Вдали звучат невнятные слова, скрипит осина или ветер воет, и глаз не разделяет вещества – живое это или не живое? Откуда звук – не чудится ли мне, но вот опять – иголками по коже… Кто в этой бесконечной тишине вот так звучать и так тревожить может? Вот так вздыхать – а не сама ль земля, уставшая от топота и крика, протяжно, бесконечно тянет – Глянь! Сюда, бродяжка, стой и посмотри-ка – и прикуси безудержный язык, и задави, стремящийся из горла, нелепый крик, а строчки слов борзы́х уйми, останови. Земля исторгла потоком слов сжимаемую боль. И, отворив неведомые схроны, рванула боль на свой последний бой, напялив каску, будто бы корону. Царица-боль, ночная маета… В окопах строчек, в буквенных редутах, уже не разбираю ни черта, жестоким звуком до костей продута. Уже не грежу – не о чем давно, и, разбирая старые тетради, я, боли вопреки, читаю. Но, скажи зачем, скажи, чего же ради, не спать ночами, плакать и писать, и рвать листок на мелкие кусочки… Зачем? И что диктуют голоса ночной сове, добравшейся до точки? О родине? Быть может, о любви? Дожде и снеге, пасмурной погоде? Кто шепчет – «Неудалая, лови! Лови слова!» Но снова стих негоден. И наблюдая медленный рассвет, я пью, горячим чаем обжигаясь, а за окном такой декабрьский цвет, и полоса багровая такая – как будто бы убили небеса, ножом разрезав тучи на востоке… О чём писать, мой свет, о чём писать, когда убили небо так жестоко? 14.12.16.