Впервые я узнал о его существовании пасмурным лондонским утром 1881 года рядом с Гайд-парком: сквозь шелест противно моросящего дождика и шорох просыпающегося города, я расслышал весёлую и необычную песенку. Тогда я не придал этому особого значения, поскольку торопился в офис компании, которой я руководил. Кажется, тогда память не зафиксировала её, и весь день меня мучило неприятное ощущение, будто я что-то забыл, что-то очень важное и я всеми силами старался вспомнить, но напрасно. Тщетно напрягал я память и пытался расслабиться в надежде, что ответ придёт сам собой, как это часто бывает. Если бы я просто не мог вспомнить какую-то конкретную вещь, – было бы проще, но в этой ситуации я даже не представлял, что именно так завладело моим сознанием. Лишь после целого дня психологических мучений, когда я уже был близок к панике, по пути домой, я понял, ЧТО не давало мне покоя: в моём мозгу постоянно играла незатейливая мелодия, которую я слышал утром, и я пытался вспомнить, где её слышал, и упрямое противодействие этому моей памяти и вывело меня из равновесия. Второй раз я услышал песню в том же месте; толпа, как и в прошлый раз, шумела вокруг, и различить, откуда доносятся звуки, оказалось сложно. Остановившись посреди улицы, я начал озираться кругом, пока не заметил на углу, рядом с входом в парк, коротышку-клоуна. Ничем не отличимый внешне от остальных своих коллег, он в тоже время явственно выделялся среди них скорее печальной атмосферой, которая скопилась вокруг него, подобно туману. Лицо – в обычном клоунском гриме – казалось столь неестественным, что это ощущение граничило с отвращением, но я поборол его и отошёл в сторону от основной людской толпы, стараясь всмотреться в карлика и понять, что же так в его виде отталкивает меня, тем более, другие, судя по всему, подсознательно чувствовали то же и обходили клоуна по едва заметной дуге. Большой круглый красный нос, белое лицо, обведённое вокруг просто огромного рта красным, рыжие волосы и уши в два, а то и в три, раза больше обычных. Несомненно, так выглядел любой представитель этой профессии. Постояв ещё несколько минут, наблюдая за чем-то похожим на лягушачий танец колуна, я отправился домой. Всю ночь я не мог заснуть, – всё раздумывал о карлике. Что же в его облике, или может быть действиях, так зацепило меня? Жители Лондона редко замечают что-то, кроме своих будних, а то, что выбивается за пределы, быстро изгаживается из их памяти, становясь лишь мгновенным недоразумением в мерном течении их серой жизни. В своё время я также относился ко всему, но в детстве ещё обнаружил в себе способность видеть в обычных происшествиях намёки на нечто необычное. Временами я подавлял её в страхе перед окружающими и за годы успешно научился маскировать и скрывать её. Снова возникло ощущение, мучавшее меня весь день, правда, на этот раз я слабо догадывался о причине – неясное чувство узнавания, будто эти мысли сопряжены с чем-то более реальным и осязаемым. Я знал, что когда-то не раз уже раздумывал о своих возможностях, но причина тогдашних размышлений ускользала от меня. Эфемерное нечто пыталось пробиться из потаённых закоулков подсознания, штопором разрывая реальность; к сожалению, влияние толпы и повседневности оказывалось сильнее и не давало мне узнать, или скорее понять, суть происходившего во мне. Ранее при встрече со странностями нашего мира я был пассивен и не желал никаких действий. Сейчас же всё было по-другому: роль наблюдателя стала мне противна; все чувства находились в полном хаосе, отталкивая друг друга, они мешали мне. Сколько я не пытался, но ответа так и не смог найти, и, в конце концов, рассвет прервал мои размышления. Не спеша, я оделся и вышел в грязно-серый туман. На улицах почти никого не было, и как только я вышел к парку, я услышал песенку. Мгновение помедлив, я прошёл дальше. Клоун был там, и, на первый взгляд весело, прыгал и пел писклявым и слегка скрежещущим голосом песню на неизвестном мне языке. Я сел на скамейку так, чтобы и карлик, и улица были в поле видимости. Наблюдая за людьми, я отметил, что если тогда, в толпе, из-за шума каждый отдельный человек не мог чётко слышать мелодию и поэтому он старался просто не замечать её, то теперь, при свойственной лишь утреннему городу тишине, каждый досконально слышал её во всех подробностях. Я отделил два типа людей. Первые, видимо уже знавшие о карлике, как только подходили достаточно близко, чтобы слышать его, прибавляли шаг и переходили на другую сторону, уткнувшись по обычаю в воротник и смотря лишь под ноги. Другие же, когда мелодия достигала их ушей, останавливались и в недоумении оглядывались по сторонам; завидев клоуна, они следовали примеру первых, причём их лицо в отличие от безучастия первых выражало лишь отвращение. Медленно улицы заполнялись, и на карлика обращало внимание всё меньшее число людей. Некоторые рефлекторно бросали ему под ноги мелкие монеты. Некоторые брезгливо морщились, спешно проходя мимо. В общем одни не замечали клоуна, другие не желали замечать, третьи отворачивались, как только он появлялся в поле зрения. Постепенно реакция толпы начала меня раздражать и я несколько раз ловил себя на мысли, что с удовольствием убил их всех. Я часто с ненавистью поглядывал на людей, одинаково серых и безразличных ко всему, бредущих по улице, упиваясь собственным величием, кое было лишь искажённым отражением в уголках их сознания ничтожности; даже вселенской