И вновь Москва. И курс второй. В элитной группе я по праву. Здесь Сема надо мной – горой. Нас сочетанье всю ораву Мужскую крепко веселит. Молодкин – староста. Ромашко – Комсорг. За нами всеми зрит Декан особо. Чуть промашка – И неудачника попрут Из группы. Заодно из курса. Уже поперли многих. Тут Ребята крепкие толкутся. Я тотчас принят в их кагал. Громадный Сема, что однажды На шкаф во гневе затолкал, Володю Гескина! В миг жажды, Наверно, выпьет и ведро, А мне достаточно наперстка. Так жизнь придумана хитро По странным правилам... Полоска Моих житейских неудач С болезнями осталась в прошлом. Предощущенье сверхзадач И мысли только о хорошем. От тех, с кем начинал журфак, Увы, отстал я по болезни. Наверно все – не просто так, Все испытания – полезны. Студенты знают: два горба У каракумского верблюда Лиш потому что жизнь – борьба... По правде – было очень худо. Потом я, академку взяв, Читал преступным девкам сказки, А, Соловейчика изъяв, Центральный Комитет закваски Первопроходческой лишить Желал в то время «Комсомолку». В застое-то спокойней жить – И удалили втихомолку. Он «Алый парус» изобрел И двадцать лет служил за Грэя При экипаже вузов, школ... По мнению ЦК, наглея, Он педагогов защищал, Что шли в строю не по уставу... Он бюрократов укрощал... Такие истинную славу Несут отечеству, творя Судьбу по совести и чести. За дело правое горя, Ему был преданным без лести. Власть не желает с ним шутить. Он и она – на стенку стенка. Его не могут защитить От власти Панкин и Руденко. Тогда журналы «Колобок» И «Кругозор» берут в команду. Ведь он в музыкознанье – бог. Берут и верят, как гаранту Того, что вырастет тираж... А в том остроге для девчонок Был хор с ансамблем. Главный наш – Макаренковец мыслью тонок. Он, Сан Василич Соловьев, Лишил узилище забора – Светлее стал казенный кров. Он полагал, что спевки хора, Игра в ансамбле для девчат Полезней карцера намного. И если песни зазвучат, Верней ждать доброго итога Впредь для очищенной души... И вот звучат под Ярославлем Они в затерянной глуши... А Соловейчик, что прославлен Талантом светлой доброты, Несется слушать хор с ансамблем. А тут болтаюсь я... -- А ты?... – Так встретились под Ярославлем. Он номер телефона дал. -- Приедешь, позвони, Валерий! – Во мне он что-то угадал. Я, Соловейчику поверил.. Учеба шла своим путем. На философском семинаре, Считавшийся дубовым лбом, Ввел Сема в шок. Он был в ударе. Он нас о йоге просвещал, О мудреце Ауробиндо, Что к милосердью возвращал, Которого почти не видно В двадцатом веке – лишь вражда. А Гхош Ауровилль построил – И приглашает: -- Все сюда! Любой бы сердце успокоил В таких рассветных городах. Мелешко: -- Это антитеза Марксизму. Оттого и страх... – Адептом Гхоша – Мать Тереза... Растеребил тот семинар Мечтанья в сновиденьях вещих... О номере не вспоминал, Что мне оставил Соловейчик. Однажды взял и позвонил... Как оказалось – в «Комсомолку». -- О вас мне Сима говорил... -- Мне о тебе он дал наколку. Ну, хорошо, что не забыл... -- Шефиня Зоя Васильцова – (Супруг известным бардом был, Все знали «Трубача» Крылова) -- Встречает: – Симин протеже? -- Дает задание на пробу – И в Ленинграде я уже... Но от попытки мало проку: Над очерком сидел, корпел, Был в восхищенье без лукавства. Родоначальника воспел Вневозрастного коммунарства. Достоин Игорь Иванов Бесспорно звания героя За судьбы трудных пацанов. Об Иванове очерк строя, Я даже не предполагал, Кто очерку «кирпич» повесит. Его,как песню я слагал. -- Отлично! – Васильцова. -- Влезет В ближайший номер. Протолкну! – Но тут вмешался Соловейчик – И забодал. Хоть на кону – Судьба – страдает человечек. Страдает автор, то есть, я... Мне Зоя возвращает очерк. -- Перипетии бытия. – А вместо объясненья – прочерк... Позднее догадался сам, Что здесь – характеров искренье Двух гениев – не мне, не вам Лезть во взаимоотношенья. У Симы с Игорем -- вражда. Какая пробежала кошка? Руденко Инна никогда Не станет спорить с Симой. Точка. Хоть непрерывный Симин стаж По «Комсомолке» и прервался, Как прежде на шестой этаж Как свой в отдел он