Глава двадцать девятая.

«Революции начинают адвокаты, но заканчивают их не они.»

Пьер Поль Руайе-Коллар

«Рога не мешают дьяволу носить самые разнообразные головные уборы».

Станислав Ежи Лец.

Из дневника Ивана…

Теоретически вполне возможно и допустимо, что из-за вашего присутствия в прошлом времени, тем более в собственном прошлом, будущее настолько может измениться в своей непоправимости, что вы вообще не родитесь на свет. Этот плачевный результат, вне всякого сомнения, будет безусловно означать, что вы не вернётесь назад в грядущее, непременно создав при великом огорчении неразрешимое противоречие. Именно для таких моментов и существует параллельные реальности, созданные Чрейдой. С помощью анализа таких параллелей, создавая альтернативную реальность в жизненном пространстве, Чрейда выбирает наиболее подходящий путь в дальнейшем развитии на основе тех же исторических случайностей, ведущих направленно к некой необходимости дальнейшей эволюции человеческого сознания. А те вселенские альтернативы останутся в оцифрованном виде в тупиковой реальности. Возможно последовательный временной ход не произойдёт, когда история вдруг помчится с невероятной скоростью совершенно по новому пути в другой параллельной вселенной, независимо от замыслов самой Чрейды. В таком случае путешественнику по времени следует подстраховаться. Заведите дружбу с противоположным полом в том времени, где вы находитесь и уж точно появится шанс на ваше появление в будущем. Вы явитесь гарантом в виде собственного пращура. И тогда образуется наименьшее число рисков, как бы случайно стереть себя из собственного будущего.

Но остаётся совсем непонятный для моих доморощенных мозгов момент: как может человек влюбиться в плазменную сущность, которая лишь внешне проявляет свою похожесть с человеком? Ведь у Эйды нет плоти. Нет и не будет… А как же тогда плотские утехи, выступающие непременной атрибутикой любовных вожделений? Тем более, что они были и я их явно ощущал. Задаюсь неоднократно одним и тем же вопросом: может и я есть уже не в плотском теле, а лишь в оцифрованном сознании космоса? Может головная боль и кровь, и еда, и другие ощущения лишь плод моей фантазии вроде фантомных ощущений, оставшихся из прошлой жизни? Тогда получается, что в настоящее время, а по сути и в прошлое - меня уже нет на свете и не будет никогда… Что же, позвольте, мне думать, что предпринять? Радоваться ли мне такому моменту или огорчаться?

--------------------------------------------------

Прохор, увидев грозного дворника, пытающего засунуть кончик свистка в пышную бороду, не преминул откликнуться, как только можно, с вежливой показной покорностью:

–– Храни бог от ентова момента, дядя. Печники мы, печники…

–– Какого ляда?

–– Дык, соседи ваши, звиняюсь, жалуваются на задымлённость повышенную, — продавал Прошка дворнику любую околесицу, какая только в голову ему приходила в таком критическом моменте, когда их застукали врасплох. — Я вот чё думаю-то, какая тяга? Тута зависть ошалелая к чертям твоим собачьим!

— Ах, вона чаво! — Добрел на глазах дворовых дел мастер, нисколько не думая, что конец лета, но видя, что и его смекалка в разговоре сгодится, да и время представилось с интересом провести, обмолвился:

— Это вам не в ту пору, господа хорошие…

— Каку пору, почтейнейший?

— А таку, когда всем было худо и всем, почитай, было ровно. А нониче представилось, так сказать, таким манером, что ты, допустим, хочешь, чтобы было непременно хорошо, а вот соседи разлюбезные так и норовят тебе во зло сделать худо. К примеру, трубу чем-ни-то прикрыть…

— Вот беда, — не унимался Прохор. — Для чего же это надобно?

— Зачем-нибудь и надо, стало быть. Тебе хорошо, — ткнул свисток дворник в грудь Прошки, — ему хорошо, — показал он указательным пальцем на Ивана, — а мне, скажем так, худо. Дык пускай же и ты будешь такой же дурак, как я. И пущай же вам обоим будет худо, даже по более от моевоннаго.

