Куземко Владимир Валерьянович. ЗАПИСКИ ЮМОРИСТА. 1992 – З А Б А С Т О В К А . Из цикла «Рэтро». - В город прибыл вагон с гуманитарной помощью из Германии! – обрадовал меня редактор, согревая озябшие руки настольной лампой. (Редакция задолжала коммунальщикам за три месяца, и нам отключили отопление). - Хорошо! - изобразил я оптимистическую улыбку. Назревало очередное сокращение штатов, а пессимистов редактор увольнял в первую очередь. - Хорошо - это если не один вагон, а тысяча! - хмуро возразил шеф. - А теперь пошли разговоры, что «гуманитарку» чиновники поделят между собою - келейно и неправедно… Короче, завтра в 9.00 утра на площади у здания городской администрации начнётся митинг протеста против будущих злоупотреблений в распределении гуманитарной помощи, после которого - объявят общегородскую забастовку. Твоя задача: с утра быть на площади, потом весь день находиться в эпицентре событий, и к послезавтрашнему номеру подготовить репортаж на 800 строчек… Понял?.. - Ага! - якобы обрадовался я ответственному заданию, хотя оно вовсе не радовало. Только вчера я вышел из тюрьмы, отсидев две недели за «полную клеветнических измышлений» статью о директоре мясокомбината, и мне в данный момент уже не хотелось творить ничего, кроме безобидных «Кулинарных рецептов», прогнозов погоды на завтра, да, на худой конец, коротких биографий эстрадных звёзд… Но - руководство приказало!.. На всякий случай я нарисовал на лице лёгкую задумчивость: - Только не обидится ли Пень-Колодский?.. Он же в редакции считается главным спецом по политическим репортажам… - Пень-Колодский сейчас в реанимации. Немножко повздорил с коллегой из конкурирующего издания… - грустно пояснил редактор. - Ты на всякий случай тоже на рожон не лезь. Возьми с собою йод и побольше бинтов, а станут бить ногами по рёбрам - кричи, что ты журналист из дружественной к избивающей стороны газеты… - Скажу, что - с телевидения… Оно как дешёвая шлюха - со всеми чмокается! - ухмыльнулся я. На том и расстались. …В 8.45 следующего утра я был на площади. По столь серьёзному поводу, как распределение импортного ширпотреба, народа собралось много. Кого только не было!.. Активисты орудующих в городе двух десятков партий и общественных движений сновали в толпе, распихивая направо и налево листовки, плакаты и брошюры. Хмурили лица работяги с окрестных заводов и фабрик, - уже не гегемон, как в эпоху проклятого тоталитаризма, но всё ещё весомая сила эпохи. Галдела орава вечно голодных и, судя по всему, не очень-то перегруженных учёбой студентов. Ещё взгляд выхватывал из толпы озлобленных как пиявки пенсионеров, тощих и толстых домохозяек, ещё каких-то подозрительных субъектов, плохо выбритого вида, явно решивших дождаться в людской толчее, пока по соседству откроется водочный магазин… Над толпою гордо реяли лозунги типа: «Отдайте народу подарок немецких друзей!», «Позор чиновникам-ворюгам!» и, разумеется, любимый слоган всех демократов: «Требуем Нюрнбергского процесса над КП-эСэСовцами!» В заменявшей трибуну кузове грузовика стояли главные демократы города: школьный учитель труда и рисования Шпокин, временно безработный (с января позапрошлого года) пролетарий Шелушенко-Костистый и старая (не сколько телом и душой, сколько стажем закоренелого диссиденства) узница совести Магдалинова. У Шпокина в руках был помятый во множестве предыдущих митинговых баталий мегафон. Он выжидающе посматривал то на часы, то на поблёскивающее в лучах восходящего Солнца здание городской администрации. С каждой минутой зримо нарастала температура народного гнева. Силился ропот возмущённых голосов, предвещая грядущую бурю. Лица багрянились непримиримостью, кулаки непроизвольно сжимались, глаза сверкали и метали молнии в сторону предполагаемых оппонентов. Менее искушённый наблюдатель решил бы, что зреет бунт, погром и большая кровь… Но я уж участвовал во многих местных митингах, и понимал: разбитых стёкол и штабелей трупов не будет… То же самое явно предполагали и жмущиеся в сторонке к монументу пока ещё не свергнутого (команду не успели дать!) Ильича немногочисленные милиционеры, демонстрируя полнейший нейтралитет и нежелание вмешиваться в развёртывающиеся события. Ровно в 9.01, ещё раз взглянув на часы, Шпокин взмахнул рукой, и тут же хор требовательных голосов заскандировал: - Мэ-ра!.. Мэ-ра!.. Мэ-ра!.. Не дожидаясь града булыжников по дефицитным оконным стёклам, из здания администрации колобком выкатился пухленько-лысоватый мэр, и замер по стойке «смирно» перед зеваками. Шпокин, достав из кармана бумажку с народными требованиями, стал зачитывать их через мегафон. Требования были хорошими, я сам под такими подписался бы. Каждому горожанину - по ящику «гуманитарки», цены снизить в десять раз, зарплату повысить втрое, ушедших в подполье главарей компартийной своры вместе с пособниками - выявить и судить, а наш город - объявить независимым государственным формированием, введя его в число членов Евросоюза, НАТО, ЮНЕСКО и ООН. В случае невыполнения хотя бы одного из этих требований (там были и другие – я не всё расслышал) - немедленная общегородская забастовка до полной и решительной победы над силами реакции. Выслушав мегафонный ультиматум, мэр побледнел, пролепетал смущённо: - Где ж я по ящику «гуманитарки» на каждого наберу, если её на весь город - один вагон?.. И цены снижать - не в моей компетенции… И с зарплатой не я решаю, товарищи… - Товарищей больше нет - кончились раз и навсегда! - взяв у Шпокина мегафон, под одобрительное гудение толпы известил Шелушенко-Костистый. А затем выступил с большой разоблачительной речью, из коей стало ясно, что мэр - ещё та штучка, ибо на заре перестройки запятнал репутацию 9 месяцами преступной деятельности на должности инструктора горкома КПСС, позднее - несколько лет лакействовал перед компартийцами на хозяйственной работе, да и из КПСС вышел не 19 августа 1991 года, как все нормальные, честные и предусмотрительные люди, а лишь 24-го… Из этого следовало, что городом управляет явный чинуша и враг свободы… Заслышав такое, мэр побледнел ещё больше, и попытался вякнуть что - то в своё оправдание, но его и слушать не стали, гаркнув хором: - Молчать!.. Немедленно - на колени перед народом! Мэр молниеносно бухнулся коленями на заплёванный асфальт, только этим и спасшись от дальнейших оскорблений и разоблачений, а Шелушенко-Костистый вдохновился на краткий (не в смысле - короткий, а просто не всё было перечислено) обзор антинародной деятельности КПСС-мерзавки, которая, как это теперь абсолютно точно установлено и доказано, не только в прошлом разорила страну и сгубила 60 миллионов жизней, но и ныне организовывает тайные заговоры, один из которых, нынешний - стремление разворовать «гуманитарку», чтобы на следующем этапе, возбудив недовольство масс, реставрировать в нашем городе развитой социализм!.. Толпа возмущённо зашикала. - Маленькая поправочка… - раздался негромкий женский голос, и все сразу смолкли, ибо говорила знатная ветеранша инакомыслия Магдалинова. Забрав мегафон у соратника, она внесла «два небольших, но очень существенных уточнения в безусловно интересное и важное выступление предыдущего оратора». Первое: компартийная свора садистов, убийц и людоедов сгубила-изничтожила не 60, а 100 миллионов невинных людей. Безусловно, плюс-минус 40 миллионов в общем количестве жертв принципиально ничего не меняют в нашем отношении к этой коммунистической клике, но всё ж таки они, демократы, обязаны быть щепетильно точными в сообщаемых фактах и цифрах… И второе: нынешний заговор комреставраторов охватывает не только наш город, но и весь мир, если не всю Солнечную систему, а мэр - один из главарей этого обще-планетного заговора!.. Тут мэр окончательно струхнул, и остатки волос на его лысине встали дыбом. Глянув искоса, Магдалинова успокоила: - Мы, демократические силы, из гуманных соображений не ставим вопрос о скорейшем расстреле мэра и прочих заговорщиков, а пока лишь предлагаем ему добровольно сложить с себя полномочия… - В отстав-ку!.. В отстав-ку!.. В отстав-ку!.. - начала скандировать толпа. - Да, разумеется… Я и сам хотел… - изобразил обрадованность неожиданным прощением грехов главарь мировых заговорщиков, на коленях юрко добежал до своей чёрной как деяния большевиков «Волги», нырнул в неё и укатил в бесславную отставку. А митинг продолжался. Дружно и единогласно (впрочем, без всякого голосования) образовали забастовочный комитет в следующем составе: Шпокин (председатель), Шелушенко-Костистый (заместитель председателя), Магдалинова (член). В их кристально чистые руки решили передать всю власть в городе, включая и распределение «гуманитарной помощи» среди жаждущих. Ну а для полного подавления возможного сопротивления компартийцев и бюрократии всё-таки объявили общегородскую забастовку, требуя от государственных властей - роста зарплаты и снижения цен, а от мировой общественности - новых вагонов и эшелонов «гуманитарки», а заодно - приёма нашего города в полноправные члены ООН, и введения Шпокина в состав Совета Безопасности. На этой ноте ожидания скорого улучшения жизни митинг и завершился. Забастовочный комитет вместе с группой демократических активистов удалились в здание администрации, руководить дальнейшими событиями. А толпа растеклась по окрестным улицам - в тех событиях участвовать. И я растёкся вместе с толпой. …За бурным утром последовал не менее бурный день. Бастовали все. Не ездили трамваи, троллейбусы и автобусы, поскольку работники общественного транспорта хотели по трети