Андалусия. 2006 год. После нескольких дней непрекращающихся ливневых дождей, наконец-то вышло солнце. «Мы идём?» , - спрашивает меня Барбара. «Идём, идём», - улыбаюсь я, просунув голову в её художественную мастерскую, непередаваемо пахнущую красками, и кивая на бутылку со шнапсом. Одиннадцать утра. Барбара уже навеселе. Мы живём в частной деревне датской аристократки Беатрис. Она сдаёт комнаты за гроши. Недалеко от моря. Маленькая черноволосая немка Барбара, большую половину жизни провела в Андалусии. Она обожает Испанию. Тридцать лет назад они с мужем - японцем купили у цыган в Гранаде пещеру. В Гранаде было много диких пещер. Муж сделал из неё настоящий каменный дом. « По ночам», - рассказывает Барбара за бутылкой красного вина, привезённого с винодельни хозяйки, - «мы выжигали горелкой скорпионов и всякую нечисть, чтобы выйти на улицу по нужде. Кругом была грязь, вонь, цыгане не церемонились. И крысы, да. Вот их палить было не просто. Они визжали. Хоть и твари, а божьи. Говорят, что если поджечь крысу и отпустить её, другие уже никогда не вернутся в твой дом» » Я встала из-за стола и подошла к стеклянной двери с бокалом вина. И долго молча смотрела на звезды. Она поняла меня. «Я раскаялась, девочка», - сказала она, обняв меня за плечи. «Пойдём». Барбара показывает нам фотографии соей пещеры. На полу ковры с арабским узором, купленные на блошином рынке. В каждом углу картины, много недописанных картин. Барбара художница. «Ты не скучаешь?», - спрашиваю я. « По чему? По Баварии? Нет, здесь моя родина». Она перекидывает через плечо цветастую шаль с кистями. Маленькой сухенькой рукой. « Каждый вечер я выхожу в бар. Заказываю себе напиток. Мне все кланяются и говорят « Сеньора» , «Что сегодня желает , Сеньора?». « Дом не там, где вы родились, дом там, где прекратились ваши попытки к бегству» . Нагиб Махфуз, если не ошибаюсь. Собаки Беатрис лежат у входа. Как жёлтые миры. Они спят, спина к спине, не зная ни кнута, ни травли, ни загона. Их хозяйка – белая кость. Вся земля округи принадлежит ей. Ещё у неё есть финка в Бразилии. И шикарная загородная вилла в Дании. Много сплетен ходит. Госпожа Беатрис с высоко зачёсанными волосами, в костюме наездницы, здоровается с нами. Она ведёт под уздцы переливающегося черного жеребца. В конце деревни у неё конюшни. Собаки мгновенно вскакивают и бегут за ней. Я смотрю им вслед и думаю, как ей удаётся после смерти мужа переносить полное одиночество. Прямых наследников у неё нет. Холодная скандинавская кровь? Ни намёка на печаль. Благородная отстранённость. Возможно, это и есть наивысшая степень одиночества. Там, где кончается деревня и начинаются дикие травы, выгоревшие за лето, ведущие к подножью горы, стоит заброшенный дом. Местные говорят, что в нём жила большая семья. Она покинула дом в одну ночь. Всё осталось на своих местах. Исчезли люди. Не прихватив самого необходимого. Прошли годы, никто не посмел занять чужое жилище. Дурным веяло от него. Кое-где просела и покосилась крыша, штукатурка осыпалась со стен. Нас отговаривали туда идти. В итоге мы решили, что пойдём сразу после завтрака, и сопровождать нас будет хозяйский конюх Рафаэль. Ночью опять хлынул дождь. Не спалось. Я думала о своём давнишнем приятеле-поэте. Он трагически уйдёт из жизни в тридцать лет. Его погубят дар, алкоголь, наркотики и безысходность. Семнадцатого апреля 2016 года он примет очередную дозу и не справится с обстоятельствами. Я лежала на влажных от сырости и духоты простынях и