поднимался. Он с Ивановым много раз Рассоривался и мирился. В период ссоры я как раз Влез с очерком – и он озлился. А в «Алом парусе» тандем В ту пору: Ивкин – Щекочихин... -- Чем я могу помочь вам? -- Чем? Садись на письма! Не прочитан Тех писем целый миллион. У нас к ним не доходят руки. -- Он издает протяжный стон. Читаю, отвечаю... Жутки Порой истории детей. Наивны и светлы надежды... Пишу обзоры без затей... Выискиваю письма те, что Зовут корреспондента в путь... Мне это просто интересно. Обременительно? Ничуть. В них многое, что неизвестно Ни журналистам ни властям. «Пишу с надеждой. Милый парус, Моим нерадостным вестям Едва ль поможешь...» -- Постараюсь... Из разных уголков страны Ребята самым наболевшим Делились с «Парусом»... Должны Помочь, ответить... -- Так, с неевшим С тобой о чем мне толковать? Иди-ка за деньгами в кассу! -- Так я... -- Стажер, едрена мать! В столовую! Ударь по мясу! – Я стал немного мухлевать: Ведь и зарплата и степешка. Но не назад же отдавать. Тем более – стажер, что пешка: Мзда не особо велика... Я ни на что не претендую. И так удача велика: Я при зарплате, не бедую... Я отыскал одно письмо. Парнишка из глухой деревни Искал смысл жизни, но не смог Найти в селе, где утром певни Из спячки вывести едва ль Затерянное царство могут. Я мчусь к нему в глухую даль – И будто погружаюсь в омут. Я понимаю паренька: Ему в его деревне тесно – Жизнь бездуховна и мелка, Куда податься – неизвестно. Я «Королевство...» написал «Колодцев чистых»... Вызывают К начальству... -- Твой материал? -- Кивнул... И вдруг определяют – В корреспонденты. Корнешов -- В приказ! – Скомандовал кому-то. И это для стажера шок. Иной в стажерах, мучась люто, Гуляет до десятка лет, Одна – так даже два десятка. Ну, что ж, семь бед – один ответ – Нет, не чечетка и присядка, А журналистика. Учти Те миллионы экземпляров Газеты, с коей по пути Стране... Мне Слава Голованов При встрече руку протянул, Поздравила Руденко Инна, А Соловейчик подмигнул: Мол, дел осталась половина: Встать с положеньем наравне. Годков всего-то девятнадцать Исполниться успело мне, Но трепетать и сомневаться Не получается: аврал. Газета крепко ставит руку. Я замечаниям внимал – И быстро постигал науку. Шестой этаж – он – как вокзал. Все двери кабинетов настежь. А Соловейчик так сказал: -- Будь пень с ушами, все ж ухватишь Методу, как писать статьи... -- А доводил Евгений Богат. Отныне все они – свои. Хоть с нагоняем, но помогут. Евгений Богат, строгий мэтр, Невнятно на студийцев шамкал, Как если бы размокший фетр Пожевывал, бумажки жамкал, На коих «гении» свои Ему носили экзерсисы – Рассказы, очерки, статьи... А после богатовской визы «Шедеары» наши шли в утиль, Но благоглупости редели. Он нас увел за сотни миль В мечту... А дни, а дни летели... Маститый Гена Бочаров, Мою карьеру подмечая, Сказал, что я из ястребков: Стартую, высоко взлетая. Вразбивку удается спать В метро, троллейбусе, трамвае. Ведь надо и зачеты сдать, С оценок высших не спадая. Я из общаги на метро Катил на лекцию Кучборской. Все нравственные «контра-про» При огласовочке московской Она прописывала нам. Потом я к старосте: -- Прикроешь? – Троллейбус допускает к снам – Зевоту на планерке скроешь – И мчишь опять на факультет. Отметишься на семинаре, Выдерживая паритет С редакцией... Всегда в угаре, Поскольку – явный перегруз. Но требований не снижает Ко мне журфак, ведь вуз есть вуз. Судьба меня не повожает, Но все оценки у меня Отличные без исключенья Предмета, семинара дня. Я приспособлен для ученья, Возможно тем, что стал читать Уже в два с половиной года. В газете довелось узнать, В чем ценность раннего подхода: Кто в этом возрасте начнет, Включает кнопки механизма, Что все аспекты разовьет В мозгах интеллектуализма. А кто начнет читать поздней, Уже для многого потерян. Читать учите с ранних дней Про кошкин дом, царевнин терем, Про репку и про колобок... Родители нашли подходец – И я осилить чтенье смог – Бездонный знания колодец... Вот где истоки, почему И в школе и на факультете, Что прочитаю, все пойму, Запомню. Передам