ящика «гуманитарки» каждому. Столько же надеялись получить продавцы (закрылись магазины), металлурги (погасли домны и мартеновские печи), повара (перестали принимать посетителей столовые, кафе и рестораны), строители (замерли стройки), врачи («Скорые» теперь ездили только по вызовам к заболевшим медработникам), и многие-многие другие… Из ближайших сёл и деревень прибыла делегация колхозников и фермеров, требующая для «своих» минимум полвагона «гуманитарки», суля в противном случае оставить город без продуктов… Но обнаглевших селян с позором отогнали от здания городской администрации представители местного гарнизона, тоже потребовавшего полвагона, «а иначе устроим второй ГКЧП!» Но ещё больше напугало обещание надзирателей городской тюрьмы немедля отпустить на свободу всех особо опасных рецидивистов, ежели две трети «гуманитарки» не отдадут работникам тюрем. Да и клятва сотрудников водоканала: «Отключим горячую воду и канализацию, если нам не отдадут всё, оставшееся после военных и тюремщиков!», - тоже бодрости не прибавляло… (Тем более - что ж там «после» могло ещё остаться?!.) Зато рассмешило намерение бастовать со стороны учителей, библиотекарей, артистов, писателей и музыкантов, - кому вы нужны, родимые?!. Бастуйте себе до упора, если делать больше нечего!.. Милиция не милиционерила, токаря не токарили, грузчики не грузили, лётчики не летали, сапожники не сапожничали, телемастера не мастерили, - все хотели сполна получить свою долю от подарка прижимистых тевтонцев. Не мне одному начало казаться, что на всех бастующих «гуманитарки» может слегка и не хватить… В среду, в полдень, по этому вопросу в бывшем Доме политпросвещения (ныне - офисе какого-то коммерческого банка) состоялся круглый стол представителей различных партий и движений. В отсутствие заседавших в забасткоме главных демократов лидирующую роль в обсуждении попытались захватить левые и ультра-левые, вплоть до сталинистов-«концлагерщиков» («подождите, контры, мы вас ещё по концлагерям рассажаем!»). Один из последних, доцент Троцкин (не путать с Иудушкой-Троцким, которого он всею душою ненавидел), заявил, что поскольку помощь прислала побеждённая в 45-м году под руководством Коммунистической партии Германия, то и отдать её следует только коммунистам и им сочувствующим, стоящим твердо на платформе научного коммунизма. Тем, кто на данной платформе ныне не стоял, это предложение показалось настолько возмутительным, что они кинулись к доценту Троцкину - больно бить его по лицу. Друзья доцента рьяно бросились его защищать, в ход пошли стулья, тяжёлые графины и прочие удобные для переубеждения оппонентов увесистые предметы, и дискуссия как-то сама собою перешла в заурядный мордобой… Я решил не дожидаться, пока какой-нибудь узколобый большевичёк или широко мыслящий демократ проломят мне черепушку, и спешно покинул собрание. Ещё немножко потолкавшись по городу (из последних новостей: работники городских моргов и кладбищ потребовали себе по два ящика «гуманитарки» каждому, иначе перестанут обрабатывать трупо-единицы!), я отправился к зданию городской администрации, желая узнать, как же забастком намерен выпутываться из сложившейся ситуации. …У входа в здание толпилась многочисленная охрана из вооружённых увесистыми томами «Архипелага ГУЛАГа» демократов, пропускающая вовнутрь лишь лиц определённой политической ориентации. Моё лицо мне самому казалось неопределённым и сомнительным, да и не хотелось в очередной раз выслушивать напоминания о содержании нашей газеты в период с 1917-го по 1991-й годы, поэтому я обошёл здание, и проник вовнутрь через распахнутую форточку мужского туалета на первом этаже. В самом здании никакой охраны не наблюдалось, и я спокойно следовал по коридору, заполненному снующими туда-сюда активистами забасткома с какими-то ящиками, свёртками и пакетами в руках. Враждебно настроенный к демократии наблюдатель обязательно сделал бы вывод, что здесь тайно делят между собою гуманитарную помощь с Запада, но я не был врагом демдвижения, и на подобный вывод не решился. Постучал в кабинет мэра, где как раз шло очередное заседание забасткома, и, не дождавшись ответа, вошёл. Во главе роскошного мэровского стола сидел председатель забастовочного комитета Шпокин с очень значительным видом, а справа и слева от него - Магдалинова и Шелуденко-Костистый. Судя по их сосредоточенно-серьёзным лицам, обсуждались вопросы вселенской значимости. - Прошу дать короткое интервью для прессы! - поторопился оправдать я своё вторжение. И поскольку мне никто не ответил, что можно было истолковать как согласие, продолжил: - Первый вопрос: как вы собираетесь делать один-единственный вагон гуманитарной помощи на целый город? Шпокин глянул остро, подумал, осторожно ответил: - Это будут решать массы, а не мы. Воля народа – священна! - Угу, понятно… А что за ящики носят ваши люди по коридорам? - продолжал я любопытствовать. По глазам Шпокина было заметно, что вопрос ему не понравился. Он оглянулся на Шелушенко - Костистого, как бы давая ему сигнал ответить вместо него. Но заместитель предзабасткома сигнала то ли не понял, то ли понял как-то иначе, и промолчал, деловито листая лежавшие на столе бумаги. Зато в разговор неожиданно вмешалась Магдалинова. - По-моему, я вас раньше где-то видела! - буравя меня покрасневшими от постоянного недосыпа глазами, сказала она. Я легкомысленно усмехнулся: - Разумеется!.. Вы видели меня месяц назад в психлечебнице… Я пришёл брать интервью у главврача, а вы как раз выписывались из отделения для буйных… Щёки Магдалиновой нежно заалели. Указав в мою сторону острым как кинжал перстом, она торжествующе заявила: - Вспомнила!.. Он - подполковник КГБ… Пять лет назад пытал меня в чекистких застенках… Прижигал мне шею окурком «Мальборо», бил по щекам металлической линейкой, потом сдавливал мне пальцы дверью… Что, гэбешник, думал - не узнаю?!. Мысленно чертыхнувшись в адрес не долечивших Магдалинову коновалов, я испуганно заюлил: - Какое «Мальборо»?! Я не курю вовсе! И какой из меня подполковник?!. Я - журналист, в газете работаю!.. И металлической линейкой никого не бил… Свинцовый взгляд Магдалиновой заставил меня замолкнуть и попятиться, уткнувшись спиною в дверь. - Подполковник ГБ, два ордена Ленина за пытки узников совести, женщинам прижигал шею и грудь окурками, а мужчинам - отпиливал половые органы ржавой ножовкой! - бесстрастным голосом изложила Магдалинова свою версию моей биографии. - Мы не имеем морального права отпускать этого кровавого палача… Судить!.. Немедленно, объективно и демократично!.. А приговор – тут же привести в исполнение… Сообразив, каким будет приговор демократического суда тому, кто норовил отпилить ржавой ножовкой самое святое у Апостолов демократии, я затрясся от ужаса. Шпокин, грозно насупившись, начал приподниматься со своего места, явно собираясь кликнуть демохранников с «Архипелагом…», и учинить надо мною демократическую расправу, но тут неожиданно за меня заступился Шелушенко-Костистый. Ковырнув мизинцем в зазвеневшем от стального голоса Магдалиновой ухе, он равнодушно предположил: - А вдруг он и впрямь газетчик?.. Помнишь, Ивановна, перед обедом ты уже одного тоже разоблачила как гэбиста-истязателя, а оказалось - турист из Канады, пришлось перед ним извиняться, ещё и компенсировать стоимость разбитых очков… И левый глаз ты ему туфлей подбила!.. - А даже если и газетчик – что это принципиально меняет? - рассердилась обиженная бестактным напоминанием Магдалинова. - Все они, советские журналисты, были верными холуями партии и КГБ… Травили нас постоянно… Сволочи!.. Нет, судить его! Немедленно!.. И пусть народ видит, какая жалкая участь ждёт душителей свободы!.. Ну, тут уж я не стал дожидаться кульминации - спиною распахнув дверь, выскочил из кабинета и бросился наутёк. - Держи гэбешника! - пронзительно завизжали мне в спину, но я уж был далеко. Убежав подальше от здания администрации, из ближайшего не раскуроченного подростками телефон-автомата стал названивать редактору, чтоб заказать ему справку о моём не-подполковничестве, не-прижигательстве и не-отпилизме. Но телефон редактора, видимо, был отключён бастующими телефонистами, к тому же я вовремя сообразил, что такой справки предусмотрительный редактор мне не даст, буркнув рассеяно: «А откуда я знаю?.. Может, в свободное от писания статей время ты и впрямь орудовал тупой ножовкой в застенках КГБ…» Вот почему в итоге, плюнув на всё, я отправился домой, и весь вечер писал репортаж о событиях этого бурного дня, стараясь выглядеть предельно правдивым и нетенденциозным. То есть - писал так, чтобы каждая из воюющих сторон думала, что я - на её стороне… …А наутро город облетела сенсационная новость: восставший ночью местный гарнизон захватил вокзал, намереваясь экспроприировать «гуманитарку».. Тут-то и выяснилось, что экспроприировать уж нечего: практически всё за короткое время разворовали и растащили активисты забастовочного комитета!.. Под шумок поделили обещанное народным массам между собою, как лучшими представителями этих самых масс, и - разбежались. Но не очень далеко, - общественный транспорт ведь не работал!.. Многих нашли и схватили, и во главе со Шпокиным и Магдалиновой - отдали под суд. Шелушенко-Костистый вначале – исчез, но потом снова появился, теперь уже под фамилией Катюшин, и не временно безработный, а в форме майора госбезопасности… Оказывается, он давно уж был внедрён в демдвижение для сбора агентурных сведений… Именно этот бравый майор и стал на суде главным свидетелем обвинения!.. Забегая вперёд, скажу, что за хищение «гуманитарки» кое-кого из активистов забасткома посадили на год - два, а Шпокина – даже на три. Но не лет, конечно, а месяцев. Слишком заметной фигурой в демократическом движении он был, чтобы оглядывающийся на западное общественное мнение суд рискнул бы засудить его надолго… …Из всей «гуманитарки» в наличии оказался лишь большой мешок с презервативами. Причём презервативы были какие-то странные - с маленькой дырочкой на конце. Долго думали-гадали, на хрен немчура прислала эти дырявые презервативы, но так ничего и не придумали, решили - шутка… И - отдали мешок ветеранам войны. Раз они, герои, в своё время сломили хребет фашисткому зверю, так пусть сегодня сполна и воспользуются плодами великой Победы!.. …И последнее. Магдалинову суд оправдал вчистую. Выяснилось, что из всего разворованного лично к её рукам не прилипло ни крупинки. Горожане вначале обрадовались: «Хоть один честный человек в городе нашёлся!», потом удивились: «Могла украсть - и не украла… Всё-таки странно!..» Но, поразмыслив, успокоились… Сообразили: дурочка же… блаженная!.. …Ну что с неё, сумасшедшей - возьмёшь?!.. 