Глава двадцать седьмая.

«Деньги — это отчеканенная свобода».

Фёдор Достоевский.

«Когда деньги начинают портить человека, человек начинает портить деньги».

Ашот Наданян.

Из дневника Ивана…

Главная задача тёмной силы — замаскироваться под обычных людей и, действуя грубо антилюдскими методами, преследовать их лозунгами о лучшей жизни в будущих проявлениях. Эти силы подвержены стремлению держать человека в состоянии неопределённости, чтобы тот не осознавал своего текущего положения и даже того, что его может непременно ожидать в будущем. Человек, как водится, в таких случаях, удивительно быстро теряет собственное представление и желанную уверенность в том, приведёт ли в скорости его конкретно разработанный план к единственно желаемой цели, или же наоборот непременно отдалит от неё. В таких невероятных условиях, безусловно, даже те личности, которые бы имели чётко прогнозируемые цели и готовые пойти на оправданный риск, оказываются в обязательном порядке парализованными сильнейшим внутренним конфликтом в отношении того, что следовало бы сделать.

Совсем не удивительно, что тот, кто забывает своё прошлое, неизбежно, хоть как тут не крути, обрекает себя на обязательное закабаление и наиболее вероятное уничтожение, что, собственно, с великой необходимостью происходит с его потомками.

А как же с внутренним миром вождей, когда все люди по своему развитию стоят чуть выше скота? Так, оно может скорее всего и есть, но когда в наши головы начинают втемяшивать светлые мысли наши вожди и великие литераторы, то мутит порой до такой тошноты, что кишки начинают выворачиваться наизнанку. Например, дорогой граф Толстой и достопочтенный француз Руссо, великие гуманисты с деньгами в кармане, которые в своих философских трудах проповедовали теорию «лечения трудом». А ведь по их революционно-преобразовательному рецепту миллионы людей залечивали чуть позже в концлагерях.

…………………………………………………………………………

Иван проснулся от шума, доносящегося со двора. Он услышал голоса и высунулся в открытое окно.

— Гляньте вы на него! На него, на проклятущего! — завывал хозяин, поглядывая жалобно то на молоденького, только что приобретённого бычка, то на удивленного Прохора, будто тот мог чем-то помочь в скотском деле.

Пред глазами Ивана явилось удивительное зрелище, когда у крыльца столпились все шесть телят, имеющихся у хозяина дома в собственности, и дружно тянули в расставленных корытах разбавленное молоко. Они премило помахивали хвостами, словно палками. Только один, седьмой бычок, бедствовал уныло в сторонке и сердито взывал о несправедливости в этом гадском мире. Совершенно непонятно было, о чём закручинилась скотина, скорее всего не по нраву оказалась предоставленная в шайках пища. Этот седьмой был новичком в маленьком стаде. Он был только что куплен на рынке и напоказ выказывал собственное недовольство.

— Вона куды яво определили, — загадочно улыбался Прошка.

— Каво яво? — охал и ахал хозяин.

— Дык, Полыгалова! Токмо вам не понять покудова…

Иван вышел во двор. Бычок с мрачным видом косился на Прошку, явившись в чужой двор со своим уставом, явно нарушая все стороны установленных порядков хозяйства. А уж как Ивана почуял бычок и взгляд свой бросил на него, откуда только силы взялись у безрогого — со всей мочи боднул его! Ваня еле-еле на ногах устоял. А задира развернулся сходу и на Прохора голову к земле наклонил, к решительному броску приготовившись.

— Твою качель дери! — заорал с матюками Прошка и очень быстро очутился на высоченном крыльце.

Что случилось, что произошло? И овцы, и лошади, и другая живность были на своих местах, и всё было, как и прежде на своём законном уровне. И вот в это утро появилось вдруг нечто чуждое, непривычное хозяйскому глазу: не такое, грубое, неотёсанное и, как бы даже критикующее повадками непомерными. Настроение телка тут же передалось и жене хозяина.

— Шут тебя догадал припереть богатство-то?

— Хрен яво знал, дурнину экова, черта безрогова!

— Вы бы это, тово! — встрял в перебранку Прошка, — не глумитесь зазря, всякое в жизни-то нашенской встречается.

А те, переглянувшись, применили силу не дюжую и стали тащить бычка, пихая его насильно мордой в корыто…На всю округу мат летел, как птица! А Ивану даже показалось, что от самого бычка резал слух нецензурный срам.

— Дядечки, не пора ли ответ держать? — откуда только взялся мальчонка, что друзей наших в ночь Симбирскую привёз. — Сами поди обозвались до утра обождать, вроде туточки и рассчитаетесь за дорогу.

