Новость настигла всех нежданно, нагло, бесцеремонно ворвавшись в жизни тех, кто любил и чтил его фильмы, такие оптимистичные и лиричные. Знаменитый американский режиссёр Томас Митчелл мог избежать этой страшной болезни, но судьба оказалась неблагосклонна к нему. Врачи ничего поделать уже не могли – редкая, нетипичная болезнь, при которой поражается мозг, не поддавалась лечению, и вердикт всюду был един – скорая смерть в результате паралича дыхания. Конечно, эта новость не могла остаться незамеченной, и довольно быстро она появилась на полосах ведущих газет мира. В блогах необъятного интернета стали с неимоверной частотой ужасаться люди, строча длинные посты, выражая обилие сочувственных слов вперемежку с обыденной пошлостью, а киноакадемики премии «Оскар» пошли на беспрецедентный шаг: номинировали последнюю картину Митчелла на 16 номинаций, что было неслыханно для обычной комедии, какие он уже 20 лет снимал. Томас Лори Митчелл родился 12 января 1968 года в городе Остин, штат Техас. Его отец занимался в школе преподаванием математики, а мать была домохозяйкой, присматривая за двумя мальчишками, которых родила гордому Дереку Митчеллу. Старший брат Томаса – Ларри – в будущем стал юристом, избрав путь блестящего адвоката. В детстве они прекрасно ладили, не раз поддерживая друг друга то в рисковых делах, то по всяким мелочам. В 1980 году Дерек Митчелл скончался от воспаления лёгких, и миссис Митчелл взялась одна зарабатывать деньги для семьи, устроившись уборщицей в дома богатых людей, где она целыми днями протирала пыль с полок и возилась с грязью в уголках этих роскошных особняков. К тому времени Ларри исполнилось 20 лет, и он пошёл в помощники местному нотариусу – скряге, конечно, но всё-таки и от него в те незавидные времена деньги были неплохими деньгами. А подросток Томми чистил ботинки прохожим на улице. Так выживало семейство Митчелл, дружное и заботливое. В 1982 году Ларри Митчелл женился на дочери нотариуса – Карен – привлекательной особе с карими глазами и золотистыми волосами. Это стало весьма приятным событием для миссис Митчелл, которая сделала всё, чтобы свадьба её первенца вышла достопамятной и славной. В 1988 году Томми уже стал довольно известным в пределах штата Техас, ибо завоевал свой первый приз за короткометражку, где собака презабавно гонялась за чёрным котом, а потом они вместе съели вкусную рыбку. Несмотря на свой хронометраж, лента стала дико популярной в народе, и её засмотрели до дыр. На том фестивале награду Томми принял из рук самого Милоша Формана, который назвал Митчелла «новым явлением в киноискусстве». С тех пор много воды утекло, Томас Митчелл переехал в благодатный Нью-Йорк, где продолжил снимать незабвенные комедии положения, торжество абсурда, за которые получал оценки снисходительных кинокритиков, за поеданием устриц рассуждавших о том, кто именно в этом году из номинантов достоин «Оскара». Народ сходил с ума по весёлым фильмам Митчелла, и ежегодно давал им нехилые кассовые сборы. Его фигуру возвели до культа личности, о котором некогда чистильщик ботинок и мечтать не мог. Но в 2009 году Бог посмеялся над ним, вмиг разрушив всё, как карточный домик. Казалось, всё, что он снял, теперь не имеет никакого смысла. Никакого смысла. Чёрные волосы, лёгкие морщинки на лбу, карие насмешливые глаза, смотрящие на тебя с необычной живостью и озорством, острый нос, небольшой рот, при улыбке обнажающий столь привычные для кинодеятеля белоснежные зубы, и худощавое тело, которое, казалось, ветер мог бы легко сдуть. В нём прятался кто-то ещё, за этим радушием и чувством юмором скрывался другой человек, чувствовавший себя одиноким в этом быстро меняющемся мире. Он давно не видел своего брата, оставшегося жить в Остине, он давно не слышал голос матери, которая в последнее время всё чаще болела и могла только тихим голоском говорить из-за вечных простуд. Каждый божий день он приходил домой, проходил к окну и смотрел с высоты своей