На месте правды суетная ложь, Прикрытая постельным покрывалом. Сидит, грустя, да что с нее возьмешь? Воротит нос измучено е*алом. И каверзна она. Постель ей претит. На руки просится как малое дитя. И свет кручины в ней стесняясь светит: В очах не знали что секунды дня. В ночи ее присутствие хмельное, Тревожит пылко чванные сердца. И вот, сидит: предчувствие больное. Как мумия в бинтах, страща [лица]. Страща лица безудержные муки, Что в мимике ее как адов круг. Но вот еще — придут ее подруги. И тут уж будет... И тут уж будет не до праведных потуг. Но кто ее, заразу, враз осудит? Шальная стерва, пачкая на взоре Всю душу сразу, будто зла ушат. Как будто бы помоями — на горе. Ведь поскользнулся ты, и весь парад. Сидишь, очухавшись, взирая небо, землю. И думая, зачем, куда же шел... А на постель ее. Схоронишь волю В объятьях дерзостных: так надо, мол. Кто были те, кто ею не упился? Ее очами, падкими до грез. И разве есть такой кто с ей ужился? Втирая в очи уж свои остатки слез. Себя уверив вновь, что то нечаянность. Ее паскудство просто лесть и честь. Ах так? На мыслях заново распаренность. И сразу мысли все, что тут и есть. Она соединяет оконечности — любя — Путей, которым нет сплетений в суть. Но током жертвы бьет, увы, тебя. И то экстаз! К очам надежды грудь. Она развратна — ложь. Но в ней свята. Такой покажется, да сразу как начнешь. А что начнешь? А то что — маята. И в маяте себя уж... не найдешь. Придешь из ночи на постель ее. Она сидит, в ногах укромно вся. И покрывалом кроет девство ли свое? Она имела всех, глазами в суть кося. Ей имя Ложь, Неправда, и Обман. И Лицемерие, Притворство, Хитрость. Но это все словесный лишь туман. Внутри нее: твоя без смысла бытность.