Проснулся я от ощущения тесноты и не сразу сообразил, что причина неудобства – кровать. Она была слишком узка для двоих. – Тамара? Ты что? – сказал я в изумлении. – Помолчи. Я тебе всё объясню. Объяснения Тамары были долгими, путанными, и передать их теперь я не берусь. В общем: она хотела ребёнка. Неважно от кого, хотя «лучше от хорошего человека». Она клялась, что не будет предъявлять никаких требований к отцу ребёнка и даже забудет думать о нём... Встал я рано. Тамара из своей комнаты не вышла. Выпив чаю, я повертел в руках ключ. Открыл форточку, взял чемодан, вышел, запер дверь и ключ бросил в форточку. Шёл снег. В утреннем сумраке я перешёл через дорогу и оглянулся: сквозь снежную пелену в окне белело лицо. Вернувшись в Ленинград, я погрузился в обычные дела и скоро забыл командировочную историю. Прошло чуть больше года, и мне вновь случилось прилететь в командировку в тот городок. В конторке сидела старая знакомая – Лиза. Мест было сколько угодно, и Лиза, ничего у меня не спрашивая, выделила мне отдельный номер. Через пару дней, возвращаясь с работы, я вновь увидел Лизу в конторке. Посетителей не было, и я решил подойти к ней на пару минут –потрепаться. – Что-то Тамары не видно. Она что, уволилась? – спросил я в конце. Лиза помрачнела. – Умерла Томка. Как её мать и бабка – при родах. Вот ведь, прямо родовое проклятие. Я остолбенел. Первое, что пришло в голову: я причастен, я виноват в смерти молодой женщины! – А ребёнок? – спросил я после минутного молчания. – Сын. В детдом забрали. У Томки ж никаких родственников не было. Я поднялся в свой номер. История короткой Томкиной жизни не выходила из головы. Да и в последующие дни мысли о Тамаре и её (моём?!) сыне не оставляли меня. За пару дней до отъезда я опять поговорил с Лизой и узнал от неё, где находится детдом. Вечером я отправился туда, сам не зная, зачем. Что я буду делать и говорить? В детдоме меня выслушали две женщины в белых халатах. Вот, право, не помню, что я им наговорил. Но мне дали халат и подвели к кроватке, в которой спал младенец, не похожий ни на меня, ни на Тамару, а похожий на остальных младенцев, спавших в соседних кроватях. Вернулся я в Ленинград, как говорится, не в себе, и это было заметно: коллеги интересовались, что у меня стряслось; жена, и дома, и на работе (мы с ней работаем в одном институте, только в разных отделах) смотрела на меня с недоумением и то и дело спрашивала, как я себя чувствую. В конце концов она потребовала сообщить, что со мной происходит. Я отказался с ней разговаривать, но через несколько дней разбудил среди ночи и рассказал всё. Абсолютно всё и во всех подробностях. Жена промолчала, взяла подушку и ушла спать в другую комнату. С неделю мы почти не разговаривали, а на работе сидели в столовой за разными столами. Неожиданно в понедельник она села за мой столик и сказала: – Иди к Главному, оформляй нам командировку. <Окончание следует>