…мир сжался до размеров три на четыре. В таком состоянии он находился уже месяц. Три на четыре - это размер ее комнаты, за стенами которой не существовало ничего. Не было улиц, домов, асфальта и машин. Ужасно шумных соседей – их тоже не было. Несколько раз звонили с работы. Срываются съемки. Она – фотограф с большой буквы «Ф» и заменить ее некем. Работа... какая работа? Зачем и кому она нужна, эта работа? К черту ее. Заходила в комнату мама: тихо подошла к столу, убрала нетронутый обед, потом так же тихо поправила на ее плечах одеяло и вышла. Холодно. Отопление – ни при чем, от батарей несло жаром, да и комнатка совсем крохотная. Здесь всегда было тепло. Раньше. А сейчас – холодно. Даже под ватным одеялом. И холод этот шел изнутри, рвался наружу хриплым шепотом и отзывался болью: «Не нужна… не нужна...не нужна…уходи…уходи... так будет лучше…лучше…». Да кому - лучше??? Рассыпанная упаковка снотворного. Не помогает. Больше – страшно. Рано. Крайний случай. Показалось, что кто-то внимательно смотрит на нее из-за окна. Она повернула голову к окну, насмотревшись вдоволь на сумерки, перевела взгляд на часы. Восемь. Темно. Зима. Почти ночь таращила на нее свои темные с желтым блеском глаза. Сколько дней прошло? Два? Три? Тенью из комнаты на кухню. Мать медленно помешивает в чашке ложечкой давно остывший чай. - Мам… какое число? - 28-е. Неделя прошла. Как во сне. Блин. - Я погуляю. Скоро вернусь. Мать хотела сказать что-то, но так и не решилась – села назад, ссутулилась. Морозный ветер бросил в лицо пригоршню освежающего снега. Отрезвляющего. Обновляющего. - С наступающим! – весело крикнул парень, с интересом заглядывая ей в лицо. «С чем? Ах да. Новый год. Ну да». И ничего. Еще год назад в это время она была как на иголках: бегала по магазинам, разыскивая именно «ту самую беленькую кофточку с голубыми пуговицами для мамы», «забавную маленькую обезьянку для подруги», и «сувенирную курительную трубку с кремнем для него». Для него. Она для него сейчас – пустое и ровное место, совсем ничего не значащее. Надоела? Вроде, нет. А что тогда? Нам лучше расстаться. Зачем? Так будет лучше. Кому? Всем. Вот и поговорили. Ушел. Одна. На совсем вечерних улицах – спешащие прохожие. Кто куда, и, наверняка, домой. А дома их кто-то ждет. Елки… дети…игрушки. Она села на скамейку под фонарем в скверике. Фонарь желтым светом лил на землю, а в его свете – снежинки. Почему-то казалось, что это не снежинки, а такое смешное покрывало, наброшенное на палку. В скверике тоже была елка. Большая и зеленая. Гирлянда из обыкновенных покрашенных разной краской электрических лампочек, странные игрушки, какие-то флажки. Тихо. Скрип шагов. Кто-то большой грузно шел по тропинке прямо к ней. Страха не было. Она вообще ничего не чувствовала, как будто сердце забрали на ремонт, наспех заделав дыру нитками. Безразличие. Шаги становились все ближе и скрипучее, и, наконец, замерли. Кто-то, пыхтя, уселся на скамейку. Закашлялся. - Простите, а который час, не подскажете? - Нет, - монотонно ответила Вика. - А. Не хотите разговаривать? Вика промолчала. - Не хотите. Понимаю. Сидите тут себе, отдыхаете, а здесь какой-то старый пень с расспросами. Наверное, думаете, что я знакомиться хочу с вами? В кино позвать? Я бы позвал, да вы же не пойдете. Наверное, вам домой нужно, к мужу, детям... - Нет у меня… - Я знаю. Мужа – нет. Детей – нет. На работе не была недели две. А дома, наверное, мама ждет? Сидит на кухне и пьет чай… Вика удивленно посмотрела на соседа по скамейке. - А вы откуда знаете? И только сейчас его разглядела. В другое время она бы непременно схватила фотоаппарат из сумки и сфотографировала его. Вот такого, как сейчас. Вполоборота. Она любила необычных людей. А тут – просто клад какой-то. Борода лопатой, объемный полушубок, шапка до бровей, а брови – белые и лохматые. «Иван Сусанин вылитый какой-то. Нарядился». Рядом – елка. Наверное, он ее домой несет. - Я догадался. Я очень догадливый. И что сидишь здесь? – незнакомец незаметно перешел на «ты», - не чуда же ждешь. Чудеса бывают разве? Тогда что? Смотри, смотри-смотри .. Звезды.. видишь? И здесь очень редко можно увидеть. Дым не дает. Это тебе не в деревне – вот там, знаешь, какое небо по ночам? Многомиллионнозвездное? Идешь себе, они светят, снег под ногами скрипит, полозья санок по снегу шуршат. Где-то собаки лают. Дымком пахнет, но не таким, как здесь, а другим совеем. Знаешь, как дрова пахнут, когда горят? Теплом они пахнут и дымок такой сладковатый оттого… «Ясно. Гости столицы, - решила Вика, - приедут, а потом и рассуждают, как в городе жить плохо, а в деревне – экологическая чистота и парне молоко». - Нет, я не из деревни, сказал «Иван Сусанин», как будто мысли ее прочитав. Я так, проездом. Из другого города. А