вспоминала, как на днях написала нашему общему другу: « Случится чудо, если парень дотянет до тридцати.» Чудо не случилось, и апрельским утром, ровно через 10 лет после андалусской ночи , открыв новости, первое, что я увижу – фотографию и сообщение о трагической гибели. Редкий дар превратится в элементарные частицы, в пыль, улетит в бесконечность, чтобы больше никогда не воплотиться. Но пока ни я, ни он этого не знаем. Исключительно ради чего стоит жить – человек, после смерти которого жить уже невозможно. Твоё существование становится недействительным. Мысли путаются. Я вспоминаю о том, что почва здесь глинистая. Размытая потоками воды, она будет липнуть к подошвам обуви. Отчего ноги станут свинцовыми. Я встаю, не зажигая ночника, и направляюсь в туалетную комнату. Ступаю по каменному полу босыми ногами. Мои ступни словно проваливаются в мягкий ковёр, покрываясь чем-то жидким и вязким. «Maranicas” называет их Барбара. Безвредные насекомые, будто из времён мелового периода. Они несут свой призрачный панцирь на спине. Не способный защитить. Инстинктивно я прикрываю ладонью рот от отвращения. Их тут тысячи. Нащупываю на стене выключатель и обдаю ноги водой, смывая слизь и останки барахтающихся насекомых. Потом подхожу к крану раковины и жадно пью. Подняв голову, смотрю на себя в зеркало. Несколько седых волос вдоль пробора. Очистив от maranicas комнату с помощью совка и швабры, утопив несчастных в ведре с кипятком и выплеснув на улицу, я тщательно затыкаю туалетной бумагой пространство между дверью и полом. Ножом заделываю каждую щель. На эту работу уходит примерно минут сорок и почти половина рулона бумаги. Потом возвращаюсь и тщательно мою руки. От мыла бегут мурашки по коже, мне кажется, что оно забилось под ногти. Невыносимо. Время на часах половина четвёртого утра. Я ложусь в постель, слушая, как за деревянными ставнями стучит дождь. Мне снится моя ранняя детская фотография, и чувство слезливого, панического ужаса, сходного с ужасом женщины за судьбу собственного ребёнка, обрушивается на меня c сокрушительной силой. Будто я стала матерью самой себе. Совершала некий порочный акт, где и объект любви, и мучающийся любовью, одно и то же лицо. «Мама!» , - кричу я, просыпаясь вся в поту. «Мама». На следующий день мы никуда не пошли. Дождь кончился, но дорога была вдрызг разбита. Наступило время тоски. Мы сидели молча по комнатам и не знали чем себя занять. Над горами нависло тяжёлое небо. Перед ужином в кухню вошёл Рафаэль. Его мокрая одежда была в крови, из вязаного свитера торчали колючки. На руках он держал одну из хозяйских собак . Жёлтого лабрадора Amarillo. Рафаэль положил собаку на пол, присел на корточки и стал гладить по голове. «Что случилось»? Он не отвечал. Мы в ужасе образовали полукруг. Фасоль на плите подгорела и начала дымиться. Пёс был ещё жив. Он хрипло дышал, потом судорожно дернул лапой, его глаза стали стекленеть. «Всё», - сказал Рафаэль. Он сорвал с головы кепку, утёр ей лицо и прикрыл морду собаки. «Там, на выходе из деревни», - начал он. И громко сглотнул. «Что?» , спросила Барбара. « Яма там. Англичане флажки поставили». Да, там действительно был котлован метра в два глубиной. Кто его вырыл и зачем, я не имела понятия. Вокруг высокие стебли растений , усеянные сухими шипами. Как через них могла пробраться собака? «Может погнался за кем», - кивнул на лабрадора Рафаэль. «Что ему красный флажок». Одна из поварих налила Рафаэлю воды, но он пить не стал. Он всё гладил