1992 г. « СОЮЗ ХУДОЖНИКОВ МОГУЧИХ…» Заведующий отделом культуры нашей газеты, вечно неунывающий Соловейчика, как-то незаметно сошел с ума и начал бросаться на посетителей. В один прекрасный день его поместили в психушку, и возглавлять отдел был поставлен я. - Не вовремя Соловейчик спятил - как раз заказал ему цикл статей о художниках… Придется тебе этим заняться! - порадовал главный редактор. - Но я же ни бум-бум! - изумился я. - Думаешь, Соловейчик - бум-бум? - в свою очередь удивился Главный. - Ничего, справишься… Возьмёшь интервью у нескольких мазил авторитетнее, своими словами размажешь их мысли по бумаге, заодно сходи в худмастерские и глянь, чего они намалевали … Короче, шуруй!.. …Осталось определить, кто же в местном отделении Союза художников - авторитет?.. Логично предположив, что самый авторитетный там – тот, кто и самый главный, и узнав по телефону, что местный СХ возглавляет некий Диментий Баринов, я двинул к нему в офис. Главный «союзовец» региона был худющ как весло, богемно встрёпан, с клочковатой бородёнкой и лихорадочным блеском в глазах-буравчиках. До сего дня я не слышал о нём ничего. - Рад встрече со столь видным деятелем культуры! - воскликнул я, входя в его тесноватый кабинет. Он кисло усмехнулся. Пожав друг другу руки, мы сели напротив друг друга. - Художники нашего города - лучшие в Европе, если не в мире… А самый лучший из них - я! - для начала мрачно сообщил мне Диментий. Я поперхнулся от неожиданности. Не ожидал узреть живого Рафаэля. Осторожно поинтересовался: - И ваше первенство признано нашими искусствоведами? Красивая авторучка в пальцах Мэтра с треском переломилась надвое. -Разве эти ничтожества кого-то признают корифеем прижизненно?! - яростно выдохнул он. - О, как вы правы… По себе замечаю!.. – охотно согласился я, немножко отодвигаясь. Ещё сгоряча шарахнет стулом… Нельзя с таким спорить!.. Заметив мою испуганность, Баринов презрительно усмехнулся: - Небось, уж и до вас докатился слушок, что Баринов - психопат… Заявляю решительно: неправда!.. За всю жизнь я и мухи не обидел… Имею в виду - необоснованно!.. А ежели вчера случайно дал в челюсть дуре -Шалашкиной, так пусть не суется под горячую руку… - Не сомневаюсь, что она заслужила нокаута! - поспешно уверил я, отодвигаясь от него ещё дальше. Дверь скрипнула, Просунувшаяся в проём кудрявая головка секретарши пискнула: - Диментий Петрович, можно я уйду на обеденный пе… - Вон!.. Кретинка!.. Я же велел: не беспокоить ни под каким предлогом! - гаркнул Баринов так, что я подпрыгнул вместе со стулом. Девичья головка с писком исчезла, дверь захлопнулась. Искоса глянув на мою съёжившуюся фигуру, Баринов немножко успокоился, и наша беседа как ни в чём не бывало продолжилась дальше. . У самого лучшего на планете руководителя организации СХ в подчинении могли находиться только Супер-талантливейшие творцы, поэтому отзывы Баринова обо всех лично им ещё не избитых художниках были на редкость тёплыми, хоть и не лишёнными дружеской критики: «сособен рисовать, собака, хотя и бездарь», «талантлив почти как я, но ничего не умеет, и мажет кистью на уровне обезьяны», «для бабы она как портретистка - очень и очень, но будь мужчиной - не принял бы в наш Союз даже истопником!», «хоть ему уж 79-ть, но и в душе, и на холсте смотрится дитя дитём, - устроим ему персональную выставку, когда окончательно впадёт в детство», «этот всем хорош: и в преферанс играет замечательно, и жена - красавица, и гостеприимный… Кабы ещё кистью владел - цены б ему не было!», «если не для интервью, то сказал бы о нём хорошего много, но для интервью не хочу - загордится и начнёт метить на моё место…» В заключении обзора подведомственных творцов Баринов порекомендовал достойные кандидатуры художников для написания статей о них - «Иванов… Петров… Сидоров… Ну и про Тумановскую обязательно черканите!..» Потом беседа плавно перешла на творчество самого Баринова. Но тут случилась заковыка… Едва я тоном искушенного знатока поинтересовался: «Так что ж вы там, собственно, накропали такого исключительного, Маэстро?!», как мой до этого относительно любезный собеседник словно сбесился. С диким ревом: «Ты что ж, до сих пор даже не удосужился взглянуть на мои картины, сволочь?!», Диментий схватил со стола тяжеленный бронзовый бюстик какому-то классику и метнул в меня. Хорошо, что промахнулся, - бюст с грохотом бухнулся о стенку, оставив в ней вмятину. А ведь эта вмятина могла быть сейчас и в моей черепушке! «Пожалуй, я в другой раз зайду!» - поспешно заявил я, вскакивая. И – стремглав выскочил в двери, не дожидаясь, пока вслед мне не полетит что-нибудь более прицельное. «Стой, мерзавец!» - кричали мне в спину. Явно же не мне адресовано, поэтому я даже не оглянулся. Так и не добрался в итоге до высей и глубин бариновских шедевриалок. Ну и фиг с ним, с психопатом… …В тот же день, чтобы не тратить время даром, я отправился в Мастерскую Художественного фонда. Она располагалась на Калымская улица - длинной, кривой, грязноватой и какой-то непутящей. Самый конец улицы украшал трёхэтажный покосившийся особняк противного розового цвета. Часть оконных стекол была разбита, а уцелевшие - запылены и непроницаемы для солнечного цвета из-за покрывшего их толстого слоя грязи. Здание окружал живописный пейзаж: горы неубранного мусора, строительного хлама, заплесневевших пищевых отходов и пустых бутылок, Под ногами то там, то тут темнели вонючие лужи мочи и блевотины, «И как это художники творят прекрасное по соседству с подобной свалкой?!» - дивился я, шаря глазами в поисках величественного здания Худмастерских. Но ничего более респектабельного, чем бутылка из-под «Токайского» с отбитым горлом, в окрестностях не наблюдалось. Странно… Тут навстречу мне из угрюмого подъезда этой трехэтажной хибары вывалился некто в замусоленном плаще, наброшенном на голое ребристое тело, и. не обратив на меня ни малейшего внимания, начал мочиться на стену, выставив свой лохматик из распахнутого халата. Надо было установить контакт с аборигеном… Сочувственно кивнув на доносящиеся из распахнутого окна скабрезный хохот, пьяные крики, грохот опрокидываемой мебели и смачные звуки увесистых оплеух, я поинтересовался: - Что, кореша не поделили бабу? - Да не-а… Просто братва никак не решит, кому в этом году - очередь на персональную выставку! - даже не олгянувшись на меня, беззаботно просипел мужичонка. Отряхнув своё сокровище, застегнул плащ, и кинулся обратно в подъезд с воплем: - Это мы сейчас определим, кто достоин, а кто – не достоин! Я изумился. Так это и есть Мастерские Худфонда?! Ничего себе… Шум драки из распахнутого окна усилился. Похоже было, что драка перерастает в битву, грозящую стать смертельной для большинства художников нашего города. Пожалев несчастных, я из ближайшего телефон-автомата позвонил в милицию. Но дежурный, узнав, куда вызов, наотрез отказался высылать опергруппу: - Туда не поедем!.. У них каждый день кому-то морду бьёт - не хватит никакого бензина машину гонять… Да и вообще – творческие люди… Богема!.. Им, как говорится – сам Бог велел… «А и верно… Чего мешать творческому процессу?..» - подумал я. Вернувшись в редакцию, по справочнику узнал домашние телефоны названных мне Бариновым художников, позвонил их и приглашать к себе в редакционный кабинет. Первым пришёл Иванов. Средних лет и средней комплекции, добродушный, улыбчивый… «Да нет, всё хорошо… Да нет, не такая уж такой-то и бездарь… Да нет, жизнь хоть и тяжела, но не настолько…» - говорил он неспешно, исподволь щупая меня насмешливыми глазками. О себе говорить отказался наотрез («вы же понимаете - нескромно выпячиваться…»), но не забыл всучить ксероксы рецензий на своё творчество за последние 10-15 лет. Я скользнул взглядом по заголовкам статей о нём в газетах уровнем чуть выше районного: «Рукой и кистью…», «Триумф мастера», «Навстречу народу…» По всему чувствовалось, что пресса творчество А. любила, хотя за что именно - не понятно… - А что вы о Баринове думаете? - напоследок спросил я. Скосив глаза на ручку в моей руке. Иванов буквально надиктовал свой отзыв о главе местного отделения Союза: «Хороший художник… хороший организатор… хороший человек…» - А кто такая некто Шалашкина? - поинтересовался я, вспомнив нокаутированную Бариновым «дуру». - Наш ведущий искусствовед. Очень авторитетна! - не зная подоплёку вопроса, с лёгкой