Иван не знал, что говорить, на кого смотреть и какие предпринять срочные действия. Как всегда, Прохор быстро разрулил возникшую проблему и расставил всё на свои места по чертовским полочкам с удивительными подземными понятиями. Он быстро пошарил в карманах, вытащив вскорости три монеты медного содержания и вложил их с размаху в раскрытую ладонь Фролки. Тот глянул удивлённо на монеты, потом с великим подозрением на Прохора и…

— Э… что делать-то? — раздражённо вопросил он. — Что делать с ними, господа хорошие?

— Не скули, малец, — улыбался Прошка, — за кого примаешь? Пошли немедля с двора! Буде тебе и оплата, и зарплата, и банковский кредит без процентный…

Прохор махнул головой и поплёлся за дом в сторону огорода.

— Може у вас в самом деле денег нету? — спрашивал на ходу Фролка. — Куды вы меня волочёте?

— Есть, дурёха, есть, — отвечал Прошка, остановившись, — вот туточки и есть… А где же им ишшо быть-то?

Только теперь понял Иван, зачем Прошка прихватил с двора лопату. Друг копнул раза три не более, как сунул руку и достал свёрток внушительных размеров.

— Я намедни запрос отправил по нашим инстанциям в отношении скотовода ентова, — быстро говорил он, стараясь удовлетворить вопрошающие взгляды спутников в его сторону. — Тут вить вот какое дело: наш с вами общий знакомый не просто так разбогател опосля раскрепощения. На монетном дворе работал в бытность свою. А таперича глядишь ты – в зажиточные крестьяне выбился. Вот туточки, в этом самом свёртке маточники имеются и чеканы, коими монеты разных калибров штампуются, без передыху всяческого. Окромя того и сами монеты имеются. Фальшивые, конечно, но никакая финансовая компания не придерётся. В аккурат сделано — чин чинарём.

Иван с Фролкой стали осматриваться по сторонам, мальчонка, тот и вовсе, так и зыркал, пока не закричал:

— Хозяин с ружжом!

— Ты чё, анафема, к стрельбе приучен чё ли? По живым-то мишеням… — заорал Прошка на вооружённого кулака.

— А вы чаво это тута?

— А мы тута об «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» беседу ведём.

— Ну-ка, — вздёрнул вверх дуло бердана хозяин двора.

— Нукать своих животных будешь! А вот в том кодексе за изготовление фальшивых монеток кара есть в виде каторжных работ до десятка лет. Ага!

Дуло пошло вниз. Человек с ружьём покраснел, сразу было видно, что не со зла, а с перепугу великого. А Прошка продолжал лепить словами куда ни попадя во всё своё чертовское удовольствие:

— Фальшивки появились тут же, сразу почти с самими монетами. Даже Диоген… Знаете такого философа древнегреческого? Выдающаяся личность, между прочим! И вот вам, в молодости он фальшивомонетчиком отпетым был… Ага. А как же…

— Вы кто? Вы как?

— Да очень просто! Известный факт, что таковые крестьяне зажиточные завсегда прятали свои заначки в кубышках, либо другой таре и закапывали рядом с пашней прямёхонько. Почему? Спросите вы. Нет, не из боязни раскулачивания или же кражи какой. Токмо из-за меры предосторожности перед пожарами, разорительными во все времена. Ты уж не обессудь мужик, мы с тобой по-честному поступим. Деньги сравним с чеканкой для начала… Фролка образец доставай немедля!

Тот достал три монеты, которые подверглись сравнению с содержимым кубышки. Прошка был просто в восторге.

— Ого, да ты точно мастер! А ишшо благодарен тебе в том, что не просто чеканишь, а пускаешь их в ход и своим трудом обратный доход имеешь. Вот ведь в чём сила мужицкая, сила стоящая, когда не зарится он просто так на добро, лёгким путём добытое, а лишь пользуется им для раскрутки своей жизни трудовой. Вот коли бы наши баре уразумели ход такой мысли мужицкой… Хотя, как сказать… Туточки и другой конец палки имеется, когда убивают и грабят, а потом доход в оборот трудовой пускают. И таких примеров в истории полно, не перечесть. Токмо в данном случае сие предприятие поддерживаю полностью и бесповоротно.