её назвать, – значит сделать людям великий комплимент. В своей массе они недостойны даже сочувствия богов их породивших, и молча, может даже с облегчением, взиравших на их медленную и мучительную кончину. Они боятся смерти, считая её концом столь любимой ими жизни, не подозревая, что они могут принести пользу только Природе и только будучи перегнившим удобрением для болезненных растений, растущих на кладбищах. Мне стало интересно, как бы выглядела планета, будь она превращена в погост… кривые ветви зеленовато-серых стволов, навсегда лишившихся листвы, пропитанные смертельным для всего живого составом из истлевших костей и кишащей червями плоти; одинокие шакалы, кидающиеся на трупы умерших голодной смертью травоядных. Безразличное солнце жжёт и без того сухие поля, и временное избавление от палящего жара и ядовитых миазмов – лишь остужающий свет луны. Я вспомнил чудные рассказы о самых прекрасных цветах, вырастающих на полях яростных и благородных сражений. Тогда, в древности, люди заслуживали этого, они заслуживали ту красоту, кою в последствии уничтожили. Но теперь – нет… От размышлений меня оторвала туча, заслонившая и без того тусклое солнце. Вокруг всё потемнело. Я взглянул на небо… но не увидел туч, не увидел солнца, вообще ничего – бездонный мрак, не раскрашенный даже сиянием звёзд. Сплошное ничто. Я взглянул на людей и содрогнулся, – зрелище, представшее моим глазам, было поистине ужасающим. Я не видел тех, кого прокажённые учёные называют человеком разумным. Предо мной копошилось отвратительное месиво из конечностей, текшее, по-другому не скажешь, по улице. Это были души людей… Большинство из них были просто тенями, но были и те, которые вместили в себя чуть ли не все разновидности хищных животных, некий гибрид собачьих, кошачьих, акулообразных и лишь боги знают чего ещё. И они накидывались друг на друга, пожирали и уничтожали, становились всё больше и кровожаднее. А тени просто проходили мимо не замечая их, будто те существа обитали в другом мире. А может, каждая тень жила в своей параллели и лишь по неким маловразумительным отголоскам осознавала существование других. Тут я увидел клоуна… он не изменился, но перестал танцевать и петь, а лишь грустно и молчаливо взирал на это скопище душевных мутантов. В его глазах отражалась столь великая печаль, что казалось даже деревья рядом с ним поникли и травы прижались к земле в безмолвном рыдании. То была не обычная печаль, и только я задумался о её природе, как всё вновь преобразилось – наважденье спало. Была уже ночь. Старинные фонари освещали пустую улицу, и только издалека доносился смех и говор, судя по всему, подвыпивших гуляк. Но перемена не оборвала моих мыслей и я, наконец, понял, кем является тот странный карлик, продолжающий танцевать невдалеке. Голоса приближались, и через пару минут из-за поворота показалось двое мужчин, судя по виду из весьма высокого сословия. Один из них держал в руке бутылку текилы, другой всё время хохотал, отбрасывая похабные замечания в сторону первого. Я думал, что они пройдут мимо, но ошибся, - клоун привлёк их внимание. - Эй! Посмотри на него! – и второй снова захохотал, первый же ему вторил. Но карлик не видел их, такими, как видел их я и поэтому не обращал внимание на замечания в его адрес. Такое безразличие оскорбило гуляк, и они стали приставать к клоуну, издеваясь над его голосом, танцем и внешним видом. Первый толкнул его, но последующей реакции они явно не ожидали: карлик упал на колени и, закрыв глаза, затрясся. Это вызвало ещё один взрыв хохота. Со словами «сейчас мы посмотрим на тебя без грима», они вылили бутылку на него. Опять же эффект был неожиданным, а точнее его не было, вода просто протекла по телу клоуна и тут же испарилась. Их усилия оказались безрезультатными, и этот факт ещё больше распылил их и так подогретые спиртным чувства; и в первую очередь раздражение. - Да это маска! – вскрикнул первый и схватил клоуна за нос, пытаясь сорвать его. Но у него ничего не получилось. Другой дёрнул за волосы, но тщетно… ведь это не было маской. Я встал и направился к ним, доставая из пол плаща револьвер. Один успел повернуться на звук шагов, второй – нет. Две пули решили всё. Клоун посмотрел на меня, и я подумал, что он улыбнулся, искренне, не смотря на навеки застывшую улыбку. Я знал, кто он. Возможно, я был единственным, кто понял это. Мне стало интересно, - что он видит, смотря на меня? Но, думаю, это лишь его дело и меня оно не касается. Я снова сел на лавку, закрыл глаза, и вспомнил ту печаль, что отражалась в его глазах. Печаль отца, наблюдающего за тем, как его дети потерялись в глубинах своих же пороков. Люди уже никогда не смогут выбраться оттуда. Я открыл глаза и посмотрел на него, - на отца, на неведомое божество, спустившееся на землю, ради своих детей. Он пытается что-то донести, но кто его поймёт? Возможно, когда-нибудь мне это удастся, коль первый шаг уже сделан, – я захотел этого. Я буду оберегать его от тех, кого он сам оберегал когда-то, в те далёкие времена, от которых нам в наследство остались лишь мифы и намёки из более поздних и подлежащих сомнению рукописей. Надеюсь, что когда-нибудь он заберёт меня и тех, кто тоже захочет понять, с собой, к тем далёким созвездиям, откуда он пришёл. Ночи сменяются днями, рассветы – закатами, меняются поколения, проходят века… а карлик продолжает танец, что не является танцем; продолжает песню, что не является песней. Конец