли, что татарин ещё жив, поднялся крик истошный. Молчавшие в минуты испытаний бабы вопили, требовали, проклинали, каждая хотела прикончить его собственной рукой. Но Аска никого не подпустила к своему найдёнышу. – Если уж Петрова стрела его не добила, видно, это знак Божий. А супротив Божьей воли я не пойду и вам не позволю. Умрёт так умрёт. А выживет – знать, в помощь нам он послан. Хотя какая могла быть помощь исстрадавшимся женщинам от худенького юноши, почти мальчика. К тому же много дней он метался в бреду, рана на спине гноилась, наполовину разрубленная левая рука распухла и побагровела. Татарчонок ничего не ел и мог только глотать воду. Но то ли помогли отвары лесных трав, то ли и вправду это был Божий промысел, только стал больной поправляться. Когда он заговорил, бабы удивились, откуда татарин так хорошо знает русский язык. Но всё объяснялось просто: мать Алгу была родом с берегов Днепра, попала в полон шестнадцать лет назад после первых побед ордынского войска на Руси. Отцом Алгу стал немолодой жестокий степняк. Он хотел с малолетства воспитать сына воином и сердился на жену, что она рассказывала ребёнку о Христе, учила молитвам и грамоте. Но когда Алгу подрос, его знания неожиданно пригодились: татары захватывали всё больше городов, а языка не знали, и переводчики, особенно разумевшие русскому письму, стали цениться. Так и оказался он в неполных пятнадцать лет под началом ордынского сотника. Да вот чем закончился первый бой отрока… Перво-наперво бабы захотели дать ему нормальное русское имя. Но мать уже давно придумала его и потихоньку от отца называла сына Олегом. Да ещё рассказывала о его тёзке, великом воине, который ходил в дальние края покорять Царьград – самый большой город на земле. Проку от Олега было немного. Раненая рука так и осталась искалеченной, пальцы согнулись и не распрямлялись, так что работать он мог только правой. Не шибко разбирался юноша и в плотницком ремесле. И когда бабы, накопав землянок, стали делать для них накатные крыши, основная тяжесть работы легла на женские плечи. Зато в лошадях Олег был знатоком. Их и осталось-то всего две, обе кобылы, одна – кляча совсем, а другая годовалая, не объезжена ещё. Удивились бабоньки, когда Олег, взглянув на старую лошадь, сказал, что у неё будет приплод. Не поверили. Но вскоре и сами поняли, что юноша прав. Он и принял жеребёнка, мальчика. Сколько радости было, не останутся они теперь безлошадными. Вначале ещё теплилась надежда, что кто-нибудь из женщин сумеет добраться до другого села, что стояло выше по реке, и земляки им помогут. Ждали только морозов, когда река встанет да косолапые в берлоги улягутся. Но в конце осени причалила к берегу лодка-долблёнка, а в ней старуха и большой лохматый козёл. Это были единственные уцелевшие в верхнем селе, всех остальных татары перерезали. Никого теперь нет вокруг, кроме диких зверей, и надеяться можно лишь на себя да на Бога. Зимовали в землянках, жили впроголодь, делились последними крошками. Хвалили Олега, когда он приносил с реки окуньков. А однажды умудрился поймать в проруби большую щуку, и как он только вытащил её одной рукой! Наварила Аска ухи, позвала подруг, все наелись, и тут вспомнила приплывшая к ним старая Лукерья, что день-то особенный, сочельник Рождественский, потому Господь и подарочек такой послал на разговление. Разошлись бабы по землянкам, а Аска ещё долго рассказывала Олегу про Деву Марию, архангела Гавриила, непорочное зачатие и рождение Спасителя. А потом про рождение своего сына, которого соплеменники Олега зарубили у неё на глазах, пять лет всего было дитятке… О чём они ещё говорили, никто кроме них не знает, только с того дня, вернее с той ночи, Олег и Аска сильно изменились. А когда к весне женщина заметно пополнела, односельчане поняли причину этих перемен. Перешёптывались вначале, осуждали. Но потяжелевшая Аска всё так же ловко била из лука зайцев и так же споро обрубала сучья сваленных елей – по весне бабы начали строить первую избу. А Олег не отходил от возлюбленной, помогал, смущался. Осенью у них родился первенец. Дел прибавилось, но молодого супруга соседки всё чаще просили помочь по хозяйству. Возвращался не с пустыми руками – то ягод сушёных ему дадут, то что-нибудь из дичи. Аска спокойно принимала подарки, радовалась, что подруги поддерживают их семью. И только к весне заметила она, что с некоторыми из них произошли такие же изменения, что и с ней в прошлом году. Лукерья быстро остудила её ярость. – Никто его у тебя не отнимает. Но дети нужны всем. А грех это иль не грех – один Бог рассудит. Ты тоже не венчана живёшь, да и негде теперь венчаться. А раз послал его Господь одного на всех, значит, решил так, значит, так тому и быть. Подруги твои тоже продолжить себя должны, это уж закон человечий: коль не продолжу я свой род, неполным будет мой народ. И ты не должна на них обиду держать. Чем больше нас станет, тем скорее выживем. Прошло четверть века. Собрав дань во Владимиро-Суздальском княжестве, ордынские обозники двигались на юг. И тут кто-то из татар вспомнил, как в юности они с друзьями славно повеселились, отомстили непокорным русским бабам, оставив их без мужчин. Сопровождавшие обоз воины поинтересовались, что же стало с женским селом. Но татарин не знал. И захотели они проверить, остался ли кто на той земле. Место было не узнать. Колосья наливаются, козы пасутся, холсты льняные белятся на солнце. На берегу стоит большая деревянная крепость с башенками, частоколом и дубовыми воротами. Перед ними широкая поляна, а на ней незваных гостей встречает целая дружина: парни все молодые – от пятнадцати до двадцати трёх, друг на друга похожие, красивые, статные, разве что глаза у некоторых слегка раскосые. А впереди на коне воин постарше, одна рука сухая, но в другой угрожающе сверкает кривая персидская сабля. И лицо его татарину почему-то смутно знакомо. Столь уверенно и крепко стояли они на этой земле, что ордынцы не решились на сражение, потоптались, повернули коней и понеслись к своему обозу. Село это стало называться Бабиным. Но в каких лесах оно находится, трудно сказать. Села с таким названием сейчас есть под Нижним Новгородом, в Удмуртии, На границе Ленинградской и Новгородской областей, в Тверской, Ярославской, Рязанской… А сколько Бабиных сел было переименовано за века во всякие Знаменские, Троицкие, Богоявленские и прочие по открытым в них храмам. Под тамбовским городком Рассказово народ больше века никак не привыкнет к величавому названию Преображенье, до сих пор называет село Бабиным, а то и просто Бабинкой. А сколько таких сел при Советах превратились в Комсомольские, Красноармейские, Пути Ильича и Пути к Коммунизму. А ведь у каждого бывшего и нынешнего Бабина села своя история выживания в лихолетные годы, когда из-за войн, мора, куража опричников и других бедствий оставались женщины без мужей и братьев. Сами строили, сами пахали и сеяли, сами охотились, сами растили детей. А от кого эти дети рождались – от калеки-татарчонка, заезжего коробейника, или были следствием поездки на ярмарку – разве так уж важно? Главное, что опираясь на такие Бабины села, как на столпы мужества повседневной, порой незаметной, битвы за будущее, стояла и стоит русская земля.