собаку. « Я его вытащил. Всё бы ничего, если бы не позвоночник». Рафаэль на несколько секунд прикрыл лицо рукавом. Он выхаживал щенка с младенчества. Малыша придавила мать. « Где Беатрис?» , спросила Барбара. « В Дании», - ответил чей-то голос. Лабрадор Amarillo был похоронен на заднем дворе под оливковыми деревьями. Его сестру по кличке Mariposa закрыли за стеклянной дверью главного входа. Она выла и становилась на две лапы, царапая стекло, потом делала пируэт вокруг себя и снова бросалась к двери. На прощание её не пустили. Так мы потеряли один из миров. Мы шли, раздвигая самодельными палками сухую траву. Открытая обувь не годилась, стоял жаркий осенний день, какие бывают в Андалусии после затяжных дождей. В траве можно легко было наступить на змею , не говоря о ядовитых пауках. Ноги в резине прели, пот капал с век и слепил глаза. «Барбара», - окликнула я. Она повернулась и бросила на меня свой жгучий взгляд. «Ты счастлива?». « Японские мужчины умеют любить». «Это неправда», сказала я. «Никто не умеет любить». Барбара ничего не ответила. Я понимала, что задаю вопрос камню. « Тогда скажи, зачем нам даются такие встречи, когда всё уже решено, чёрт возьми?», - закричала я почти в истерике. И остановилась. Барбара подошла ко мне. От нее пахло шнапсом и розовым одеколоном. « Не смей падать духом, девочка, поняла?». «Поняла?», - повторила она и сжала мне руку до кровоподтёка. Мы двинулись дальше и больше не разговаривали. Рафаэль дал нам знак остановиться. Мостик, ведущий к заброшенному дому через небольшой овраг, прогнил. Рафаэль натаскал досок, чтобы мы могли одолеть несколько метров, не свернув себе шеи. Щиколотки то и дело подворачивались – древесина не успела просохнуть. Мы вошли внутрь дома. Ветхая дверь, закрытая на засов, поддалась мгновенно. Пахнуло затхлым жильём. Солнце проникало сквозь сломанные жалюзи и наполняло комнату странным освещением. Вещи были исполнены тишины. Кувшин для питья. Шесть пустых стаканов, стол, покрытый бедной клеёнкой. Матрасы, кровати, детская люлька – всё аккуратно заправлено, будто хозяева ушли в деревню на работы. Я подняла глаза кверху. На потолке - круглый плафон, напомнивший мой собственный дом. Точь- в точь такой же, пожелтевший от времени плафон, висел у нас в кухне. Мухи и крупные осенние комары с лапками, похожими на циркули, попадали в его ловушку , теряя слюдяные крыла. «Нужно выжить и сохранить себя» , - сказала я вслух. Барбара и Рафаэль обернулись. «Ничего», - сказала я, предчувствуя вопрос. Дно плафона потемнело от мошкары. «Посмотри сюда», - сказала Барбара, приоткрыв дверцу шкафа. Среди немногочисленной одежды, со сгорбленными от времени плечами, висело платье. Кружевное кремовое платье. Его могла носить девочка лет 9-11, не больше. Казалось, дотронься, и в ладони останется горстка праха. Этот странный свет, будто в воздухе летали частицы извести. Мелкая белая пыль покрывала всё. Мы и не заметили, как начали тяжело вздыхать. Кислородное голодание. «Уйдём отсюда», - сказала Барбара. «Чувствую себя как в склепе». Я взглянула на Рафаэля. « Её нашли в море. Рыбаки. Ей было 12 лет». Рафаэль смотрел куда-то вдаль сквозь мутное стекло. Потом одним рывком сорвал жалюзи. « Она была в тебя влюблена?»,- спросила я. Он не ответил, и мы не смели прервать этой тишины. «Она прибегала ко мне на конюшню. За лошадьми ухаживала. После школы. Каждый день. Не ходила в церковь, за это её здорово бил отец. У нас вышел крупный разговор с ним, когда я увидел девчонку.» Рафаэль