— Да уж… Человечишко изо всех сил старается удовлетворить своё эгоистическое начало. Завидуя и падая до самого рабства, он становится в итоге тягостным сам себе, — вдруг перешёл Прохор на совсем незнакомый для Ивана стиль общения, с видимым удовольствием играя с собеседником в одну, только ему известную разговорную игру с интересными для него же самого правилами.

— Жисть-то ноныче – кобыла сумасшедшая, — не слушая собеседника и не вникая в его порядок неизвестных слов, продолжал излагать свои мысли дворник, — пасть-то разинула, да всё слопать норовит.

— У каждого своя собственная реальность и, вне всякого сомнения, карта жизни своя же. Помилуйте, вижу наглядно ваше умение и вам подобным ссылаться на обстоятельства, обстоятельства неотвратимые с происками врагов, а также с непониманием окружающих…

— Чаво?

— Осень, грю, скоро! Всё, что есть в твоей жизни, ты выбрал, не вероятно, но факт – себе сам. Примерил её в лучшем кажущемся виде по себе, по своим собственным мыслям и убеждениям.

— Дык и я о чём… Природа у нас, сударь, таковая… Мужицкая природа-то. Совсем непривычно стало жить опосля раскрепощения. Совсем стало быть свободно, отсюда и ума свалилось на всех сверх меры не в пример.

— О-о-о… Ум, поверьте, дядя с метлой, самообучающая система, но вскоре явно превращается в бесконечно болтающегося бездельника, который выходит из-под контроля и, нет бы мести дорожку, мусор убирая, начинает напрягать прохожих всякой фигнёй.

Иван ошалело смотрел то на одного, то на другого, пока дворник не дошёл в скорости до белого каления и не выкрикнул, забыв совершенно для чего он тут, с кем он тут и о чём:

— Орало дурацкое! Катись от селя! Отродясь печников не терплю! Умишша с гору, а как до дела – поди сышшы…

Друзья, прыская от смеха, ретировались срочно в неизвестном направлении, лишь бы подальше от этого места.

— Ентот хрен с метлой мне вот чем глянулся, — выговаривался на ходу Прохор, — вить предок одного чудика психолога-хироманта Бориса Троцкого. В начале двадцать первого века появился на шарлатанском горизонте ещё один мошенник в научном виде, правнук дворника, с коим мы имели честь беседу непродолжительную провести. Ох уж енти экстрасенсы, в дурдом их мать. Я, мол, книжек не читаю и телевизер не смотрю, а мысли, мол, беру из астрала. Конечно, можно их, мысли, оттудова взять. Тамочки всё по полочкам разложено. Но ведь для этого и нужен ум, которого у афериста такового и не было.

— Надо же… Но, чтобы манипуляции с людьми любые проводить, тоже особый ум-то необходим?

— А как же… Всё созданное человечеством, причём самим, лишь с приглядкой со стороны, да с некой поправкой в неудобственный какой случай, вить воплощение человеческой мысли. И когда мы говорим о чудных произведениях искусства, о каких-то гениальных открытиях, о философии и мистике, в любом откровенном случае мы отдаём первенство мысли. Но возьми дворника тово, прадедушку умёхи в псевдо психологии. Меня всегда поражают таковые пожилые люди, вроде бы малограмотные, но с великой ясностью ума и непревзойдённым пониманием жизни. Ведь они без должного образования мудры не в пример какой. А возьми правнука… Нахватался энциклопедических знаний, нарыл психо-опытов, тем самым совершенно дезориентировался в себе и в окружающей его жизни. Мало того, он, пользуясь свой раскрученной болтовнёй, дезориентирует окружающих, верящих его шарлатанским мыслям, людей.

Немного отдалившись, Иван спросил непревзойдённого интригана-шутника:

— А вот про ум-то интересно вы, сударь, загнули, — глядел он, улыбаясь. — Нельзя ли поподробней?