душою ответил Иванов. Уже поднимаясь, сообщил улыбчиво, что ему важно не столько получить ещё одну статью про своё творчестве, сколько вот так свободно посидеть и покалякать об изобразительном творчестве со столь умным и тонко понимающим искусство человеком, как я. «И не забудьте выслать ксерокс статьи, когда выйдет!» - не совсем в лад предыдущему жёстко велел он на прощание. Скользкий тип… Следующим мой кабинет осчастливил своим прибытием Петров. Если правда, что гениальность - это сдвинутость по фазе, то этот явно гениален. Даже чересчур! Войдя, первым делом плотно притворил за собою двери кабинета, ещё и стулом подпёр, а затем, подбежав к окнам, плотно захлопнул шторы. Я с беспокойством наблюдал за его манипуляциями, на всякий случай положив руку на телефон. - Следят!.. Хотят украсть мои картины! - заметив моё недоумение, пояснил он. - А кто следит – инопланетяне? – невольно понизив голос, поинтересовался я. - Почему инопланетяне?.. Я же не сумасшедший, чтобы верить в ерунду… - нахмурился он. - А следят - посредники из Америки!.. Расчухали, что на моих картинах с годами можно заработать миллионы, и понимают, что задешево их не отдам… Вот и вынюхивают, где я храню основную часть творчества, чтоб украсть! Но ничего… Я им так запросто не дамся!.. - Почему же вы не обратитесь в милицию? – наивно недоумевал я. Он хихикнул: - Так они ж куплены на корню!.. Одна мафия… Не только не помогут, но под шумок и сами свистнут пару картин!.. И с этими словами он, забежав в самый дальний от дверей угол комнаты, присел на корточки –чтобы его не заметили с улицы в окно. Пришлось и мне присоединиться к нему в угол. Там и беседовали. Говорил он интересно, с юморком. Оказалось, в частности, что сюжеты картин ему диктовались прямиком из Космоса, но опять-таки не инопланетянами (эта братия им категорически не уважалась), а то ли непосредственно Господом Богом, то ли как минимум его первым замом по контактам с наиболее талантливыми представителями планеты Земля! Своё творчество Петров оценил как уникальный феномен, честно уточнив при этом, что кроме него, его жены, да ещё американских посредников - никто этого глобального факта пока не осознал. - Публика слепа… - горько скривил он губы. - За последний год куплена только одна моя картина, и то - по пьяни… Но ничего, придёт час… Наступит моё время… Ещё прогремлю, как Царь-пушка! Я задумчиво покивал головою, показывая полное согласие. Хотя из школьного учебника истории помнил, что как раз Царь-пушка так ни разу и не прогремела… А он, вытащив из кармана большой конверт, зашпиленный булавкой, и покопавшись внутри, показал мне фото одной из любимых своих работ. Старуха, сидя верхом на корове, ловила распахнутыми руками звезду в небе. Бабка смотрелась каргой, а корова изумрудно поглядывала на зрителя, явно вопрошая глазами: ну и что вы думаете о той идиотке, которая меня оседлала?.. М-да… До чего же докатилась Америка, если и впрямь надеется заработать на подобном!.. - И как это называется?- судорожно сглотнув слюну, спросил я. – Небось, «Кошмар на улице Вязовой», или «Хвостатая Терминаторша»?.. - Нет, почему? – удивился он, пряча фото в конверт. - Это – «Автопортрет»! - «Авто…»… Не может быть! – изумился я. - А кем же вы тут изобразили себя - коровой или бабушкой?.. - Звездой! – гордо ответил он. Я чуть не упал от изумления. Хотелось расспросить его о прочих картинах, но я боялся, что любые расспросы он воспримет как доказательство моего тайного сотрудничества с американцами… Поэтому я лишь положил перед ним чистый лист бумаги, и попросил изложить свои анкетные данные: как зовут? где и когда родился? что окончил? где работал? и т.д. Не стоило мне этого делать! Косо глянув, он пробормотал: - Точно такие же вопросы мне задавали в КГБ, ещё в 1987-м!.. Вы не оттуда, случайно? - Э-э-э…нет! – смутившись, отверг я эти подозрения. Деланно усмехнулся: - И зачем вы нужны КГБ - отслеживать ваши контакты с Космосом?.. - Типично чекисткий юморок! – не приняв легковесного тона, буркнул он. Ткнув в мою сторону разоблачающим перстом, радостно гаркнул: - Узнаю, узнаю тебя, кагебэшная рожа! Нормально, да?.. Я рявкнул, потеряв терпение: - Да не кагебист я, а совсем даже наоборот… - Работаешь на американских посредников?! - тут же, переменившись в лице, ахнул он, и, в прыжке вышибив головой оконное стекло, выпрыгнул на улицу. Хорошо, что этаж только второй, а внизу прямо под окнами - цветочная клумба…Выглянув в разбитое окно, я увидел, как он сноровисто бежит прочь от здания редакции, испуганно оглядываясь. «Так… Стекло придётся вставлять за мой счёт!» - горестно подумал я. Совсем другим, примитивно-одноклеточным, оказался Сидоров. Этакий типичный работяга: костистое лицо, мозолистые от постоянного пересчёта честно заработанных денежек ладони. Сев в кресло перед мною, он выудил из кармана раскрошившийся бутерброд, и начал мерно его пережевывать, попутно шамкая набитым ртом о положении дел в городском изобразительном искусстве. Сквозь призму его восприятия проблемы художников вмиг стали понятны и близки. Оказывается, для создания шедевров художникам необходимы краски, кисти и холсты, а это сейчас очень дорого, в то время как сами картины оцениваются дешёво, и просто не окупают затрат на их производство. Ввиду этого досадного противоречия почти все подлинные таланты ныне запили горькую, и художничеством нынче занимаются в основном лишь ремесленники (они рисуют на потребу толпы, и им легче продаваться), - вот оттуда нынешний упадок и кризис нашей культуры. А будь холсты и краски дешевле - страна была б завалена шедеврами!.. Спрашивается, как же сам Сидоров решает эту проблемку?.. А вот как... В свободное от служению искусству время он разводит в сарае кроликов, продает их мясо на рынке, и вырученные таким образом денежки – тратит на живописные надобности. - А кто кроликов режет? - не удержался я от тупого вопроса. - Я… - спокойно сообщил он. – Но не режу, а скручиваю голову - так удобнее! Меня передёрнуло… Одними и теми же ладонями – рисовать нетленку и убивать живность?.. Б-р-р!.. Доев и тщательно вытерев ладони о лацканы кургузого пиджачка, Мэтр испросил у меня разрешение сходить в туалет. Получив оное, подошёл к стоявшему у окна фикусу в кадке, деликатно повернулся ко мне задом, и - помочился в кадку. Не то, чтоб я был шокирован, но всё-таки… Однако самое забавное случилось в конце, когда он вежливо попросил у меня взаймы «до завтра» одну тысячу американских долларов, на покупку какой-то редкой импортной краски. Пришлось мне вежливо сознаться, что с трудом наскребу в карманах на буханку хлеба, «а до получки – два дня…» Подумав, Сидоров со вздохом решил, что остальное он, так и быть, перезаймёт в другом месте, после чего забрал мои последние медяки и удалился. Почему-то мне показалось, что свои денежки больше не увижу… С трепетом ожидал визита Тумановской… Из справочника «Члены Союза художников» узнал, что ей 18 лет, и она рисует интимно-лирические акварели. На основе этой информации вообразил её этакой смущённой русалочкой с мечтательными глазами… С замиранием сердца предвкушал, как скажу ей: «Вы же понимаете. цыпка, что статья о вас появится лишь после того, как вы расплатитесь натурой…» А она ласково ответит, расстегивая пуговки на блузке: «Я всё понимаю, и готова расплатиться немедленно!..» М-да… Хорошо!.. Но, как это сплошь и рядом бывает, действительность разочаровала… Вместо хрупкой нимфы-девственницы я увидел перед собою мужеподобную, коротко стриженную (чуть ли не под Котовского!) девицу с лошадиной челюстью и жирными пятнами от вчерашнего ужина на расхристанном платье. Вдобавок ко всему её колготы оказались дырявыми как раз в том месте, которое приличные дамы обычно именуют интимным… - Это ты, старый пердун, статеечки о художниках кропаешь? – басисто поинтересовалась стриженная кобыла. Сквозь прореху в её колготах я заметил, что волосы на её животе окрашены в оранжевый цвет… Ни фига себе!.. Заметив направленность моего интереса, девица усмехнулась, и, раздвинув коленки пошире, деловито предложила: - Можешь трахнуть меня разок, если бобик гавкает. Только учти: не долечила гонорею, и «сифоню» немножко… Рискнёшь в «презике»?.. Вскочив, я попятился, испуганно замахав руками, и с воплем: «Это не я!.. Это другой пишет!.. Я его сейчас позову!..» - выскочил в коридор. Там спрятался в редакционном чулане, и сидел в нём до тех пор, пока не узнал от уборщицы, что «эта лахудра уже ушла!» (Кстати, через пару недель после описываемых событий один из коллег-журналистов испуганно зашуршал брошюркой по венерическим заболеваниям – не иначе как профессиональное любопытство завело его слишком далеко)… …Бездельно прогуливаясь в вынужденном безделье по улицам, я незаметно для себя вновь забрёл на Калымскую улицу. Увидел ещё издали: милицейский конвой выводил по одному из подъезда Худмастерских членов Союза и рассаживал по «воронкам». Яркое это было зрелище: ободранные, общипанные жизнью, с синяками на испитых харях…. Благородные служители искусства смотрелись сейчас уличной шпаной мелкого разлива… Ни одной хотя бы слегка интеллигентной рожи! Командующему операцией немножко знакомый мне милицейский капитан. Подойдя, я поздоровался, поинтересовался вполголоса: - А чего это вы решили здесь почистить? Художников бы вроде не трогают… - Совсем распоясались, бакланы! - вздохнул капитан. - Мочились, стоя на подоконниках, прямо на головы прохожих… Здешний участковый подошёл, чтобы сделать им замечание, так ему бутылкой из-под шампанского - прямо в лоб… Сейчас в реанимации!.. Вот начальство и распорядилось проучить маленько… Но всё равно прокуратура держать их долго не позволит. Скажут: не цепляйтесь к творческой интеллигенции!.. А по мне - люмпены самые обыкновенные… Эх, дубинкой бы их!.. Капитан вздохнул, козырнул на прощание, сел в одну из машин, и автоколонна с членами Союза художников отбыла в направлении узилища. Выждав для надёжности некоторое время, я решительно направился к обшарпанному подъезду. Надо взглянуть наконец, что ж там натворили герои моих будущих статеек… …М-да… Грязь, вонь, использованные презервативы, мусор, пустые бутылки – само собою, на это можно и внимание не обращать… Но – картины?!. Перлы изобразительного искусства!.. В изобилии висящие, стоящие и валяющиеся во всех комнатах… Ужас!.. Не буду касаться абстракционизма (это когда не понять, что и зачем было нарисовано). Буду говорить только о реализме (то бишь про «раскрашенные фотографии»)… До августа 1991-го года мощной струёй текла обязательная Лениниана, воспевались революционные, воинские и трудовые подвиги всевозможных орденоносцев, лауреатов, передовиков, чемпионов и просто парт-сов-хоз-активистов… После августа 1991-го - не менее обязательная Религиозность с Церковщиной на пару, гимны антисоветчикам-антикоммунистам, прочим врагам тоталитаризма и передовикам демократии, всевозможным олигархам, политикам, чинушам и недоразоблачённым мафиози… Поскольку «до» и «после» творили шедевры одни и те же люди, то эта смена вех смотрелась особенно наглядно. Особенно потрясал чей-то огромный холст под названием: «Ленин, Дзержинский и Свердлов обсуждают очередные задачи Советской власти», наполовину уже переделанный в картину: «Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Святой Дух обсуждают первый вариант 10 заповедей Божьих»… Ленина художник переизобразил уже окончательно, но не совсем удачно, и поэтому при ближайшем рассмотрении на бородато-благообразном лике Господа упрямо проступали близкие до боли черты Ильича. Что касаемо Христа, то тело в хитоне со следами земных страданий автор ему прилепил, а вот свердловскую физиономию оставил в неприкосновенности, рассудив: «Всё равно Христа в лицо никто не видел, так откуда зрителям знать, не было ли портретного сходства между ним и Председателем ВЦИКа?.. Некоторую трудность представил только Святой Дух: как он должен выглядеть?.. Не мудрствуя лукаво. живописец прикрыл лицо оного - протянутой вдаль указующей дланью Бога-папы, а торс - текстом 10-ти заповедей, которые Святой Дух держал в руках наподобие свежего номера газеты «Правда» (видно, ранее художнику приходилось малевать схожий сюжет). Из-под заповедей торчали лишь ноги, да нижняя часть фигуры Святого Духа, судя по которым - он носил сапоги, гимнастёрку и маузер на поясе. Маузер убил меня окончательно. Я вдруг понял, что писать о городских художниках - дело для меня непосильное. Узнал домашний адрес главного местного искусствоведа, «дуры»-Шалашкиной, и отправился к ней в гости, за советом. Оказалась она женщина без возраста, то есть – в меру потасканной, но достаточно бодрой. Длинная морщинистая шея, замусоленный домашний халатик, краешек отвисшей высохшей груди, ливовый фингал под левым глазом, редкие волосёнки цвета пакли, практически голая макушка, хриплый голос куряги и пропойцы, жирный кот на коленях, несколько кактусов в горшочках на подоконнике за спиною - вот портрет моей собеседницы. Узнав, что я взялся рассказать широкой публике всю правду о городских мазилах, Шалашкина визгливо расхохоталась. «Да кому в мире нужна правда?!. Все хотят только удобного вранья…» Однако потом, смилостивившись, она рассказала мне ВСЁ! Оказывается, общий уровень живописцев города - жалок, убог, ничтожен! Это даже не провинция – это вообще вне культуры!.. Полнейшая бездарщина, в убойной смеси с амбиционзостью… Единственный способ что-либо изменить к лучшему - перестрелять всех художников! Но на их место тотчас придут новые, ещё бездарнее и гонористее!.. Вот если б лет двадцать вообще запретить кому-либо брать кисть в руки, а потом начать всё заново, на голом месте… Тогда – да! Но увы – никто не пойдёт на это… На этом общем фоне Шалашкина в ярких красках дала портреты всех известных мне членов местного Союза. Выяснилось, что Иванов. лет двадцать верно холуйствовал перед партией и надсматривал над художниками, удушая всё талантливое и неординарное. И хоть сейчас он держится паинькой, но - «все же помнят!..» Петров, как я и сам предполагал – обыкновенный шизоид, из буйных. «Из художников спятивших - не меньше половины, но кто «тихушный» - тех не так заметно…» - пояснила Шалашкина. Сидоров в богемных кругах обзывают свинопасом, и откровенно посмеиваются над ним после случая с приезжей журналисткой, когда он, мирно беседуя с нею о проблемах искусства, вдруг пспокойно вынул из брюк свой интимный орган, и стал мастурбировать. Естественно, гостья в панике бежала из его мастерской, а чуть позднее и из города, и с тех пор регулярно помещала в столичном еженедельнике погромные статеечки в адрес нашего региона. Что касаемо Тумановской, то она добилась невозможного: прослыла шлюхой даже и среди местных художниц! Докатилась до регулярного отсоса у всех посетителей своих персональных выставок… Но главным недругом Шалашкиной оказался Баринов! Подлец, импотент, бандит, бездарь, плагиатник («всё хорошее в его творчестве – украдено у великих предшественников!»), да и вообще – тёмный, страшный, зловещий… «Воображает себя кем-то… А ведь он - никто!» - воскликнула Шалашкина. - А вы мне не поможете написать цикл о художниках? – наивно спросил я. - Помогу… - хрипло произнесла она, бросив на меня быстрый взгляд. Молниеносно сбросила свой халатик, и кинулась на меня… Я не дался старой пьянчужке!.. Бежал из её квартиры, еле вырвавшись из её жадных рук… …В тот же день навестил в сумасшедшем доме своего предшественника на посту завотделом культуры Соловейчика. Он был весел, абсолютно нормален внешне и счастлив. Кругом нас в палате психушки бесновались припадочные и психованные, а Соловейчик мирно улыбался и говорил, что после общения с деятелями культуры города сумасшедший дом кажется ему филиалом рая. - Христом-Свердловым тебя прошу: вернись на работу!.. Подготовь сам цикл статей о живописцах! - взмолился я, пав перед ним на колени. Соловейчик очень удивился, и - совершенно убил меня фразой: - Вернуться и писать о этой банде?.. Что ж я, по-твоему - совсем спятил?!. 1993 г. Т Ы Е Щ Ё Н Е Е В Р Е Й ? . . Тебе уж сильно под пятьдесят, ты – черняв, картав, умён и энергичен, у тебя – высшее образование, средненькая квартира и паршивая работёнка… И ещё – ты недолюбливаешь евреев! А за что, собственно говоря, тебе их любить?.. Позанимали практически все « тёплые « местечки в твоей обнищавшей, бестолковой и неудачливой стране, и живут припеваючи, во всём поддерживая друг дружку и тихонечко посмеиваясь над нашим славянским губошлёпством… А как прижмут кого – либо из них обстоятельства, так сразу хоп – и он выехал в Израиль!.. А это ведь уж какой ни какой, а – Запад, согласитесь… Но вот ты не смог бы чувствовать себя счастливым, променяв своё пусть и занюханное, но - Отечество на чужое ( пусть даже и трижды капиталистическое ) зарубежье!.. А они - могут… Именно за это самое ты их и недолюбливаешь. Ничего святого за душой… Их Родина - там, где им больше платят… С некоторых пор тебя начинает немножко беспокоить твоя собственная национальность. Нет, с анкетными данными у тебя по-прежнему всё в порядке, во всех бумагах честно значится, что произошёл ты на этот свет от родителей надёжных славянских корней… Но отчего это в последнее время как на родного смотрят на тебя и торопятся сделать для тебя что – нибудь полезное все эти лично тебе абсолютно незнакомые Рабиновичи, Экдешманы, Шлемензоны и Киселевичи?.. И что уж тогда говорить о тех, кого ты действительно долго знаешь… Задёшево, чуть ли не даром всучивает тебе дефицитные лекарства аптекарь Семён Цезарович, симпатичным как Соломон получаешься ты на цветных снимках фотографа Аркадия Львовича, добротно и быстро шьёт тебе костюмы портной Марк Иосифович… А твоя соседка по лестничной площадке, широкобёдрая, редковолосая и пожилая( на целых четыре года старше тебя! ) учительница русского языка Рахиль Абрамовна чуть ли не ежевечерне угощает тебя какой – нибудь вкуснятиной собственного приготовления, норовя при этом мимоходом то за руку твою взяться, то по твоей щеке погладить… - Мужчина, которого я однажды полюблю, будет жить со мной как у Господа за пазухой! - томно сообщает она, наблюдая, как за обе щеки уплетаешь ты вкусные еврейские кушанья. Тебе смешны нелепые планы этой жалкой старухи, тебя вовсе не тянет за пазуху к её обвисшим арбузным грудям, да и вообще ты слишком ценишь свою холостяцкую свободу, чтобы приближаться к дверям ЗАГСа ближе расстояния пушечного выстрела… Отругать бы каргу и выгнать из своей квартиры с позором, но… Но тебе уж слишком надоели супы – концентраты и яичница с луком, а она так вкусно готовит!.. И ты в ответ лишь молчишь, и жуешь, не супротивя, а её улыбочки в твой адрес становятся всё горячей и плотоядней, и угощает она каждый раз всё обильней и изысканне А дела в твоей стране - всё хреновее. Где – то горит и рушится, кто – то дичает и мракобесничает, в соседних с тобою городах и сёлах гремят выстрелы и ухают разрывы, на соседних с тобою улицах бьют, грабят, насильничают, убивают…Всякие кошмары то и дело случаются с твоими родичами, друзьями, знакомыми, сослуживцами... Тебя самого пока что минует чаша сия, но – всё впереди, это ты понимаешь!.. И тебе - страшно. Ты не трус, но и не герой ведь. Ты – обычный, вполне нормальный человек, и тебе хочется нормально жить. А – не дают!.. Трамвай везёт тебя вечером домой. Как всегда он переполнен. Рядом с тобою держится за поручень ветхозаветный старец в очках и шляпе, от него за километр пахнет Талмудом и мацой, он внимательно смотрит на тебя, и тебе не по душе его липкая заинтересованность. Сказать ему какую – нибудь грубость – не хочется, всё – таки пожилой человек, и ты стараешься как – то увернуться от его взгляда, чтобы не давать лишний повод ему начать разговор с тобою. Но он обходится без всякого повода, громко - на весь вагон! – спросив тебя: - Простите…я извиняюсь, конечно… Вы, случайно, не племянник Бори Рухимовича?.. Окружающие мгновенно скрещивают на вас обоих прожектора осуждающих взоров, Мол, нашли же время и место два еврейчика выяснять степень своего родства!..