Детей бить нельзя. Никогда нельзя. И наказывать нельзя. Нужно только объяснять. Об этом трубят в рехнувшейся на ювенальной юстиции Европе. В подростковом возрасте я тоже так считала, презирала родителей, которые поднимали руку на маленьких и слабых. Долго считала. Но теперь, когда заходит разговор на эту тему, почему-то вспоминается тот день. Вернее ночь. В подробностях, в деталях. А уж больше тридцати лет прошло. В свой отсек плацкартного вагона они вошли последними, перед самым отправлением. Пока мать бегала за оставшимися в тамбуре сумками (времена повального дефицита, всё из Москвы везли), доченька подошла к сидящей у окна девушке и дёрнула её за рукав. – Пусти! Удивлённая такой бесцеремонностью, та подвинулась, и ребёнок, не снимая пальто, взгромоздился на её место. Далее следовал длинный монолог матери с уговорами раздеться, встать с полочки, чтобы можно было положить вещи и т.д. Все эти тирады разбавлялись либо невнятными междометиями, либо жёстким, видимо, любимым словом девочки «нет». Продолжалось это до появления проверяющей билеты проводницы. Она сообщила упрямице, что находиться в верхней одежде в вагоне запрещено, о пассажирке-нарушительнице придётся сообщить машинисту, он остановит поезд и высадит их с мамой среди полей и снегов. Бесстрашное чадо показало сердитой тёте язык, но всё же поднялось и позволило матери раздеть себя и переобуть. Через полчаса девочка уже по-хозяйски обследовала вагон. Основная цель променада была – что-нибудь у кого-нибудь поиметь, сожрать, а если делали замечание, испортить. В начале вагона ей удалось поживиться конфетами. Но, когда мать спросила, поблагодарила ли доченька за подарок, та швырнула в неё эти конфеты. Говорить «спасибо» деточка считала ниже своего достоинства. В моём отсеке (я занимала нижнюю боковую наискосок от них) она схватила со столика варёное яйцо, его хозяйка, улыбаясь, мягко спросила: «А что нужно сказать?» Имелось в виду «пожалуйста» или другие волшебные слова. Ага, щас. Дитё злобно грохнуло яичко на пол и удалилось. Мать бегала за ней, пыталась увести, отвлечь, но она была бессильна унять малолетнюю хамку. Небольшой перерыв наступил, только когда какая-то тётенька сумела заинтересовать девочку картинками в журналах. За это время мать успела застелить полку и даже рассказать соседям о себе и ребёнке. У неё умирал кто-то из близких, и женщина была вынуждена на несколько месяцев отвезти дочку к свекрови и свёкру. Вот там её избаловали и научили упрямиться (я почему-то представила свёкра этаким монстром с тюремными наколками, хотя, возможно, крутизна была позаимствована от бабушки или ещё кого-то). Теперь они едут домой, и мать надеется, что в родных стенах ребёнок снова станет прежним. Верилось в это с трудом. Вика (имя запомнилось – победительница) была не по возрасту рослой и упитанной, в свои шесть лет она выглядела на восемь-девять. И размер задницы почти, как у меня, двадцатилетней, 42-44 не меньше. А рядом интеллигентная полупрозрачная мамочка, исчахшая после всех бед и похорон. Даже внешне было понятно, что такой человек для доченьки уже не будет авторитетом. Пассажиры стали готовиться ко сну, погасили свет, Вика порявкала на мать, но вскоре затихла. И мы все уже подумали, что спектакль с обнаглевшим младенцем (детей до семи лет церковь считает младенцами) закончился. Продолжения вроде бы не предвиделось, мать с дитём должны были сойти среди ночи. Но оказалось, что мы посмотрели только первое действие, за которым, по сценическим законам, следует второе – кульминационное. Проводница разбудила их за полчаса, предупредила, что поезд стоит всего четыре минуты. Женщина начала будить дочку и попыталась её одеть. Не тут-то было. Ребёночек разомлел в тепле и не желал покидать постельку. Мать уговаривала её, натягивала колготки, но Вика колотила ногами, старясь попасть в лицо. Орала так, что проснулись все. И, если до этого её словарный запас ограничивался двумя десятками, то теперь деточка демонстрировала вполне достойную коллекцию ругательных слов и выражений, в том числе ненормативных. С колготками всё же как-то удалось справиться, и даже втиснули в свитерок (кажется, соседка помогла). Но надевать пальто чадо не позволяло ни в какую, видимо, считая, что без него автоматически останется в вагоне. Не могут же люди быть такими жестокими, чтобы выгнать на холод раздетую маленькую деточку. Поезд уже тормозил, проводница ругалась, таская к выходу их сумки, кричали пассажиры, рыдала мать. Но все вместе не могли справиться с мелким бесёнком, потому как бить-то нельзя, а уговоры он просто не слышит. Станция. Светят окна вокзала. Шум достиг апогея. И тут с верхней полки спрыгнул военный (я ещё при посадке обратила внимание на его серую офицерскую шинель). Не одеваясь, как был в майке и трениках, он подскочил, схватил девчонку за плечи и встряхнул так, что она поперхнулась своими воплями. Потом поднял сзади под мышки и понёс к выходу. Вика упорно цеплялась за боковые поручни, но каждый раз получала коленом под зад. Мощный такой пинок, уж не знаю, не отбил ли он ей чего. Сзади семенила родительница с красным пальтишком и прочей одежонкой. За ними соседи с оставшимися пакетами. Только успели выгрузить всё это на перрон, как поезд тронулся. К герою дня кинулись два мужика. – Ну, ты молодец! Мы сами хотели… Ой, как хотелось врезать этой тварюшке! А ты… ну правильно, ведь ты её и не бил… почти… Офицера трясло. Мужчины потащили его курить, потом упросили проводницу продать им водку. Она принесла две бутылки, а взяла деньги только за одну, поскольку ей самой требовалось это лекарство. Сели все вместе в моём отсеке, у бабоньки-соседки нашлось ещё несколько крутых яиц – пошли на закуску. Я от водки отказалась, но чаю выпила. Проводница снабжала им всех желающих, несмотря на пятый час ночи, понимала, что пассажирам надо успокоиться. И всё равно вагон спал до утра, люди рассказывали друг другу о том, как жёстко их в детстве воспитывали и как это было правильно…