Перейти к основному содержанию
Утро Нового Дня (часть 3)
Твой шепот – дневная истома… Мой шепот – сквозь дождь переулков… Незримое присутствие Утра наполняло все тело странной энергией, дребезжащей и волнительно пробуждающей каждую клетку. Звуку неоткуда было лететь, но какой-то вездесущий гул исходил отовсюду, будто я слышал тишину - ее всплески, её стихию. Она несла неописуемое чувство восторга, который стремительно струился по моим венам. Мне хотелось орать, вопить, неистово смеяться, делать странные движения, похожие на танец, замирать в неожиданных позах, выплёскивая поток накопившихся чувств и знания. Ей хотелось освободиться... Ей было тесно рядом со мной, в себе самой, её собственная нежность была ей тяжела, ... и я вдруг снова на мгновение ощутил запах ветра свежести, проникшего между моими ресницами и гладившего мои ноздри и губы ароматом той части меня, которую я так любил - Осень. Закрыв глаза, я поймал на лице забредший между серых коробок домов луч солнца. Непонимание сквозило в мыслях: я только что освободился ото всего, ото всех, порвал все связующие нити, сам того не зная. Я отпустил свою преданность клубку связанных букв вместе с чудаком, состарившимся и обезумевшим от поисков и разочарований. Я молча смотрел, как уходит живущий во мне ребёнок в Зазеркалье душевных грёз и песчинок мозаичного игрушечного городка. И эту чувственность и пряность сердца забрала Осень, оставив меня четвертью единого расчленённого существа. ...Она наступила тонким острым каблуком на ещё живую свежую прожилку кленового листа. Лёгкий, чёткий хруст преломившейся жизни... Брызнувшие капли сока примагнитили взгляд, но как она небрежно прошлась по своему прошлому, только что остывшему, бросив, отказавшись. Возможно, она знала, что ищет только свободы, распыляясь в последнюю пыльцу клевера и оседая прохладной испариной на высохших листьях. Я показал раскрытые ладони горизонту и вдруг ощутил сильное трепыхание и биение чего-то живого внутри самой середины ладоней и в солнечном сплетении. Замерев на месте и успокоив тёплое дыхание воспоминаний, я больше раскрыл кисти и развёл напряжённые горячие пальцы, как вдруг увидел, что разноцветные бабочки разных размеров вылетают из моего солнечного сплетения и ладоней, оставляя запах разрезанного спелого лимона и мяты. Они щекотали меня быстрыми крыльями, теряли пушистую бархатистую пыльцу и всё летели, выбирались из меня потоком энергии и мыслей. Возбуждающая дрожь прокатилась по всему моему телу, и мне казалось, что чем больше их уходит от меня, тем больше возвращается невидимыми струями сил и любви. Этот бесконечный круговорот будто засосал меня, что никак не удавалось сдвинуться с места; уже казалось, что моё тело не вмещает, что я взорвусь на миллиарды этих бабочек. А каждая из них ещё так и будет источать капельки мыслей и чувств. Я распахнул глаза. Всё было тихо. Вокруг на меня глазели любопытные сонные окна и лиловая прозрачная простыня рассветного неба, кое-где преобредшего сиреневый, почти невидимый оттенок. Мне надо было вернуться за блокнотом, оставленным на дороге, потому что чудак-старик грустил по нему во мне, где-то сентиментально оплакивая найденные ягоды смысла, спелые и налитые соком. Возможно, я смог бы понять ещё что-то... ...сильная резкая боль прожгла мои пальцы, потом руку до самых костей, как только я притронулся к изъеденным листам маленькой книжки, валявшейся среди пустого чужого сырого переулка. Буквы, будто обвившись змеёй, зашипели огнём, злобно стягивая напряжённую грудь, перекрывая дыхание. В голову ударила кровь, и я вдруг ощутил, что ненавижу этого дряхлого, слабого человека-невидимку, который жил ради чёрных букашек букв, ползающих по белой бумаге. Я увидел, как он, улыбаясь своим сухим искривлённым ртом, играл с ними жёсткими нервными холодными пальцами, как он жил ими во мне до того, как ушёл. Тут же воспоминание близости тёплых полураскрытых губ Осени привлекли меня пьянящим рябиновым ароматом и кисловатым запахом последних ягод брусники, что мне захотелось напиться этим соком - как я порой скучал по ней!!! Они больше не мои, эти мысли. Они пришли их бездны, чтобы спасать меня или уводить в неведомый