Хозяина трясло, он даже присел от дикой наглости гостей заезжих и никак не мог взять в толк: как и каким образом его вот так, да запросто, совершеннейшим образом собираются облапошить без всяких на то ограничений. Он пытался ещё пару раз приподнять берданку, но снова и снова опускал дуло к земле. Затем рявкнул дико, озлоблено на невесть каких проходимцев, которых сам же и приютил:

— Ах! Чтоб вас тут всех разорвало! А нукась… кидай брахло на земь!

Кулак приложил приклад к плечу, прицелившись точно в лоб Прошки. Тот вздрогнул, как и все остальные, но не от испуга, а от удивления, когда хозяин вдруг обмяк в мгновение ока и стал медленно опускаться на четвереньки. Сзади него стояла улыбающаяся Эйда с огромной чугунной сковородой в обеих руках. Буквально через мгновение, Прохор уже склонился над хозяином, свалившимся от недолгого помутнения:

— Я же не просто так беру, дурья твоя башка, а с возвратом, — убедительно твердил он. — Возврат моим же трудом будет отмечен пламенным, как с физической стороны, так и умственной отдачей. Кажи давай наковальню свою с кувалдометрами, да горн распаляй. Щас я тебе таких монеток с полмешка в три секунды сварганю.

Примерно к обеду и управились. Хозяин был всё время на чеку, бегая взад-вперёд вокруг двора, выглядывая соглядатаев, а Прошка махал кувалдой в своё удовольствие, чеканя медные монеты, которые так и отлетали в сторону, где Иван усердно складывал их в мешок. Эйда до поры не стала озадачивать новыми заботами своих друзей, а только стояла рядком и премило улыбалась их расторопности. Уже за столом, когда хозяин, раздобрев не на шутку, наливал Прохору полный стакан первача под уху из стерляди, Эйда, наконец, сказала то, что хотела… Иван помрачнел, а Прошка, уже привычный к такому обороту дела, ответил просто:

— Не боись, Ваня! Два дня нам тут с тобой сроку… помозгуем, потренируемся и махнём в другое созвездие, оставив наши тела на попечительство нашему новому знакомому. Ага?

— Ага, — только и оставалось ответить Ивану.

Эйда должна была отдать ключ и в срочном порядке отправится к шефу преисподней. Не буду описывать эротические подробности в действиях наших влюблённых в отведённые им пару часов на сеновале, но… Я полагаю, что самым ярким и самым романтическим обстоятельством в русском национальном сексе, при совместном его проведении не только с плазменной сущностью, является не проблема «как», а проблема «где». Нашим влюблённым несказанно повезло, поимев для своих необходимых нужд свой, совершенно отдельный для ненужных глаз сеновал. А как же? Ведь вся наша действительность романтизирует простой, казалось бы, обыденный повсеместный секс. И я непременно увижу здесь согласных в том, что нет никакого удовольствия в том самом сексе, если к этому не примешана любая доля романтики, будь то опасность или авантюра, какая-либо тайна или приключение, искреннее влюблённое состояние. Без этих перечисленных моментов секс будет являть собой рутинное обычное соитие, только и всего и не более того. Но, позвольте, если вы хоть чуточку, совсем немного, но честно влюблены и объединены невероятной тайной с непременной опасностью… Эх, да… Удовольствия и переживания от секса становятся, не в пример, на много порядков выше.

И вот… Какая-то сумасшедшая волна невероятной любви, самой правдивой нежности и даже искренней жалости внезапно нахлынули на их сердца. Эйда была восхитительно сексуальна, а Иван неутомим в применении своей мужской силы. Но им, все же, пришлось в очередной раз расстаться.

В это самое время заседание за обеденным столом продолжалось и раскрывалось самыми интересными сторонами.

— Не пойму я вот такого чертовского понятия, — бушевал гостеприимный хозяин дома. — Позабыли веру, нехристи, позабыли истинное предназначение христианина?

Я уже и не знаю, с чего начался этот религиозный спор, но Прошка, закусывая квашенной капустой очередную толику водки, разошёлся не на шутку:

— Позабыли, как же, — смачно хрустел и чавкал он капустой, — Подзабыли уж достаточно! Ваше высшее обчество, да и всё людское не знает, поверь, твою дивизию, ни одной религии, уничтожившей в своё же благо столько невинных человеков. Ты, простой мужик, поднатужься и представь себе: толики не хватат до тысячи лет одной только коварной инквизиции в Европах! А шесть десятков мильёнов человек, изничтоженных в Латинской Америке, куды подеваешь?

— А хто их пересчитывал? Ты, чё ли?

