Помню, я читала какой-то рассказ о человеке, который оставил семью, работу, друзей и , закрывшись в затхлой квартирке на восьмом этаже , с видом на чахлые липы, решил принять посвящение в литераторы. И тут мне пришел на ум Гоген, проломавший условности подобным образом. Почуяв , вероятно, пламенный призыв свыше, он пророс небывалой непоколебимостью и с остервенелой жадностью и молитвенной любовью жил в сиятельном торжестве своего первобытного творчества. Но тот человек … может, он натягивал литераторскую шкуру и не на восьмом этаже, а на пятом, и в окне у него не липы текли мягкой сине-зеленой рябью, а , скажем, клокотало какое-нибудь обглоданное ателье, но что из того. Путь в писатели извилист и заковырчат. И он, надо было его сразу как-нибудь назвать, уподобляясь сумрачному отцу семейства после трудового дня , налил сначала себе чашечку кофе, распускающуюся миниатюрным гейзером , развернул газету, пусть для солидности это будет “Дейли Таймс” , но ,недолго пошелестев страницами, отложил, подстегнутый воспоминанием о своем тяжком бремени. Да, он многое принес на алтарь литературе, и теперь, как водится, она должна бы его отблагодарить. И как вы думаете, кто ж любит долги? Уж верно не она , ежечасно занятая упованиями своих преданных рабов, швыряющихся опостылевшими буднями налево и направо. Она даже не всегда успевает опорожнять жертвенники ,милостивые господа. Не томите ее материнскую отзывчивость, а то состарится ,того и гляди. И этот человек из высотного дома, там , где ателье, не замедлив , получил свою долю благоволения. В его распаренном кофе мозгу зачался роман, великолепнейшее произведение. Еще рано говорить, но имеются претензии на шедевр. И на скудное зернышко , обещавшее разрастись в экзотическую пальму и , на горе липам, фантастической величины, начали с неимоверной быстротой накручиваться сюжетные хитросплетения, синтезированные из покинутых ближних черты персонажей, меткие реплики и так далее , и так далее. И стало так невыносимо от распирающей мощи растущего романа, что автор, а он уже сделался автором , даже не допив кофе, выскочил на улицу, едва не забыв упаковаться в пальто и шляпу, и захватить какие-то еще детали внешней атрибутики. Роман должен быть написан сейчас, сегодня! Заложив руки в карманы, автор невесомо плелся в парк. Дойдя до предвечернего, изобилующего праздными прохожими парка, он отыскал уединенную скамью близ конца аллеи. И ,вытащив стопку белых листков из захваченного атрибута с аппетитом и утончением гурмана принялся за роман. Процесс сперва едва тащился, обидчиво указывая на жеманный хохот трех подружек, неведомо как забредших в конец аллеи, но потом нахохлился, отряхнулся и понесся прямиком к последней главе с виртуозной легкостью. И писатель, как легки и неожиданны бывают метаморфозы, пропускал пестрые сцены сквозь свое зеркальное воображение, предназначенное для одного его романа . И когда он написал курсивом победоносное слово Конец, лиловый вечер уже осел на парк, и надо было двигаться к дому. Человек этот , чтобы мы делали без местоимений, сложил чистые листы в портфель и поплелся обратно. Он исполнил свою писательскую миссию. А что завтра? А завтра обычно не приходит, потому что сегодня никогда не завершает своих дел. И, может быть, его ждут дальнейшие тугие попытки писательства или возвращение к упивающейся своим великодушием жене, или отчаянное самоубийство. Но какое это имеет значение, ведь роман –то уже написан, и никто не будет сетовать на то, что последние главы оборвались резким росчерком раздражительного пера. Если вы , милостивые господа, читали этот рассказ, то ,возможно, будете сердиты за то , как я переврала его. Тогда считайте это просто некрологом в “ Дейли Таймс” автору замечательного романа в случае третьего продолжения сегодняшнего дня.