что же ты, подарки не покупаешь никому? Некому разве? - Не ваше дело, - вздохнула Вика. Она не любила, когда к ней в душу пытались влезть. Особенно, когда посторонние и без мыла. Вика не видела, но почувствовала, что «Сусанин» улыбнулся себе в бороду. Похлопал себя по коленям варежками, смахивая нападавшие снежинки, и сказал: - Однажды, давным-давно, знавал я одну девочку. Она была маленькая и до смешного верила в разные там чудеса – ведьм, колдуний и колдунов, в домовых и все такое. Она жила у родственников – ее собственные родители умерли, и о ней позаботиться было некому, кроме тетки. А тетки - у той самой было детишек шесть или пять. В общем, не до нее было. Донашивала она самые обноски после всех и очень хотела красивые красные бусы, какие она видела на ярмарке, куда ее как-то случайно взяли. Она же была маленькой, понимаешь? Вот и мечтала. Ложилась спать и всегда, когда молитву читала, прибавляла в конце: «А еще, Боженька, подари мне, пожалуйста, на рождество бусики». Утром просыпалась и первым делом – руку под подушку. Там ничего не было. Она вздыхала, а ее братья двоюродные и сестры смеялись над ней, говоря: «Смотрите, опять она насмотрелась во сне бус своих». Однажды, зимой, как раз числах в 28-ых, как сейчас помню, она встретила у колодца дедушку. Старенького такого, но не очень. Сказочного, - как ей казалось. Тот протянул ей ниточку и наказал положить под подушку. Сашенька ниточку положила к карман, и весь день с нетерпением ждала ночи. А утром…она проснулась, сунула руку под подушку и нащупала там маленькие шарики. Сама себе не веря, с закрытыми глазами вынула руку, потихоньку открыла один глаз, другой и увидела… бусики. Красные. «У нее бусы, бусы, Сашка бусы украла!» - закричали теткины дети. Тетка отобрала у нее бусы, ничего не слушая, побила племянницу и в чулан отправила. Ты только представь себе, дочка, целая ночь с крысами. Без мамы и папы. В темной чулане, без бусиков, которые теперь, наверняка, отдадут теткиной дочке Аленке. Саша проплакала всю ночь и глаз не сомкнула, хотела из дома убежать. А утром тетка отперла ее… обняла да и заплакала, приговаривая: «Сиротинушка ты моя, Сашенька ты моя маленькая, ты уж прости меня, дуру старую, думала грешным делом, то ты бусы украла у кого». Оказалось, рано утром приходил незнакомый старик и сказал, что он друг отца Сашеньки, что тот перед смертью наказывал ему дочку разыскать и помочь ей. Что это он ей бусы подарил. Вооот. Понимаешь, дочка, не все является на самом деле тем, чем оно кажется. Помнишь, в детстве, когда ты с братом ходила в лес ночью, как страшно все казалось? Что там чудища лесные, которые вот-вот тебя утащат и съедят? А когда снова пошли туда уже утром оказалось, что это просто деревья. Помнишь же? Сейчас вечер, завтра будет утро. Тут «Иван Сусанин» закряхтел и сказал: - Пора мне теперича. И тебе тоже, дочка пора. Мать тебя, чай, заждалась, беспокоится. Кстати, на-ка, возьми, - сказал Сусанин, протягивая ей елку. Зачем вы, вы же, наверное, ее домой понесли, - пыталась отказаться Вика. - Да бери, бери. И веревочку вот на, возьми, не забудь под подушку положить, - полушутя-полусерьезно проговорил Сусанин, снова улыбаясь. «А дед-то того, ку-ку совсем», - с некоторым сожалением подумала Вика, но все же взяла и веревочку и елку. Потом поднялась со скамейки, поблагодарила старика и пошла к выходу из скверика. Отойдя немного, вспомнила, что имя у старичка не спросила, повернулась назад... и увидела абсолютно пустую лавочку, на которую падал снег, засыпая понемногу все следы пребывания на ней людей. - Мам, я пришла, - сказала Вика с порога, отряхиваясь от снега. Мать, облегченно вздохнув, поставила чай, но Вика была уже у себя в комнате - прямо в одежде завалилась на кровать и уснула. Когда утром в комнате у матери прозвенел будильник, Вика тоже заворочалась и подумала: «Вот приснится же, а? Иван Сусанин какой-то, какой-то сквер, какие то бусы, какая-то елка». В комнате, словно сбежав из ее сна, плавал хвойный аромат. Пахло елкой – новым годом и детством. Этот запах Вика даже сквозь дрему почувствовала и открыла глаза: «Наверное, мама принесла откуда-нибудь елочную веточку». Полежала еще немного, привычно ожидая, что сейчас, вместе с пробуждением сознания, вернется в душу ноющая боль, но та не возвращалась. А было спокойствие и какая-то тихая радость. Вика повернула голову и увидела в открытую дверь комнаты… елку. Просто елку. Не наряженную, зеленую, смешно прислоненную к стене…настоящую елку. Вика медленно, очень медленно сосчитала до десяти. Потом так же медленно просунула руку под подушку и вытащила оттуда то, что нащупали пальцы. Осторожно села в кровати, открыла глаза и разжала ладонь. …На ладошке, переливаясь на солнце, лежали маленькие красные бусы