Снегопад кончился незадолго до рассвета, серое небо - все в ржавых пятнах просветов, казалось, примерзло ко льду. Стылый плотный туман, столь характерный для этих мест, недвижимо висел в воздухе - никакого намека на ветер. Впрочем, это даже хорошо - можно долго оставаться незамеченным, друзья не рисковали заблудиться - лес остался за спиной, а в здешних местах они ориентировались как у себя дома. Несмотря на плохую видимость двигаться нужно было осторожно - разведчики противника или ушедшие вперед части авангарда могли уже выйти в эти места. Хоть до шоссе и было две с половиной мили, а все же ферма была бы желанным опорным пунктом... Кимпимяки осторожно выглянул на тропу - никого. Он подал знак своему другу и тот, перехватив свой "суоми" стал пробираться сквозь кусты и ветки деревьев, которые щедро осыпали его снегом. Это был старый воин из резервистов, звали его Тауриайнен. Кимпимяки познакомился с ним месяц назад, когда на заставу прибыло пополнение из резервистов. Молодой и старый воины быстро нашли общий язык - оба были рыбаками. Ночами во время дежурства они могли часами беседовать о рыбалке - спорить о способах, обсуждать преимущества одного над другим и многое другое. Но было у этих людей еще одно качество, объединявшее их - любовь к родной стране. Кимпимяки говорил, что он готов отдать жизнь за свою страну, на что старый воин ухмылялся в бороду - он знал, что такое воевать за родину, и, вздохнув, Тауриайнен рассказывал одну из своих историй об одной из войн, в которых ему довелось участвовать. Старик был настоящий ветеран - за его плечами была русско-японская, первая мировая и гражданская война… Но разговоры у костра и быт воинов в мирное время остался позади, и для Кимпимяки казались чем-то далеким и нереальным, хотя с тех пор как раздались первые залпы, русской артиллерии, прошло всего два дня. Сейчас их целью была Лаамасенваара – маленькая ферма, в которой вел свое хозяйство простой фермер со своей семьей. Это была дорога, и дорога давала время размышлять. Кимпимяки думал о том, что с самого начала войны у него даже не было времени бояться. Хотя когда он, взбудораженный рассказами Тауриайнена, думал о поле боя, он представлял себе, что людьми движет страх, страх перед смертью. Теперь он скорее понимал, что им движет страх перед жизнью, жизнью его врагов и врагов его страны. Когда на рассвете русские пошли в первую убийственную атаку на их заставу, один из воинов крикнул: ”Боже мой! Сколько русских! Где же мы их всех похороним?!”. Все кто был рядом, нервно засмеялись, и только у Кимпимяки лицо скривила ужасная судорога ненависти, он думал только о том, чтобы убить как можно больше врагов. Когда лейтенант скомандовал отход, Тауриайнену пришлось силой оттаскивать парня от позиции – Кимпимяки сопротивлялся. Сейчас он лишь смутно представлял, о чем думал тогда, мог лишь вспомнить красочную картину эмоций, среди которых уж точно не было жалости ни к своим, ни к русским – будь прокляты русские за свою глупость – последнюю глупость в своей несчастной жизни, будь прокляты свои за отступление – они должны были все погибнуть на той высотке, там же место и самого Кимпимяки. Он успокоился – теперь он думал о стране, о том, что он нужен ей не мертвый, а живой способный сражаться и побеждать. Тауриайнен вселял в него спокойствие, своей сдержанностью и какой-то неуловимой мудростью поступков и слов. Например, даже сейчас – в пятнадцатиградусный мороз, после многомильного перехода, после бессонной, зимней уже, ночи у едва греющего костерка, он улыбался своей обычной чуть заметной улыбкой, улыбкой человека, который уверен в себе и окружающей его действительности. “Вот кому легко”, - думал воин. Тауриайнен прошел три войны, что ему еще одна?! Вон весь светится спокойствием, как будто и не ноябрь вокруг, как будто не дышат в спину коммунисты, как будто на охоту вышел ради удовольствия! Чтобы отвлечься от мыслей Кимпимяки несколько раз пытался заговорить со стариком, но слишком сильный мороз и усталость сводили на нет все эти попытки. Наконец впереди показалась ферма. День уже вошел в свои права – выглянуло солнце, и местность вокруг стала просматриваться на много миль. Воины отошли уже достаточно далеко от леса и ветер с юга – с Ладожского озера и от залива развеял туман. Из дома вышел хозяин, он поспешил навстречу солдатам. - Русские на подходе, – поприветствовал хозяина Тауриайнен. - Вам придется уезжать! - Не выпить ли вам сначала кофе? – спросил хозяин у пограничников. - Спасибо. – Они решили выпить горячего черного кофе, чтобы согреться, и поесть черного хлеба, кругляши которого были развешены на шесте над огромным камином. Кимпимяки и Тауриайнен повесили свои меховые накидки на оленьи рога при входе и направились к камину, чтобы сесть у огня. Пограничники сказали, что они помогут семье собраться. Кимпимяки сказал, что нужно только немного отдохнуть, но старый воин отрезал: ”После смерти отдохнем. Ну, или в машине, а сейчас за работу!” Внезапно раздался стук в дверь. Все услышали какую-то возню в прихожей. Жена фермера – Лотта сильнее прижала к себе ребенка. В гостиной показался первый их гость – русский в летней униформе, судя по знакам различия – рядовой. Все дальнейшее происходило для Кимпимяки целую вечность, хотя, как он потом вспоминал, прошли секунды. Воин вскочил с места, подхватывая, свой “суоми”, все его тело на мгновение превратилось в пружину, и эта пружина тут же распрямилась – приклад вошел в голову русского, как, наверное, входили палицы варягов в византийские головы. Человек покачнулся и упал, раздался выстрел – Тауриайнен выстрелил в еще одного руского появившегося из прихожей, ребенок на руках Лотты зарыдал. В воздухе повисла пауза и абсолютная тишина, в которой дыхание Кимпимяки, как ему показалось, заглушало даже плач ребенка, и, тем не менее, это была тишина. На другом конце света от того места, где сейчас стоял молодой пограничник Тауриайнен тихо скомандовал: “Фермер, выводи жену и ребенка через окно, быстро к машине и ждите нас – мы задержим русских и следом”. Как только его речь оборвалась, из прихожей в комнату упала граната, следом еще одна, а затем третья. “Суоми” Кимпимяки полетел на пол – он схватил гранату и швырнул ее обратно, Тауриайнен в этот момент швырял уже вторую в окно, раздался звук бьющегося стекла – фермер выводил жену и ребенка, и одновременно с этим вылетела кинутая стариком граната. Третья отправилась вслед за первой к русским в прихожую. Раздалась сухая пулеметная очередь, и снаружи было слышно, как вскрикнула Лотта. Это не был человеческий крик, так кричит лошадь, загнанная волками, за секунду до смерти. Кимпимяки закричал и тут в прихожей раздался взрыв и стоны русских. Тауриайнен закричал: “Пора!” И ломанулся в прихожую, молодой воин выбежал следом, в прихожей на полу валялись мертвые и контуженные русские, всего – человек шесть. Тауриайнен выпрыгнул на улицу, и там загрохотали выстрелы. Кимпимяки остановился и одними губами проговорил: “Где же мы вас всех похороним?” Затем вылетел следом за стариком, как раз в тот момент, когда Тауриайнен падал на снег - на белом маскхалате увеличивалось в размерах красное пятно. Падая, он повернулся спиной к прекратившим огонь русским и на его лице Кимпимяки заметил спокойную улыбку, улыбку человека, который уверен в себе и окружающей его действительности…