— А что туточки такова? Ум-то мы сами и лепим… делаем его таковым, каков он и становится. Токмо изначально упускаем из виду основные свойства ума, которые находятся в непрерывном движении и должны поглощать информацию. То есть упускаем своё развитие, которое нам же и предназначено вселенной, для нашего же блага в будущем процессе оцифровки сознания, как итога жизнедеятельности. Но вот мы начинаем разглагольствовать, перестаём кормить ум новой информацией, пережёвывая старую. Прекращаем учиться, извлекая информацию второстепенную, которая вокруг да около, слушая всяких извращенцев и шарлатанов. Начинает, друг мой, радовать нас такое состояние и ум привыкает, делая самые нелепые предположения о будущем. Бежит умишко уже без оглядки от настоящего, которое является единственно реальным. А в ентот-то момент и надобно просто жизни своей радоваться, радоваться возможности даденой Чрейдой для развития свово. Короче говоря: учиться, учиться и учиться, как завещал… Кстати, про Ленина…

— Больше кирпичом Ленина убивать не пойду! — Запричитал Иван. — Хоть тресни!

— Та я же не про то… Не собираемся больше трогать твоего Ленина, уймись. Нам дел до других субъектов чё ли нету?

— И других убивать не пойду, не смотря на твои дурацкие эксперименты.

— Сам не поймёшь, куды ты котишься, Ваня. Я таковую ситуацию любую выверну, что тут же поимею твои мозги, как и у любого встречного прохожего.

— Знаю всё… В себе не могу разобраться… Ну и что ты там про Ленина?

— Дык, он же возомнил в себе силу великую. Презрев дальнейшую науку, стал он переиначивать, да пережёвывать то, что скопилось в голове евонной. Маркса того же к нам преподнёс на блюдечке с голубой каёмочкой. Да так преподнёс, что долгонько ишшо аукаться будет.

— А как же единство и борьба противоположностей как двигатель исторического процесса?

— Это ты про основной закон диалектического материализма? Ну где же тогда в классовой борьбе единство? Абсолютное противоречие явно представляется… Противоречие закону о классовой борьбе как основном двигателе истории. Этот немецкий деятель долго пережёвывал старые формулы чертопоклонников из средневековья, когда в дьяволе бог. Налицо весь секрет этого единства и борьбы противоположностей. Эта тупиковая загадка, которую сами себе задали философы. А некоторые даже свихнулись на данной почве потому, что решения нет её. Своего рода философский камень, который придумали во тьме ночной и сами же искренне о него ломают голову. — Прошка вдруг с серьёзным видом посмотрел на Ивана и проговорил, щёлкнув пару раз пальцами, от которых полетели голубые искры в разные стороны: — А не махнуть ли нам на лет… на чуток эдак назад ишшо.

— Куда это? Ещё?

— Дык к Марксу… Как его? К Карлу…

— А что, заинтриговал, щельмец! — Чесал усердно нос Иван. — Заодно и время убьём, всё одно пропадать пропадом вскорости.

— Как ты сказал? «Время убьём»?

— Ну… А как ещё?

— Выражение таковое меня огорчает, печалит и беспокоит сильно. В привычку уже вошло, когда прежде, чем развиваться, но скорее всего вместо ентого вопроса – убиваем время. Молча, безропотно, порою сладострастно… А ведь енто ведёт, как тут не крути, к очень серьёзным последствиям, дружочек. У тебя есть время, у меня… Хоть оно не то, что мы привыкли все думать, но даже в такой форме восприятия время единственный ресурс, который уж точно никогда не восстанавливается. Всё можно вернуть… Буквально всё! Но только не утраченное бессмысленно время. То, что возможно сегодня, может стать, безусловно, невозможным завтра и послезавтра, и вообще никогда. Если мы можем вернуться назад, то вперёд, увы… Ничтожный человечишко рассуждает, будто возможно отложить всяческие важные мероприятия с непосредственными делишками на потом. Он в своей правоте, в своём рутинном проживании уверен навсегда и шепелявит многозначительно ртом, что через две недели будет точно такой же день, как и сегодня, как и вчера. Но заблуждение вместе с разочарованием не заставляют себя долго ждать, вить через неделю, тем более через две, качество времени изменится. Наступает непреложно другой день и третий с четвёртым, которые предназначены совершенно для других дел и то, что можно было сделать сегодня уже совсем не вписывается в существующую ткань времени завтрашнего. Ваня, друг мой разлюбезный, Чрейда определила для всего свой определённый срок и у всего есть своё время. Но сначала с великим усердием нужно понять это, нужно учиться чувствовать это, а затем уже стараться этим управлять. Один нюанс, погодь, нельзя медлить никогда, но, простите, и спешить, тоже не требувается.