в ответе... Нашелся некто, кто донес Декану о моих доходах. Декан журит но не всерьез. Не дать не может «стуку» хода – Ведь донесут и на него. Велит меня из группы с Семой В другую – только и всего Перевести... Сюжет с оскомой... Декан: мол многого хочу: В международной этой группе Иновещательной торчу, Где учат и военной вкупе Профессии по психвойне С диверсиями – плюс газета. Не слишком жирно будет мне? Что я могу сказать на это? Декан мне намекнул, кого Я должен впредь остерегаться... Вот гадость! Что возьмешь с него? С ничтожеством ли мне бодаться? Короче, я переведен В газетную из спецэлиты... -- Ты. Где, Валера? -- Я, Семен... -- Случилось что? Да не юли ты... Подставил кто-то? Говори. Я вмиг мозги ему прочищу! -- Не суетись, Семен, замри. Так надо. Будь здорров, парнище!... -- Вне группы Семиной грущу. Там вправду классные ребята. Панфилов-шеф глядел вприщур -- Я улыбался виновато. А в «Комсомолке» той поры Едва не каждый гениален. У каждого – свои миры. Любой писака уникален. Брускова, Ивкин... Имена Те будут вечно негасимы. Зюзюкин, Инна... И она И он – воспитанники Симы. А Щекочихин? Ведь и он На той же выведен конюшне. И список может быть проден. Крылову. Иванову нужно В него добавить – и меня. И Яковлеву, Снегиреву, Юмашева... Вся ребятня Страны прислушивалась к слову Пескова, Бочарова... Их Читали граждане и старше. Газета интересней книг, А вней иоя судьба на марше. В команде плотники, врачи – Не обязательно с журфака. Лишь были б души горячи... Нахальство? Любопытство? На-ка – Я эти качества в себе Еще в «Товарище» настроил Ориентирами в судьбе. Во мн их слишком? Кто бы спорил... Когда Руденко, Бочаров. Зюзюкин, Аграновский очерк Дадут на полосу – нет слов... Страна в ажиотаже... Прочих Газет подвалы и столбцы Едва ли так же интересны. И Соловейчика птенцы Изобретательны, непресны. Теория печати врет: Большие, мол, материалы – На полосу и разворот Читателя волнуют малу. Так отчего ж тогда «КП», Полосников в которой масса, Мелькает в утренней толпе? Что – исключение из класса? И держит первенство «КП» По тиражу на всей планете. Ее присвоили себе Подростки... Но давно не дети Не могут без нее и дня Прожить... Сверяя с назиданьем Судьбу... Я счастлив, что меня Газета с новым шлет заданьем... Три категории у нас Определились журналистов. Ферст: тонкокожие, чей глаз В слезах, порыв души неистов В ответ на явленное зло. Прожженный цмнмк будет секонд, Сёрд – в третьих то и то вошло, Точнее – обошло... И секанс Событий, преломив в душе, С профессионализмом мощным Сливали в сочное драже... Была газета полномочным И честным рупором страны, Томящейся в тисках цензуры. Власть предержащие темны И напрочь лишены культуры, А «Комсомолка» вопреки Той власти странным устремленьям, Вскрывала к истине замки... Я отдавался с вдохновеньем Под Щекочихинским крылом Работе, на журфаке парясь. Еще за далями диплом, А надо мною – «Алый парус»! Все с перегрузом – будь здоров! – Мелькают быстрые недели. Журфаковские Ковалев И Ванникова пролетели, Чтоб эстафету передать Уже Бабаеву с Рожновским. Их гениальности печать Коснулась с оттиском московским. Я не могу не пропускать, Но все равно хожу в отличных. Иначе стаои бы таскать К декану из-за хаотичных Командировок по стране По крикам «SOS» в ребячьих письмах. Приходится вертеться мне И в овладеньи знаний присных, Чему способствует журфак, И поднимая «Парус алый». Как только выдержал «чердак»? Но я, худосочный и малый, Сутулясь, все же не ронял Свою двух ипостасей марку. Декан за «двойки» не пенял, В статьях не допустил помарку... Как много запрещенных тем! Вот часовые у погоста На Красной площади. Я тем Завидую, кто очень просто, Подставив тайный микрофон, Их шепот записал на пленку – И поместил в журнальчик. Он Лежал в спецхране. Пацаненку Кто пацаненок – ясно: я. Велят избавить «Комсомолку» От зарубежного старья. Читнул в дороге втихомолку, Пока журналы отвозил В пункт лиувидации спецхрана. В Москве один подобный был, Секретный. Строгая охрана. Там те журнальчики в крупу Вначале быстро измельчали, Потом сжигали... На