Тебе жутко стыдно перед людьми за то, что кто – то публично заподозрил наличие у тебя дяди по фамилии Рухимович, но не кричать же всем, что – свой ты в доску… Тем более, что и не поверят всё равно… Поэтому ты лишь бормочешь: - Н-н-нет, что вы… Я – не его племянник!.. Ты - весь пунцовый. Ты надеешься, что моисееподобный старец почувствует твои душевные страдания и заткнётся. Но что ему твои тайные муки?!. Он лишь качает головой и ещё громче объявляет на всеобщее сведение: - Ну надо же, а вы так похожи!.. Но всё равно - держите!.. В эту трудную минуту мы, евреи, должны держаться вместе… И с этими словами он сует в твой нагрудный карман денежную купюру среднего достоинства, после чего сходит на своей остановке. Ты обалдело смотришь ему вслед. Ещё не поздно догнать его, заорать, швырнуть в его лицо пропахшую Талмудом купюру, возможно даже - врезать разок по очкам… Но тебе именно сейчас так нужны позарез денежки!.. И ты – не трогаешься с места, и стоишь, держась за поручень, потупив пристыженные глаза, а окружающий тебя простой люд хоть и явно возмущён зримым примером подмявшего под себя страну сионисткого заговора, но - благоразумно помалкивает в тряпочку, ибо давно уже приучен родимым Отечеством держать рот на замке и не совать нос в запутанные взаимоотношения правящих классов, кланов и наций. Дома ты первым делом кидаешься к зеркалу и битых полчаса изучаешь свои фас и профиль. Твой вывод грустен: если смотреть на тебя слева в три четверти, то скулы у тебя как – то чересчур выпирают, а если взглянуть справа в две трети, то и нос у тебя с какой – то нехорошей горбинкой… прямо скажем, очень даже сомнительный носяра!.. Так кто же ты на самом деле?.. И не согрешила ли втайне одна из твоих бабок или прабабок с каким – нибудь обаятельным семитом?.. Окончательно сокрушает тебя вечером сантехник, менявший кран в твоей ванной. Рябой татарин в спецухе, орудуя гаечными ключами, жалуется на свою судьбу. Два года назад женился он на некоей Саре, « сделал это лишь ради возможности эмигрировать, поверь! «, но оформление выездной визы по каким – то причинам затягивалось, « а если бы ты только знал, как морально тяжко нам, русским, жить в еврейской семье!.. Когда и тёща твоя, и тесть твой, и жена законная, и даже твои родные дети все – евреи!.. Это же такой камень на душе!.. « Он жалобно шмыгает носом, явно собирается что – то добавить - и вдруг смолкает, насторожённо зыркнув на тебя. Дескать, а перед кем это я так разоткровенничался – перед этим носатым жидярой?!. И – уходит, содрав с тебя втридорога, и всё равно недовольный, ибо вынужден был порядочный отрезок своей жизни дышать общим воздухом с сами понимаете кем... Позже ты вяло уплетаешь миску воздушных котлет и вполуха внимаешь рассказу Рахили Абрамовны про её племянницу Фирочку. Девочке всего восемь, а она уже такая умная!.. А какая наблюдательная - на улице очень внимательно смотрит себе под ноги и регулярно находит денежку, иногда даже - и весьма немаленькую!.. Ты отодвигаешь от себя опустевшую миску и мысленно констатируешь положение вещей в этом мире, где даже маленьких еврейских девочек хватает на то, чтобы легко находить и подымать с земли деньги, оброненные славянскими разгильдяями… А чтобы хоть один еврей что – либо когда – либо обронил-потерял - так фиг вам, не дождётесь!.. Твои мозговые извилины ворочаются дальше, и ты внезапно осознаешь, что в этом поганом мире все умные люди - евреи. Ты - тоже умный, следовательно и ты тоже - еврей. А раз ты - еврей, то на кой ты тогда здесь страдаешь – мучаешься?!. Немедля жениться на еврейке, взять в паспорт фамилию супруги, поменять имя « в цвет « фамилии, изучить еврейский язык, сделать обрезание, и – айда в Израиль!.. И ты это делаешь. Наступает тот долгожданный день, когда нужные визы лежат у тебя в кармане вместе с авиабилетами, ты вызубрил наизусть пять фраз на идише и десять слов на иврите, тебе уже отрезали всё полагающееся ( а для надёжности - увесистый кусок сверх того! ), и до отлёта твоего самолёта остались считанные минуты. Твои чемоданы уже погружены в багажный отсек, твоя супруга первая успевает к трапу и ждёт тебя, а ты, увешанный какими – то объёмистыми баулами, проворно спешишь к ней по огромному аэродрому. Что, твоя женуля стара и уродлива? Чушь!.. У еврейских женщин вообще нет ни возраста, ни внешности, они всегда – молоды и прекрасны!.. А какой у неё жгучий темперамент!.. А как прекрасно она готовит!.. С верхушки трапа белозубо улыбается тебе длинноногая девушка – стюардесса. Что ж, для таких вот стройненьких славяночек ты теперь - иностранец, то есть – человек 1-го сорта!.. Только пальчиком помани - таких теперь набежит к тебе толпа необъятная… Но ты и не думаешь никого манить, у тебя и так уже всё есть, ещё бы - ведь ты расписан с самой лучшей женщиной в мире!.. - Изя!.. Изя!..Где ты там?.. Иди скорее, нас ждут! – доносится до тебя от трапа. - Иду, Хилечка!.. Бегу, солнышко!.. Лечу к тебе, моя сладкозвучная птичка!.. – радостно вопишь ты, и бежишь к самолёту, сотрясая своими баулами. И крылья счастья широко и привольно развеваются за твоими плечами… … Хорошо быть евреем, господа!.. … Ну кто там ещё не еврей?!. 1994 г. Р А З М Ы Ш Л Е Н И Я У К А Р Т И Н Ы . В середине 90-х судьба забросила меня в небольшой провинциальный журнальчик…Вот некоторые из моих тогдашних впечатлений, извлечённые из творческого архива. 1. Над моим письменным столом висит картина :»В пионерлагере». Четверо обнажённых мальчишек играет в футбол на пляже. Сам автор презентовал мне эту картину в благодарность за восторженную статейку о его творчестве в маленьком журнальчике, где я имею честь быть членом редколлегии. («Это наш самый трудоспособный и единственный твёрдый член!» - любит говаривать обо мне редактор. По обыкновению его не поймёшь: то ли и впрямь хвалит, то ли тонко издевается…) Двадцать лет назад картина эта была выпускной работой художника в институте, и первоначально называлась: «Лето», но тупакам – педагогам наименование показалось слишком нейтральным, и они заменили его на более созвучное эпохе. Теперь эти пионеришки – ню украшают стенку перед моими глазами, и я поневоле елозю взглядом по их мускулистым, бронзовым от загара ягодицам. Счастливое было время когда-то… даже самым суровым блюстителям морали не могло и в голову придти, что обнажённый мальчик может вызывать у кого – либо нездоровое любопытство… «Лучше всех в городе обнажёнку рисую я!» - мельком оценил себя живописец, всучивая мне свою юношескую подделку. Охотно ему верю. Свеженаписанных картин его в городском художественном салоне полным – полно, и их охотно покупают – в отличие от мазни многих и многих из местных, даже и весьма маститых рисовал… Однако же ничего более новенького он мне не подарил… Не уважил, пожадничал… Если вдуматься – то и оскорбил меня этой жалкой подачкой!.. Дескать, ничего иного, кроме ученической пачкотни. твоя услуга не заслуживает… Обидно!.. Зря он со мною - так… 2. А какую статеечку я о нём сварганил!.. «Могучая кисть мастера – виртуоза», «волшебная палитра чарующих красок», «глубинное постижение основ мироздания»… Специально перелистал парочку искусствоведческих изданий, выписав оттуда все комплиментарные эпитеты, и самое яркое щедро воткнул в свой опус. Даже в лёгкой гениальности его заподозрил, - «порою начинает слегка мерещиться - уж не гений ли перед нами?!» - и вот чем он меня отблагодарил!.. Скотина… Жлоб!.. 3. Кто обзовёт меня искусствоведом - сразу схлопочет туфляром в челюсть. Шучу. (Впрочем, никто меня так и не обзывал, и как я на такое среагирую в реальности - хрен его знает!) В красках всяких, в графике, в ляповатых скульптурах я - ни в зуб ногой. Не то чтобы совсем уж Даун… Тициана с его голыми бабами, или Рафаэля с «Сикстинской мадонной», и ещё эту… «Монну Лизу»... по репродукциям знаю конечно же, про «голубь мира» Пикассо со школьной скамьи запомнил, про «Чёрный квадрат» Малевича однажды слышал по телику… А всё остальное для меня - тёмный лес. Но кто-то же должен нести в массы всякое разное, и в частности - вести в нашем журнальчике отдел изобразительного искусства!.. Мы ж серьёзное издание, что ты… Нас однажды даже на республиканскую премию выдвинул алкаш из областного Управления культуры, старый дружбан редактора, не раз печатавший на наших страницах свои нечитабельные вирши… Ох и подсуетились мы тогда вдвоём с редактором, целый месяц сочиняя потом и отправляя под разными фамилиями в Комитет по премиям «письма читателей», горячо поддерживающих (якобы!) светлую идею награждения нашего журнала высокой премией.. 