— Не привыкну никак к привычным, казалось бы, словам, стоит только над ними чуток поразмыслить.

— То-то и оно, Ваня… То-то и оно…

Иван немного помолчал. Притих на время и Прохор, пока не увидел, как его друг достал ключ из благородного металла и крепко сжал в кулаке.

— Давай, Ваня… Давай, жми! Тебе должно уже и время подчинятся, пёс его возьми, о котором только что тебе вещал.

— Но… но куда и как?

— Дык прям на хватеру к Карлу и валяй. Представляй сходственно с предыдущими поступками. Токмо гляди, щёб мы привиденьями заявились, щёб не видать нас было, не то, как в прошлом разе. И ишшо… Щёб жрать могли как живые с пузами… Уж так оченно хотца сосисок аглицких в желудки накидать. Да хлебца-то свеженького… хлебца-то не забудь! Чую, что хлеб-то в землях тех, как и пиво удались на славу для щастья нашего с тобой.

— Ага… Посмотреть на его время есть желание у меня. И это очевидно. Но страшно… Страшно видеть время то, которое принесёт несметные разрушение впоследствии, будучи даже, казалось бы, не причём, но при должном размышлении, глубоко причастным.

— Время, если б токмо знал Маркс – дубина немецкая, разрушает всё! Да-да… Сносит с лица земли всё то, что идёт вразрез с истинным духовным прогрессом. Пойми ты, чудо голова – необходимы реализованные знания о том, что мы не на определённый промежуток времени физическое тело, но… бессмертная душа. Мы имеем бессмертную природу и в корне отличаемся от бренного смертного тела. Как раз всё это и делает человека, достигшего необходимых знаний абсолютно бесстрашным.

— Кажись, пошло… Вроде бы…

— Токмо думай не о «Капитале», не о трудах евонных, не о дурдоме, Лениным созданным с его помощничками. Рассуждай мозгами о Карле, как о простом человеке… Мол, выпивает там… Гуляет с друзьями между делом…

В то самое время, когда строились непрерывно улицы для богатых, Лондон девятнадцатого века был городом невероятной нищеты, где миллионы людей жили в антисанитарных переполненных трущобах. Наши друзья вдруг оказались на одной из многолюдных улиц Oxford Street. Люди прогуливались в одеждах непривычного образца, совершенно не подозревая, что их в данную пору рассматривают двое пришельцев из будущего времени. Современные историки подсчитали, что если сложить все деньги, которые были в то самое время у Карла Маркса, кстати, задокументированных в письмах, то и он и его семья могли вполне ни в чём не нуждаться. Однако несравненный Мавр, как называли Маркса его друзья и сподвижники, жаловался на нехватку оных. Своей жене отдавал самую малость и куда девались остальные деньги доподлинно не известно. Хотя биографы намекали, что несравненный наш борец с буржуазией любил показать из себя аристократа или, по крайней мере, делал вид ведения аристократического образа жизни. Ещё он играл на бирже, где его высочайшие экономические способности никак не могли помочь в дальнейшем его обогащении и Карла Маркса постоянно постигали неудачи.

— Прохор?

— Чиво ишшо?

— Тебе не кажется, что для Лондона ты выглядишь как-то не очень? Тельняшка там и всё такое…

— Угомонись маненько… Вить мы ж невидимы… Не-ви-ди-мы.

— Тогда опять меня грызут сомнения в очередной и многократный раз… коль мы здесь, а я так понимаю, что наше сознание как раз тут и присутствует без тела. Тогда где оно? Тело где?

— Там, где надо, чудик… Гляди-ка, вона Мавр наш нарисовался в компании соратников по немецкому клубу в доброй Англии.