— Я, чё ли… Ваши миссионеры во имя благородного христианства со всеми заповедями содействовали уничтожению до сорока мильёнов человек в Африке. А енти… енти богобоязненные англичане? Которые в Северной Америке расчистили себе путь почти в десять тысяч квадратных километров… опять во имя христа?

— Дык, то оне…

— Оне ишшо с невероятным успехом за туземцами Австралии, как за дикими животными охотились очень продолжительное время! Оне или не оне, но ежели всё сложить, то получится одна пятая часть всего населения планеты Земля. Сам Адольф Гитлер на этом фоне мелкий хулиганишка.

— Какой-такой Гитлер?

— Сболтнул лишка… Не бери к сведению. Он… как говорится, потом… потом будет, чтоб он провалился! Кстати, недаром… ох недаром Адольф опосля смерти Нечаевской вдруг через семь годков-то народился с запашком душонки дюже знакомой. Но твоя религия, запомни вовек, привнесена на острие металла острого и покоится на крови! То факт.

Мужик встал, перекрестился на все стороны, плюнул через плечо, затем в сторону Прошки и разлил по стаканам новой порции водки.

— Дядечки, как же мне-то быть? Пора бы уже и в дорогу поди собраться. Тятенька небось волнуется.

— Ага, волнуется со всеми переживательными моментами, покамест не обожрамшись, — ухмыльнулся Прошка и закашлялся, поперхнувшись от увиденной горячительной смеси в стакане. — Вона, — пнул он по мешку с деньгами, — бери себе половину и проваливай… Учти же и помни, что я тебе говорил. Повсюду уж заведено, когда местный кулачок какой-нибудь, не знавший покудова ничего окромя жадности, занимает на свой риск в судном товариществе рублей сто для начала. В течение мая и июня, самых наитруднейших для крестьян в работе, он покупает сено по пять копеек за пуд, а при первом снеге вывозит то сено на большую дорогу, где ему незамедлительно отдают по тридцать копеек за пуд и даже по более. Ежегодно близстоящие деревни накашивают по сорок тысяч пудов сена, и ежегодно тот самый кулачишко просто и запросто кладёт в карман более пяти тысяч рублей серебром. Во как… И это у всех на глазах, не шевельнув даже пальцем. Неужели крестьяне всех этих дворов не могут сделать тоже самое, что и этот кулачишко? Могут! Но ничего этого нет… Нет сейчас и не будет через сто пятьдесят лет, когда вместо сена, злой и дорогой бензин выступит на арену общественного цирка. Короче говоря, ты понял, что нужно делать. Но, с непременным условием: эти деньги вернёшь на благотворительность. Токмо церковь не поднимай, ни в коем случае, а возводи школы с медицинскими учреждениями, вот так-то… И каждые десять процентов от выручки будешь приносить туда же до скончания века твово.

В каких-то полчаса Фролка был спроважен с деньгами и довольной физиономией. Эйда села к нему в коляску, дабы по дороге выйти из неё и испарится в своё время. Она настоятельно рекомендовала друзьям основательно подготовится к будущему путешествию: как во времени, так и в пространстве, ибо любые их действия будут теперь сопряжены с собственными жизнями, в усладу самого его — главного смотрящего на планете Земля. Самое невероятное — это то, что Эйда теперь никак не могла помочь Ивану с Прохором и даже не могла знать, где они находятся в тот или иной момент, поскольку этим же и навредит им. Ведь Самбездныч в обязательном порядке расстарается теперь и невероятным образом выпотрошит сознание Аделины таким образом, задействовав любые чудесные силы, чтобы узнать всё до малейшей песчинки правды о её любовнике.

— Ну, что, Ваня, — ковырялся в зубах спичкой Прошка? — Не пора ли и нам с тобой отваливать с добром и честью?

Иван рассматривал ключик в раскрытой ладони и как будто видел его совсем уже, с другой стороны. Теперь ключ не то чтобы привлекал изощрёнными формами и изыском, куда вложил всю свою душу мастер, сделавший его, а как бы притягивал к себе словно магнит, и готов был втянуть в себя целиком и полностью. Это невероятное воздействие золотого ключика неимоверно повлияло на сознание Ивана и вот… Взгляд держателя необыкновенной вещицы был уже не из его головы, не из его глаз, а из собственного сознания, которое вдруг, чудесным образом, оказалось в том самом ключе.

— Эй, ты… куда? — Заорал Прошка! — Брось немедля! Ишшо улетишь в саму тартарары без моего-то ведома!

Иван встрепенулся, махнул из стороны в сторону головой и… Его удивлению не было предела. Ведь почти получилось то, чего до этого момента добивались от него друзья.