32 подобных письма написал я, 24 – редактор. (Должен же был он написать минимум тридцать писем, но то рука у него болит, то конверта под рукой нет, то с похмелья башка ни черта не соображает… Бездельник!..) Но зря старались - не дали нам премию. Спившихся дружбанов у других изданий оказалось явно больше… А одну из сотворённых мною «писулек» в фотокопии мы опубликовали затем на обложке нашего журнала в качестве моральной компенсации за «неприсуждение», мол: хоть и не дали ни шиша, но всё равно мы лучше всех!.. Славное получилось письмецо, я сам обливался слезами, в сотый раз перечитывая его: «Пишет Вам старая женщина-пенсионерка Лагутина Клавдия Яковлевна. Недавно лежала я в больнице с подозрением на рак мозга, ждала тяжёлой операции. Самочувствие ужасное, готовилась к смерти… А тут один СПИД-обследуемый тыкнул мне в луки Ваш журнал, говорит: «Почитай, бабка, перед кончиной - развейся!» Прочитала я Ваше издание от корки до корки – и словно луч света озарил мою душу!.. Так всё тут у Вас хорошо, свежо, умно, талантливо, интересно!.. И легла я на операцию такой бодрой и весёлой, что мне её сделали без наркоза даже, а потом оказалось, что никакого рака мозга у меня вообще нет, так – прыщик внутри уха… Ещё и извинились культурно, мол: «Зря мы Вам голову пилкой распилили!» Но благодаря Вашему журналу такой мощный заряд оптимизма я получила, что перенесла ихнюю операцию, выжила, не шарахнулась после всех ихних лекарств, и домой причапала абсолютно здоровой… Спасибо Вам огромное!..» Была в черновике того письма ещё фраза: «А статьи члена редколлегии (называется моя фамилия) вообще способны потрясти любое воображение!», но редактор её вычеркнул. Говорит: это нескромно, самореклама!.. Ха, скромник выискался… …так вот. На отдел по художникам редактор планировал двинуть какую-то из местных искусствоведок (есть такие в городе, с десяток полусумасшедших старушенций, грызущихся между собою как собаки), но известно ведь, какие у нас гонорары… мизер!.. Да и за теми копеечками ещё потолкаться у кассы надо… Короче, все мало-мальски компетентные – отказались!.. Ну и двинул мой шеф на отдел по мазилам меня. Я у него под рукой - на все самые пожарные случаи. Театральная жизнь - я (артисты почти все – голубые, тьфу на них… а артисточки ничего, есть за что подержаться!), отдел автолюбителей - я (удачное название рубрики придумал: «Квадратное колесо», тиснул там несколько интересных заметок, особенно бурную реакцию вызвала куцая информация в одну строчку:»В нашем городе есть два инспектора ГАИ, которые не берут взяток!» Сам начальник городского ГАИ позвонил с недоумевающим вопросом: «Кто ж это такие?!»), отдел юмора – я (тиснул под 12-тью различными псевдонимами всё собственное творчество, причём я и других авторов охотно поместил бы, так ведь некого, кроме меня -= все бездари!)… А редактор-зануда ещё и ноет: «Ты ничего не делаешь!..» Это я - то ничего не делаю?! Молчал бы уж… Сам даже толком собственный журнал прочесть не удосуживается!.. Как-то по телику выступал он с изложением содержания свежего номера журнала, так излагал его – по оглавлению, читая вначале про себя, шевеля губами, и видно было, что этот журнальный номер чуть ли не впервые в руках держит… И это – редактор журнала!.. Позорище… 4. При таком руководстве вообще непонятно, как журнал наш ещё и выходит. Допустим, львиную долю работы я на себе тащу, но кто ж тащит всё остальное?.. Никого не видать!.. Хорошо хоть, авторы ещё не перевелись - сами иногда приходят со статеечками и рассказиками… Как чувствуют, что бегать за ними и выпрашивать материалы к публикации у нас - некому. …Давно ушёл бы из этого журнальчика, так ведь - некуда!.. Где приличные гонорары платят - там всё забито под завязку, чужака со стороны к кормушке не допустят. А возьмут тебя лишь в «провинциалку» наподобие нашей… А какой смысл менять одно фуфло на другое? Так что обречён я всю жизнь сидеть в заднице… Ну а почему редактор держится за журнал - понятно. Без собственного журнала он - никто, а так - РЕДАКТОР, что ты… Фигура!.. Тычет направо и налево своё удостоверение: «Редактор журнала такого-то…» Люди ж наш журнал не читают, и не знают о нём ничего, думают: и впрямь важное издание!.. К редакторам журналов на местах ещё остаётся остаток какой -то уважительности, их не забирают в медвытрезвитель и в морду у пивбара не бьют… Так и застряли мы оба с редактором в этой дыре. Кто ж, окромя нас, сюда пойдёт?.. Голяки мы с ним оба… Журналисткая босота!.. 5. …Эта картина постоянно раздражает меня. Что, собственно, хотел сказать ею художник?.. Если он стремился через эту аллегорию обнажить правду о своей тоталитарно – застойной эпохе, то почему же обнажил её не до конца?.. Гениталий подростков - не видать, у одного они локтем прикрыты, у другого - ногой, третий закрылся мячом, а четвёртый и вовсе повернулся спиной… аппетитные ягодицы… конфетка для любого извращенца!.. Ну а если никаких иносказаний тут нет, и перед нами лишь обычная бытовая зарисовка. то вопросов возникает ещё больше. Скажем, с какой целью разделись играющие в футбол несовершеннолетние подростки?.. Половые органы болтаются в воздухе, на них попадает грязь и пыль, по ним так легко попасть твёрдым мячом… Для игры скидывать трусы вовсе не обязательно, а вот для разврата группой - в самый раз!.. Наиграются мальчуганы для сугреву, мячиком - и давай друг дружку квасить во всех позах… Тьфу, распутники!.. И это кто? Юные пионеры - ленинцы, воспитанники Ленинского Комсомола, руководимого Ленинской же Коммунистической партией… А-я-я, что в Стране Советов тогда делалось!.. А тупаки – педагоги ещё больше усугубили подтекст картины, переименовав ёё из «Лета» в «В пионерлагере»… Слепцы!.. …Я про развитой социализм не тоскую, хрен с ним, меня и тогда нигде почти не печатали… А просто обидно, когда вместо стоящего шедевра тебе всякую дрянь дарят. Душа кипит от возмущённости!.. 6. Журналистким образованием у нас с редактором и не пахнет. Согласно вузовским дипломам он – инженер, а я - учитель. Ни дня по специальности оба не отработали. Его сразу же в заводскую многотиражку занесло, я же корреспондентом в городскую «Вечёрку» подался. Гонорары в те годы платили вполне приличные, не то что сейчас… Как мой шеф вознёсся до нынешних своих редакторских высот – не знаю, и врать не буду, но наверняка прирезал кого-нибудь в тёмном углу или удачно женился… А вот меня из «Вечёрки» в один прекрасный день попросили. За убойный фельетончик против кой-кого из властьимущих городского уровня… Мой могучий талант попридержали, так сказать, за крылья! Ну то есть как… Совсем увольнять меня они не собирались, просто фельетон зарезали, сделали за него втык на редакционной летучке, а я сразу подал заявление «по собственному», думал: будут валяться в ногах, умоляя остаться... Что характерно - не вапялись!.. Вылетел из редакции аэропланом… Потом -то, опомнившись, прибегал к ним извиняться… Поздно!.. Так и докатился я, минуя ряд промежуточных этапов падения, до нашего микроскопичного журнальчика… …Поскольку я - гуманитарий, а мой редактор - всего лишь «технарь», то даже на моём фоне эрудицией он не блещет. Спроси его про Эль-Греко или там Куинджи - ни слова про них не скажет!.. Невежда… Я – то хоть знаю, что были такие, и рисовали что-то… Как-то напоил я его на вечеринке, и стал у пьяненького допытываться, что ж у него за душою… Ну, он и раскрылся: «Денежек хочу!.. Нищий я… Хочу богатства!..» Сквалыга… не, все мы жмоты, но есть же предел!.. А этот, когда и без того нищенский гонорар тебе отсчитывает, то так руки у него дрожат, словно с сокровищницей английских королей расстается!.. Из-за копейки если и не удавится, то удавить другого - в один миг!.. 7. До встречи с нашим редактором я сам себе казался личностью серой и малозначимой. Но теперь на фоне этого пришпандопа ясно понимаю, насколько же я мудр, трудолюбив, честен, бескорыстен… Нет, без балды – он же ни черта не может, а я всё могу! И про что угодно – хоть про этих самых художников малохольных, глаза б мои на них не смотрели…Гонорары платили б только, а то ведь – не платят!.. Стараешься, из кожи вон лезешь, а толку-то?.. 8. Мои наблюдения: паскудней художников людишек и не сыщешь… разве что – на каторге, да и то… Вечно - всклочены, неряшливы, бородато – нерасчёсаны, руками размахивают, ножками притоптывают, тычат каждому встречному в лицо свою пачкотню, и попробуй их не похвалить, а тем более - при них похвалить кого-либо другого… убьют!.. Друг про друга отзываются в лицо - сдержанно, а за глаза только так: «бездарь», «подонок», «ничтожество»… В быту сплошь и рядом - алкаши, наркоманы, извращенцы, проходимцы, просто ворюги (пригласишь такого в гости – из буфета последние золотые ложки склямзит и пропьёт)… И этим людям доверено изобразительное искусство в нашей стране?.. Да как может малевать достойные картины человек, разыскиваемый за злостную неуплату алиментов?!. По мне, так пусть у тебя будет меньше таланта… и даже вовсе его не будет… но главное - чтобы человек был хороший!.. Нынешнюю нашу развратно – испаскудившуюся богему - выгнать в шею, а взамен набрать положительных молодых людей с хорошими характеристиками… Ну а рисовать картины со временем они как-нибудь да научатся!.. 