горбу Сам заносил... В одном журнале Я по дороге прочитал... Подслушали у Мавзолея: Солдат о холоде шептал, Себя с напарником жалея, Потом на вечный перешли Вопрос о девушках столичных... Конечно, мы бы не смогли Из представленья о приличьях Дать в «Комсомолке» этот треп... Он – невысокого полета. Солдатам был подброшен «клоп»... Ну, ладно, дальше неохота... Невиден, ростом мал, сутул Студент с мандатом «Комсомолки». В редакции подставлен стул С историей. Ее осколки Мне поспешили поднести: Мол, Дудинцев и Голованов От девяти и до пяти На нем сидели прежде... Рано, Мне, дескать, в юные года На трон подобный забираться... -- Да нет. Не рано никогда И никогда не поздно, братцы... – Я понимаю что к чему. Обласкан ветеранской кликой. И догадался, почему Была немыслимо великой Та журналистика, что нас Примером звездным вдохновляла. Ее давили, чтобы глаз Она отнюдь не поднимала. В сопротивлении Кремлю Она наращивала силу. Я их, предтеч моих, люблю, Тех, кто до срока слег в могилу... Нас репортеров-пацанов Прилюдно жучил Голованов, Порол нас, не жалел штанов, В изобретательстве профанов, За то что странных избегать Старались «гениев»-пришельцев. -- Из миллиарда если пять Всего идей пригодны в дельце, То пропустить их – смертный грех. И, стало быть, терпеть и слушать Обязаны усердно всех, Чтоб веру в людях не порушить... – Тогда казалось. Что король Космического репортажа Перебирал... Теперь порой Я думаю, что мало даже Он нас выстегивал тогда... Семестр несется за семестром... Курс третий... -- Ты у на звезда На курсе... – Падок к комплиментам, Но я уж опвт подкопил – И понимаю: осторожно, Сигнал опасности. Кадил Мне тот, на коего оплошно Иль неоплошно указал Мне некогда декан намеком. Я дважды два легко связал. Предполагаю: выйдут боком Те комплименты – отошел От славословящего дальше... Тогда вплотную подошел К идее развернуться так же, И в «Комсомолке», взяв в пример Петрозаводский клуб «Товарищ» -- Одной из коммунарских мер... -- Валер, идею не провалишь? Потянешь? -- Потяну! – Давай! – Зеленый свет зажжен «Комбригу». Вперед! -- Ребята, подпевай! -- Даешь попутный ветер бригу Под «Алым парусом». Виват! – Отряд ребячьих комиссаров, Живущих с верой в правду в лад, Ты, «Комсомолка» записала В свою историю навек... В Петрозаводске это было В «Товарище». Берет разбег «Комбриг». Велит поднять ветрила. Цель: разыскать в стране людей, Которым пресно жить и тошно В серятине ползущих дней. Помочь понять, что всюду можно Жить интересней и полней, Восторженно и заполошно. В реализации идей, Что было в школе невозможно. Мной опыт Иванова взят, Макаренковские идеи. Мы не ломились наугад... Подростки. Школьные злодеи, Здесь обретали интеллект, Оказывались мудрецами. И -- поразительный аспект: В общеньи с ними мы и сами Вскрывали свой потенциал... «Комбриг» нес знамя коммунарства, Ребят страны к горенью звал, Раскрепощал... Терпел мытарства. Забюрокраченный ЦК Идею принимал с опаской. И, хоть не запрещал пока, Не согревал теплом и лаской... Юмашев... Валю мы нашли. Где? У Чуковского на даче. Визился в угольной пыли. Глаза сверкали углей ярче. Он маме помогал топить Избу папаши Айболита. Сумел нас чем-то зацепить. Решили, что его орбита Достойна большей высоты. Поверил и пошел за нами. Пути дерзания просты: Мечта и вера наше знамя. Других подобных пареньков Везде, где можно, подбирали. С командой страстных чудаков Такие штуки вытворяли. Я раз повез ребят туда, Где с Соловейчиком столкнулся, Зде замкнутые на года В остроге девушки... Проснулся Наутро девичий острог, А к берегу ладья пристала Под алым парусом. Был шок. Торпа смеялась и рыдала. А Валя им вещал с ладьи Из-под портьеры «комсомольской», Что, дескаит, милые мои, Все впереди – и мы не моськой По жизни пробежать хотим. А пролететь отважной птицей. И мы, конечно, полетим – Душа к высокому стремится... Журфак немного потускнел На фоне нашего «Комбрига». Я в «Комсомолке» перезрел Его, ведь лекция и книга Всегда и суше и грубей Того, что обретаем в жизни... И ты, ровесник, не робей – Живи! Над книгой не закисни...