Он стоит у дверей синагоги, Обездоленный, жалкий старик – Стёрты в кровь обнажённые ноги, Взор тускнеющий в землю поник. Мимо важные дамы проходят, От причала бредут рыбаки, Ах, зачем они взгляды отводят От протянутой тощей руки! Ничего не осталось у Шлойме, Хоть дожил он до древних седин. В девятнадцатом, в буйном погроме Был зарезан единственный сын. Помнит он разбитных конвоиров, Под регланами блеск портупей… Боже! Нет справедливости в мире! И за что? А за то, что еврей! А жену его, мудрую Дору, Сшиб налётчик прикладом в висок. Не измерить бездонного горя. Бедный старец шесть лет одинок. Двадцать пятый. Сияет Одесса В пёстрой гамме весёлой толпы, И ему лишь под солнцем нет места На подворье жестокой судьбы. Нет страшнее сего эпизода, И на скорбном лице старика – Бесконечная драма народа, Что мучительно длится века.