9. Чего я в нашем журнальчике нахватался - так это цинизма. Раньше, помнится, был я душою чист и романтичен… А теперь берешь интервью у какой – либо поэтессы помоложе с красивыми ножками - и про себя думаешь только про то, как бы завалить её в койку… Хотя ведь и знаю - проверено! - что и в койке толку от поэтесс никакого… Вечно они стонут и ноют: «Ой, это я - не могу, это - не хочу, а это - просто стесняюсь!..» Чего ж тогда лирические стихи суешься сочинять, если в койке ни фига не умеешь?!. Так что поэтесс я стараюсь всё ж не насиловать… Да и не солидно как-то, ведь я - член редколлегии, что ты… 10. Кстати, а есть ли у нас читатели?.. Самый страшный секрет у редактора: каков же тираж нашего издания? Пару лет назад мы давали на-гора несколько тысяч экземпляров, но потом - всё меньше и меньше… Насчёт последнего же номера точно сказать о тираже могу только одно: никак не меньше 10 экземпляров!.. И это – только потому, что именно 10 штук этого номера в руках редактора я и видел. Если вдуматься - больше и не надо!.. Один номер – редактору, один – мне, три - городским начальникам по культуре, два – в главную библиотеку города, и ещё три пропустить через газетные киоски, чтобы в отчёте было обозначено: «…остальной тираж продан населению…» Поэтому наш редактор всем своим приятелям хвастается: «Мой журнал в киосках не залеживается!..» Ага… было бы чему залеживаться!.. …И хорошо, что наш журнал мало читают - отсюда ноль критики в наш адрес, все нами довольны, мы никому не мешаем и пользуемся в городских около-культурных кругах репутацией «солидного» издания (ха-ха!), нас здесь как бы даже и уважают… Лишь один человек читает наш журнал внимательно и скрупулёзно - это я. А потом – не сплю ночами, ворочаюсь в постели, тревожно вспоминая различные публикации… Периодически мне снятся кошмары, типа: наш журнал стали читать массы, и с тех пор каждый день членов редколлегии на улице элементарно бьют по лицу!.. А вот редактор собственный журнал старается не читать, и потому спит спокойно. 11. Не всегда мне хочется удавить редактора – гада, иногда ведь и наоборот, какое-то тёплое чувство к нему на миг возникнет… Как-то нафантазировал я, рассмешил его байкой: наш журнал-де стали раскупать пачками, гигантская очередь за ним у каждого из газетных киосков, давка, крики: «Больше 50-ти экземпляров в одни руки не давать!» И оба ведь знаем, что – бред, и редактор - знает, что я знаю, что оба мы это знаем, - но какой жадный восторг в его глазёнках!.. как смакует выдуманные подробности нашей дикой популярности!.. как ему хочется этой самой популярности - причём не только ведь для себя лично, но и для своего журнала!.. Любит он его по-своему… Да нет, можно было бы терпеть редактора, и даже отчасти уважать его – кабы хорошие гонорары платил. Так ведь не платит!.. А то, что сует тебе в руки, назвать гонорарами просто язык не поворачивается… Проси я подаяние на паперти - имел бы раз в десять больше... …Но не убегаю из журнала, и не убегу, нет… Некуда!.. А-а-а… Уже привык ко всему… смирился!.. 12. Внешность - обманчива. Когда мой шеф выспался, выбрит, сыт и при полном параде одет, то производит очень даже неплохое впечатление. Вальяжен, солидные манеры, лёгкая таинственность во взгляде, глубоко вдумчивый взгляд… Хотя на деле ведь ему и думать не о чем, окромя того, где б бабок срубить побольше!.. «Ваш редактор - такой импозантный!» - говорили мне многие. Не опровергаю никого, не дурак ведь, просто дивлюсь про себя: «Отчего все - такие тупые?..» 13. В прежние, ещё высоко-гонорарные времена журнальчик наш был органом местной писательской организации. Потом гонорары скукожились, а с писателишками шеф ввиду своей амбициозности расплевался. Указал мне: «Всё, членов Союза писателей больше не печатаем, опираемся - на творческую молодёжь!» А я и рад, давно уж надоела эта братия… Хороший писатель и литератор-провинциал - это ж два разных племени!.. Мельче профессиональных провинциальных писателей только провинциальная окололитературная молодёжь - про этих суетливых, мокрогубых, ничтожненьких тараканчиков я подробно расскажу как-нибудь в другой раз… Хотя и в любой другой раз жалко переводить на них бумагу!.. 14. Если у кого-то сложилось впечатление, что редколлегия нашего журнала только из нас с редактором и состоит, то это заблуждение. Как раз редколлегия у нас большущая - редактор запихал туда всех, кого не лень. Директора печатающей наш журнал типографии, к примеру… Вечно пьяненького фотографа, иногда что-то щёлкающего для нас в редкие промежутки между бухаловами… Пару чинуш из мэрии, коим звание «член редколлегии» (пусть даже и непонятно чего!) согревает кровь и понуждает изредка кинуть нашему изданию скупую щепотку бюджетных средств… Очень заметным «членредом» был некий краевед – шизофреник, он постоянно лечится в психушке, но как отпустят в очередной период временного просветления мозгов - обязательно принесёт нам очередную сенсацию из жизни родного города. Если верить его материалам, то и центр Вселенной находится аккурат посерёдке нашей главной городской площади, и Господь Бог самолично у нас в прошлом году побывал и две недели жил на квартире у одной благостной старушки, и вообще… Я как-то звякнул в психушку и спросил у тамошнего главврача, надолго ли краеведу хватит его невероятных открытий. «Если электрошоком не лечить, то – надолго!» - заверил меня коновал. «А вы и не лечите… поберегите электричество!» - от имени редколлегии официально попросил я. Ну а жемчужинкой редлколлегии (кроме меня, разумеется!) был знаменитый романист из столицы, чуть ли не единственный живой классик нашего Отечества. Щедро давали ему наивысочайшие государственные награды с премиями и при Сталине, и при Хрущёве, и при Брежневе, в наши же радостные времена свободы оказалось, что все те десятилетия тоталитарного режима он оставался непримиримым недругом лицемерно награждавшей и премировавшей его преступной своры, о чём и делал яркие записи в своём дневнике, опубликованном, понятно, лишь после краха и падения тоталитаризма… Как именно смог редактор добиться согласия такенной знаменитости запачкать себя членством в безвестном малотиражном убожестве - понятия не имею но догадываюсь, что за этим кроется что-то ужасное – например, шантаж… битьё ногами по почкам… или наркотики… Тёмное дело. Так или иначе, если по размерам и составу редколлегии судить, то всякие там «Новые миры» и «Таймсы» рядом с нами и близко не лежали… А работать - некому!.. Ни один из редколлегистов, кроме меня, заради своего издания и пальцем ленится пошевелить!.. И лишь я – трудяга, но ведь и я ничего не делаю, потому как - надоело. Пахать забесплатно на них?!. Ха!.. В общем, все – бездействуют, но журнал продолжает регулярно выходить, - вот что удивляет!.. По иногда кидаемому на меня редактором задумчивому взгляду понятно, что причину этому он видит во мне… Но я-то знаю, что не при делах!.. 15. Самокритично признаю, что иногда и я допускаю грубые ляпусы… К примеру, сунул мне однажды редактор рукопись повести с фоткой молоденькой литераторши, велел: «Готовь к публикации!» А я накануне в гостях был, голова после вчерашнего не отошла ещё, захотелось чего-нибудь этакого… Смотрю на фотку: так себе тёлка… третий сорт, личико помятое, глазки тупенькие, ушки оттопыренные как у мартышки, грудях не видать… Зачем такие в литературу двигают?!. Нам литераторш покрасившее подавай!.. Ну и забыл я, что редактор вроде бы повесть к печати уже одобрил… Накатал любезной письмецо, мол: повесть - дрянь, читал и плевался (хотя и не читал вовсе - говорю ж, голова трещала…), хочешь научиться литературному мастерству - давай встретимся вечерком у меня дома, я тебя провентилирую по разному, в смысле - научу всему, что умею… Накатал это, сунул в конверт и отправил по почте, а назавтра с ухмылочкой сообщил редактору, как отшил от нашего респектабельного ежемесячника дешёвую шалаву… Он и взъерепенился он, ох и развопился: «Придурок, что ты наделал?! Это ж дочь вице-мэра!.. « А вице-мэром у нас - такая злопамятная сволочь, что ты… В общем, перепугались мы с редактором, неделю тряслись, ожидая скандала и оргвыводов. Редактор уж на всякий случай и проект письма составил, в котором извещает вице-мэра о моём изгнании из редакции за «аморальное поведение в служебное время»… Но – пронесло! Позднее мы выяснили: письмо моё просто затерялось на почте, так и не дойдя до адресата. То ли я с пьяни адрес забыл на конверте написать, то ли почтовики в тот день с бодуна были… Короче, так я ту литераторшу и не провентилировал. 16. Пора закруглять говорильню. Нехотя отрываю взор от пионерских попочек и шлёпаю его на рукопись очередной своей статейки. Есть у нас одна художница предпенсионного возраста, редактор сказал: «Хороший человек, нужное обществу творчество - надо поддержать!» Ну и поддержал бы, раз такой заботливый, так нет - на меня спихнул…Пошёл я на выставку этой пред-пенсионерки, посмотрел, скривился… Центральное место в экспозиции занимало её полотно: «Радость.» Стоит на нём женщина в национальном костюме, скрестив руки на животе, и задумчиво лыбится на зрителя. А где там радость, интересно? По мне, лучше б всего назвать эту шедевриалку так: «Патриотка кольнулась и мастурбирует.» Но я понимаю, раз в национальном костюме и с важной мордяхой, то про это надо писать только стоя навытяяжку… Так и накатал в статеечке: «Весь свой душевный талант она отдала святому делу национального возрождения нашей дорогой Отчизны…» Ежели за такую бодягу не отблагодарит меня художница полотном размерами никак не меньше полтора на два метра (надо масляное пятно на стене на кухне закрыть чем-либо подходящим) - удушу гадину… Нет, я человек добрый… …А просто не люблю жадин!.. 1995 г.