вышел на воздух, чтобы закурить сигарету. Кремовое платье не входило у меня из головы. «Как-то раз я пошёл воды принести. Стал в дверях, а она снимает с себя платье. Вода течет из ведер, ледяная, я ног не чувствую. Будто отрезало. Такая вода раньше в колодце была.», - затоптав окурок, сказал он. Я не могла больше здесь находиться. Это была не худшая полоса моей жизни. Но какая-то неизбывная тоска поселилась внутри. Меня перестали радовать многие вещи. Я ни во что не верила. Ничто не сбывалось. Но главное – я перестала верить в жизнь. Я без конца прокручивала собственное прошлое среди чужих людей. Уже чужих, оговорюсь. Которые мне не принадлежали, как ни рвались жилы. Не было сил поделиться правдой ни с кем. Даже с Барбарой. Не было нужды просить Бога возвратить их: жалких, трусливых, скотских, безнадёжно сгинувших. Потому что Бога тоже не было. В каждом из них осталась частица меня. Вырванная с корнем. Рафаэль разговаривал сам с собой, возможно, ему не требовался собеседник. «Ей было двенадцать лет. Я закричал, чтобы она надела платье и больше сюда не возвращалась». Солнце вдруг осветило темные углы комнаты. Наши лица были похожи на потрескавшиеся венецианские маски. « Она и не подумала одеться. Подошла ко мне , глядя в упор, и опустилась на колени. Прямо на голые доски. Она пыталась развязать тесьму брюк, и тогда я ударил её. Кровь хлынула из левой ноздри, а девчонка смотрела на меня как завороженная.» «Пожалуйста», - выла она, размазывая по лицу кровь. Мы стояли в оцепенении. Где то на крыше или в развилке дерева ворковал южный голубь. « Я навалился на неё всей массой – мне было тридцать два года, одни жилы и мускулы, и обхватил рукой шею. Она начала кашлять, изворачиваться, лицо побагровело. « Ты что задумала?»- твердил я – « Этого хочешь, Да? Этого?», проводя рукой по внутренним сторонам бедер. Потом вскочил и швырнул ей платье. Она отползла в самый угол конюшни. Я вышел, не закрыв двери. Я страшно напился в тот день, не помню, кто приволок меня домой. Не знаю, что случилось позже. Больше я её не видел. Через несколько дней её нашли. Когда мы пошли на берег, она была сильно изуродована морем. Что-то неведомое влекло меня подойти ближе. В её губах шевелился клубок морских червей. Он был похож на чайную розу. Я отошёл за лодку и не смог устоять на ногах.» Барбара взяла за руку Рафаэля и положила ему свою голову на грудь. Черные волосы её растрепались. «Прости, мы не должны были сюда приходить», - сказала я. «Если бы я не захотел – вас бы здесь не было». Я открыла фотоаппарат и засветила плёнку. Мы вернулись в деревню перед самым ужином. Рафаэль не появился на традиционный бокал вина. Толстая повариха раскладывала нам по тарелкам испанский суп с острой колбасой. «Завтра обещают хорошую погоду, - сказала она. На следующий день, не заглянув в мастерскую, я пошла на пляж. Спуск был лёгок, дорога шла под гору среди цветов, которые здесь не опадали до зимы. Странные кузнечики, похожие на сучки деревьев, замерли на асфальте. Я боялась их раздавить, но как только моя ступня оказывалась рядом с причудливым туловищем, они совершали невероятные прыжки. На скалах солнце отражалось в стеклянных террасах вилл. Я думала о счастливых людях, живущих над морем. Ничего не понимая в счастье. Вода была холодна для купания. Течение принесло сюда огромное количество розовых мелких медуз. Ожог от которых не проходил месяцами. Я лежала на песке и смотрела на солнце открытыми глазами. Так сильно любить