Эпиграф С Богом я общаюсь без нытья и не причиняя беспокойства: глупо на устройство бытия жаловаться автору устройства. В игре творил Господь миры, а в их числе - земной, где смерть - условие игры для входа в мир иной. Когда всё сбылось, утекло, и мир понятен до предела, душе легко, светло, тепло; а тут, как раз, и вынос тела. Игорь Губерман Пётр Сергеевич Костромин, руководитель отдела критики одного из толстых ленинградских журналов, сидел как обычно в своём крошечном кабинете на 3-м этаже весьма солидного, но не очень приметного дома в центре города. За окном, куда изредка устремлял Костромин свой рессеянный взгляд, серело памурное ленинградское утро; струйки воды, то медленные, то быстрые, текли по стеклу, размывая контуры архитектурных деталей стоящего напротив особняка, в котором, возможно, жили далёкие предки Петра Сергеевича, бывшие богатые и знатные люди при царском дворе; так гласило тайное (в течение многих лет) семейное предание, сведения о котором были давным-давно получены мальчиком Петей от дальних родственников, поскольку родители Пети канули в неизвестность ещё в 20-е годы. Привычный заоконный, обычно - с осенним привкусом, пейзаж всегда положительно сказывался на рабочем настроении Петра Сергеевича. Периодически отводя задумчивый взгляд от окна, он устремлял его на заправленный в машинку лист бумаги или на открытые страницы книг и журналов, лежавших перед ним на огромном старинном, занимавшим почти полкомнаты столе. Пётр Сергеевич с энтузиазмом кропал очередную ежемесячную разгромную критическую статью с обзором текущих литературных публикаций. Особенно любил он "драконить стихоплётов", - пожалуй, одно из любимейших профессиональных выражений Петра Сергеевича. И тут самое время приоткрыть маленькую тайну нашего героя: он был поэтом в душе. Впрочем, высокопарное "поэт" вряд ли подходило к творчеству Костромина, да и он сам не был о своём тайном таланте слишком высокого мнения (потому-то он и оставался тайным). Между тем, увлечение Петра Сергеевича стихотворчеством привело к удивительному и неожиданному для солидного журнала редакционному новшеству: уже 2-й год, как в журнале по инициативе Костромина появилась новая рубрика "Стихи наших читателей". В ней самым непосредственным образом участвовал и сам Костромин, но не в качестве критика или рецензента, а в качестве автора, причём, как несложно догадаться, под псевдонимом. Пётр Сергеевич был человеком неглупым, и посему, печатаясь в новой рубрике почти ежемесячно, каждый раз использовал новый псевдоним; чтобы не повторяться он даже завёл спецблокнот, где регистировал все свои псевдонимы. Стихи для нового раздела было поручено отбирать из почты самому Костромину и, практически, никто не контролировал этот процесс. И редактор и его заместитель после выхода пары номеров журнала с новой рубрикой, отказались от "этого чтива", как выразился Главред, по поводу хлынувшего в редакцию стихопотока. Однажды в голову Костромина пришла шальная мысль написать критический обзор приходящих в новый раздел журнала материалов, в коем слегка обратить внимание на свои собственные творения, но, по зрелом размышлении, он отклонил этот вариант, надеясь, что когда-нибудь его псевдонимы будут раскрыты, а стихи получат должную оценку и без его участия.Пётр Сергеевич уже тиснул в журнале почти все свои приличные, как он считал, вирши и теперь дома, а иногда и на работе, обдумывал, какую бы тематику подобрать для своего очередного стихотворения. Жизнь Костромина подходила к очередному значительному рубежу - в этом году ему исполнялось 60, цифра солидная, наводящая Петра Сергеевича на серьёзные размышления. Среди этих размышлений самыми таинственными, самым необъяснимыми и неожиданными (ведь он был исключительно здоровым, человеком, годами не обращавшимся к врачу) были мысли о смерти. Мысли эти становились всё более неотвязными, особенно, поздними вечерами, когда Пётр Сергеевич ворочался в своей одинокой кровати, укладываясь спать. "Надо что-то делать" - подумал Костромин в один из очередных вечеров. "Пожалуй, стоит попробовать написать о смерти стихи" - пришла ему неожиданная мысль. "Напишу - и проблема исчезнет, избавлюсь от этого наваждения" - решил Петр Сергеевич. Обдумывать конкретное воплощение темы он начал тем же вечером. Она так захватила его, что он продолжал эти размышления и на работе. Закончив к полудню в конце недели перед праздниками очередную критическую статью, Костромин решил в оставшуюся часть дня реализовать в рифмованном виде всё накопленное размышлениями последних недель. Он запер дверь кабинета на ключ, вставил в пишущую машинку чистый листок и крупными буквами отпечатал вверху страницы короткое и оглушительное название своего опуса: "С М Е Р Т Ь". ***** Тело Петра Сергеевича нашли только после праздников, выломав дверь его кабинета. На столе, среди книг, журналов, писем, отпечатанных и исписанных бумаг, отдельно лежали несколько одинаковых листков со стихотворными строками и неожиданным, двусмысленным при данных обстоятельствах заголовком; под заголовком стояла фамилия, - вероятно, автора. Вот как выглядел этот листок: С М Е Р Т Ь П. Костромин Она придёт на мягких лапах, Неслышно подкрадётся вдруг. Её не выдаст звук и запах, Не шелохнётся всё вокруг. Презревши медиков науку, Грудную клетку разомкнёт, Костлявую протянет руку И сердце Ваше в горсть сомнёт. Звучавший до конца упорно Замрёт навеки сердца стук В костяшках её пальцев чёрных, Как будто муху сжал паук. И на просторы всей Вселенной Из сердца вылетит душа. Она останется нетленной, Законы смерти сокруша, И будет жить в просторах звёздных, Не зная края и конца, Средь душ холодных и бесслёзных, Себе не требуя венца. ***** (продолжение следует)