Иван всмотрелся в гуляющую в нарядных платьях и костюмах публику и прямо перед собственным носом увидел троих, праздно шатающихся джентльменов. Карл Маркс размахивал руками, видно был уже навеселе, после посещения попутных пивнушек. А их, пивнушек тех самых, без преувеличения сказать, на пути разгульного следования было вполне предостаточно, чтобы, при посещении каждой, набраться до последней алкогольной кондиции и сойти с дистанции задолго до финиша, даже при умеренном возлиянии.

— Послушай, Вильгельм, — торопливо, с некой иронией и неистовым возбуждением говорил Маркс, обращаясь к одному из своих спутников, — волнующий до глубины души сегодняшний праздный день, позволяет мне с величайшим упоением сказать, что… Гуляем, друзья, гуляем!

— А что ж такое, достопочтенный Карл?

— Как что? Как что? Мне уже, стыдно сказать, давно пристыло просить денег у Энгельса. Впрочем, если он мне выдаст безвозмездный кредит, то не откажусь, — говорил Маркс, смеясь, — но позвольте… Лет пять назад пришло ко мне радостное событие, когда сообщили о смерти дяди моей жены. Этот старый пёс оставил крупную сумму экономке, что не позволило мне развернуться на широкую ногу, но теперь… Теперь я уведомлён, что моя мать умерла. А ведь ещё вчера я стоял одной ногой в могиле, когда сегодня могу поблагодарить старуху о наследстве.

Иван с удивлением смотрел на Прошку:

— Я, помню, ночами не спал, когда конспектировал работы этого выдающегося человека, в века прописанного при советском союзе золотыми буквами в наши мозги. Мне и в голову не приходило, что он простой смертный, что он… Позвольте, он – недосягаемая величина. Но тут, с первых слов и при первой близкой встрече быстро начинают меняться впечатления.

— Гляди-гляди, в пивнушку вновь заходят. Эдак оне в pub craw, намеченную сегодняшнюю цель, никогда не попадут, — воскликнул Прошка. — Идём за ними… Аж слюна водопадом пошла!

В пивнушке играла скрипка, а Маркс с друзьями уселись за стол, на который тут же были принесены кружки с удивительным английским пивом. Прохор и Иван подсели рядом на свободное место широкой скамьи, вдыхая аромат, исходящий от огромных бочек.

— А кто эти? С Марксом которые? — Спросил Иван, разглядывая довольные лица, испускавшие хмельную энергию.

— Дык, как яво… Вильгельм Либкнехт и Эдгар Бауэр, будто бы…

— Ну что за пиво без пышной пены? — Возмущался Вильгельм.

— Но, позвольте, пиво ирландцев и англичан по крепости значительно превышает пиво других стран, — прихлёбывая из огромной деревянной кружки, вступил в разговор Эдгар. — Тут ведь эль присутствует и быстрое верховое брожение позволяет пиву дозревать не в пивоварнях, а непосредственно в пабах. Отсюда низкое содержание углекислой кислоты.

— Совсем было невмоготу мне с непривычки, употреблять его, сходное с нашим, но по виду своему и вкусу, выдохшееся как будто, — ответствовал Маркс.

Прошка не преминул воспользоваться ситуацией и, облизываясь, отбежал к соседнему столу. Что он там вытворял, Ивану особо видно не было, но все же приметил, как Прошка толкнул вдруг одного из сидящих, а затем второго. Третьего он ущипнул, четвёртому, самому толстому, что-то нашептал на ухо и… Началась самая настоящая потасовка: крики, ругань и, конечно, драка. Неутомимый Прошка сидел уже за столом, когда Маркс и его друзья повернули головы в сторону разразившейся внезапно кутерьмы.

— Ты что творишь? — Начал возмущаться Иван.

— А как ишшо я ихнева пива отведаю?

— Ничего, если ты привидение в данный момент? Куда пиво-то заливать собрался?

— Кудыть надо… Чиво я их-то ждать должён…

— Значит такое дело всё же возможно? — Тут же задумался Иван. — Значит вполне вероятны и даже действую те силы, когда одним сознанием без тела можно воспринять физические ощущения.

Прошка же, воспользовавшись столь благоприятным моментом, выхлебал одну за другой всё содержимое трёх здоровенных кружек…