можно только живое существо. Мне следовало родиться и жить в пустыне. Возможно, родиться песочиной. Чтобы никогда не задерживаться на одном месте. Перекатываясь вместе с ветром. Где-то вдалеке послышалась английская речь. В городке было полно престарелых англичан. Они ставили столик с бутылкой вина, два раскладных стула и вытягивали ноги в страшных синих жилах. Не зря европейцы называли Испанию « кладбищем пенсионеров». Начало смеркаться. Я скатала полотенце и поплелась в гору. Очень быстро холодало в ноябрьские вечера. В виллах зажегся свет. Потянуло запахом еды и табака. «Тебя просила зайти Беатрис», сказала мне Барбара, когда я заглянула к ней в мастерскую. «Зачем?» Она пожала плечами. «Завтра приезжает мой муж. Мы возвращаемся в Гранаду.» Я подошла и обняла её. Влага стояла в глазах. «Подожди, я тебе тут кое-что приготовила», - сказала она. Из шкафа она достала самодельный альбом с надписью « VOLVER» . Я знала, что никогда не вернусь в Андалусию. И Барбара тоже знала. «Спасибо, я обещаю» , сказала я. И мне стало стыдно за свою ложь, и что мне нечего ей подарить. « Я напишу о тебе, Барбара! Какой, самой лучшей испанкой ты была.» Она замерла в позе танцовщицы фламенко и обмахнулась вымышленным веером. Мы засмеялись. «Что с Рафаэлем?», - спросила я. «Он на конюшне. Иди.», сказала она. Беатрис открыла дверь. Ворот её рубашки как всегда был высоко поднят, волосы аккуратно подобраны вверх. Mariposa спала на ковре у кресла. Я оглядела комнату. Мне показалось, что пол в ней земляной. «Не может быть»! Обстановка совершенно не соответствовала рангу хозяйки. Портрет покойного супруга на стене. Всё очень просто: льняная скатерть, деревянная кровать с резным изголовьем. Идеальная чистота, достигаемая заботой невидимой прислуги. Что-то отталкивающее было в её жилище. Мы поздоровались, но она не предложила мне сесть. « Как Вам у нас?», – спросила датчанка, – «Может что-нибудь нужно?» «Нет-нет, благодарю. У меня всё есть». « Не самый лучший сезон для отдыха», - добавила она.. « Да, Рафаэль нашёл прекрасный розовый камень для Amarillo. Сделал надпись и водрузил на холм. У него золотые руки». Я хотела выразить соболезнование, но она остановила меня. «Не надо». «Я хочу Вас просить об одном одолжении», - сказала она. «Да, конечно». «Приготовить воскресный ужин. Ко мне приезжают гости из Копенгагена. Мне сказали, что Вы прекрасно готовите» . Не дождавшись моего согласия, она продолжила: « Составьте список необходимого, я пошлю кого-нибудь из деревни на рынок и к мяснику». Собственно, это было то, зачем она меня вызывала. « Я могу задать Вам вопрос»?- спросила я. Беатрис подошла ко мне на совсем близкое расстояние. Я видела её пронзительные серые глаза. Холодные как глубокие воды. « Что случилось с семьёй в том доме у подножья горы?» « Вы были там?» «Да» « У них утонула девочка. На следующий день после похорон они уехали. Больше я ничего не знаю». Разговор был окончен. Минуло десять лет. На каждое Рождество я получала открытку с профилем хозяйки небольшой андалусской деревни. Год от года открытки приходили всё реже. В конце концов я больше не находила их в почтовом ящике. Возможно, Беатрис не было в живых. Или она продала свои владения и вернулась в Данию. В бесконечных разъездах затерялся адрес Барбары. И мне совершенно ничего не хотелось знать о судьбе Рафаэля. С тех пор моя жизнь больше не была прежней. *Amarillo – жёлтый ( исп.) * Mariposa – бабочка ( исп) *Volver – возвращаться ( исп) ( примеч. автора)