мир иллюзий, а теперь я должен отказаться от них, дать им сгнить под ливнями дней, испепелиться от костра времени, ведь они сказали мне - не оглядывайся! Не ищи, не ройся в раскрошенных сухих ракушках - в них никогда не будет жизни. Я всё стоял, притянутый к сырому асфальту, как незаметно стал подниматься ветер, ветер моих мыслей, потом ветер утра, сквозивший между домами; небо загустело синевой, и мелкие неприятные ягоды дождя заморосили по моим щекам. Часы, минуты, секунды сыпались на меня, а ветер вырывал из блокнота листы, разбрасывая их повсюду, расклеивая их объявлениями об окончании мятежа и мести на шершавые серые стены. Когда-то они были детьми, а теперь - чужие, ничьи. Потоки воздуха бросали листы на моё лицо, ...на моё лицо, а казалось - мне в лицо. Я стоял, как вкопанный, будто слушал вынесенный приговор. Я делал это сам. Я сам так хотел. Чернила плакали, а я понимал только то, что никто не знал, с какой сладостью и отчаянием этот старик мстил строками всем, и никто не знал, что это была только горечь и боль, разыгранная пьесой. Я мстил и больше не смогу................................. «Я тоже раньше боялся клоунов» - пролепетал над моей тяжёлой головой чей-то голос. Я открыл глаза (это оказалось невероятно трудно), увидел изрытую ткань дороги, свои пальцы, руку - я лежал где-то посреди Города, и солнце безжалостно пробиралось в меня едкими острыми лучами. - Когда ты родился? - спросил я маленького мальчика-кнопку в панаме, надвинутой на глаза-хамелеоны. Он отвечал довольно, будто хвастаясь: - Я родился в Пятое время года. Это особое межсезонье между всем, то известно - зима, лето...Что ты любишь? Он спросил как-то отвлечённо, но ответ вырвался у меня неожиданно быстро и однозначно: - Я люблю Осень! - на одном дыхании сказал я и тут же испугался этого и взгляда мальчика: он посмотрел не как четырёхлетний ребёнок, а будто знал меня ещё до сотворения Города, будто прожил целую вечность -хитро и глубоко внутрь меня. Я так и не спросил, кто он, мальчик котёнком юркнул за угол и пропал. Новый глубокий вдох смёл крошки помутившихся мыслей. Мне начинало казаться, что я заблудился в собственном Городе -ничего не узнавал, всё было странным, тихим и бездонным. Колкие гвоздики испуга...- нет, не они. Да, тот старик хранил одиночество, а я прогнал его со всякой иссушающей сок жизни философией. Эти бездомные прогнанные мысли, наполненные трагизмом, больше не стали мне нужны - я пропускал пир ради неуместных поисков, я отсиживался вместе со стариком, и мне стало страшно, что строки вьют тёплые гнёзда для обездоленных птиц-искуплений, птиц, готовых броситься на терновый шип, не вкусив блаженства полёта. Ведь они были просто слабостью, криком, которого не слышал никто, местью, безумием. А этот старикашка выходил на улицы Города и думал, что кто-то увидит красоту сотворенного. Но какая красота может быть в немощи, одиночестве, нелюбви и мести? - была одна жалость. Я больше не хотел оставаться с ним, размышляя, погружаясь куда-то в бездны, я хотел стать белкой в колесе, которая знает, куда бежит. Оказалось, что ничего не имело конечного смысла - цепь продолжала тянуться, оголяя новые скрипучие звенья, канатики сплетались, вились и никогда не обещали конца. Было злорадно смешно, когда упоминали идеалы и то, что есть правила - как только я начинал жить по правилам, Город переворачивался, ломая всё, что я строил с осторожностью и ювелирной огранкой. К чертям правила- есть только один шанс. Но я бы отдал всё ради пьянящей коньячной рыжины её' больших печальных глаз, в которых будто за тончайшим стеклом бушевали дожди и листопады. Пустой Город в сумрачно-пастельных тонах стен молчал, я молчал и жаждал не найти дороги, не найти карты запутанных улиц - я безумно ждал, что она вернётся и заговорит со мной, что прохладная влага её ладоней прольётся дождём перемен. Как просто провести ладонью по высохшей листве И прикоснуться к каплям... И это ты - мои шаги, мои дороги и огни, И ниспадающие шёлковые ткани...твоих одежд... И пропитавшись нежностью дождя, Согрейся в прилипшем к телу мокром платье, В душистых лилиях... И это всё - твои глаза, твои неведомые мне объятья.......