нью-йоркской квартиры на семнадцатом этаже на тот муравейник, чьё броуновское движение казалось таким бессмертным и нескончаемым. Теперь, когда он узнал, что ему не одолеть загадочную болезнь, это движение – проявление любой жизни – казалось бессмысленным. Однажды он заснул на диване, а проснувшись, не смог сначала подняться на ноги. С каждой неделей в нём истощались силы, и он чувствовал, как неотвратимо угасает. Пропала искорка в глазах, то и дело руки роняли всякие вещи, а ноги частенько заплетались, он спотыкался и падал. Живя в одиночестве, как он привык, он постоянно думал, что непременно скоро заснёт и не проснётся, и каждый день для него становился последним. В конце концов, его обнаружил в отвратительном состоянии Тим Бёртон – давний знакомый, который в долгом споре уговорил Митчелла на присутствие в доме порядочной сиделки, ухаживавшей за ним. Обеспокоившись тем, что его друг не отвечал на звонки, Бёртон пошёл к Митчеллу, а когда тот не открыл дверь на звонки, вызвал на всякий случай «Скорую», чьи аргументы в госпитализации Митчелл наотрез отвергнул, не желая покидать любимую квартиру. Бёртон настоял на сиделке, и это было нелёгким переломом в их длительном споре, в котором Митчелл охрип, ругая своего друга. Пришедшая сиделка – мисс Кларк, девушка двадцати пяти лет – искренне призналась, что любит его фильмы, и в её семье все обожали смотреть короткометражку о дружелюбном псе и коте. Она хотела поднять настроение Митчеллу, но тот почему-то лишь угрюмо сдвинул брови и не промолвил слова за весь день. Он часто и подолгу смотрел в стену, точно сомнамбула, и глаза у него становились такие грустные, что мисс Кларк старалась пореже вглядываться в лицо Митчелла. Новости включать было невозможно из-за потока обсуждения о неизлечимой болезни режиссёра, и мисс Кларк ночами, когда Митчелл наконец-то засыпал тяжёлым сном, читала детективные романы, поглядывая на причудливые часы в форме рыбы, стоявшие на карточном столике в зале. Циферблат этих любопытных часов даже в темноте светился, и он не мог не приковывать к себе чей-то взгляд. Телефон стал названивать всё чаще, и его пришлось насовсем отключить. Тим Бёртон навещал друга по субботам, в одну из которых поведал ему о скором приезде брата и матери, решившейся на очень сложный поступок для давно болеющей женщины. Многие хотели попасть в квартиру Митчелла, от газетчиков отбоя не было, но мисс Кларк умела ставить на место зарвавшихся писак, как никто другой. Иногда заходила Хелена Бонем-Картер, которую Митчелл снял в парочке своих фильмов, и смешила его тем, что корчила несусветные рожицы. Её странное, готическое личико не уставало изумлять Тома Митчелла, ценящего в женщинах таинственность и особое чувство юмора, не подвластное событиям. В один прекрасный февральский денёк в дверь Митчелла позвонили. Мисс Кларк, недовольно морща носик, пошла смотреть, какой ещё гнусный тип беспокоит их, и обнаружила, что по ту сторону двери стоит пожилая женщина в опрятном костюме, сжимающая в руке какой-то свёрток. - Да? – осторожно приотворила дверцу мисс Кларк. - Здравствуйте, - вежливо поприветствовала её дама, - меня зовут Норма Митчелл. Можно войти? - Вы его мать? – широко распахнула глаза сиделка, отойдя внутрь квартиры. Старушка лишь кивнула. Она сняла с себя пальто, мисс Кларк подхватила его и повесила на крючок, затем проводила её в зал: - Знаете, он плохо спит каждую ночь. Сейчас, наверное, он ещё отдыхает, - сиделка закусила губу, - а вы вправду хотите его видеть? Он такой… такой беспомощный, наверное, не каждой матери приятно видеть, что время делает с её ребёнком… То есть, я не хочу сказать ничего плохого… - Он мой сын, милая, - кротко улыбнувшись, прошептала миссис Митчелл. Она вошла в спальню, закрыв за собой дверь. Её сын лежал в кровати, утопая в полутьме. Его руки на груди покоились, и дыхание его было таким умиротворённым, что сперва миссис Митчелл показалось – с её сыном всё в порядке. Но подойдя ближе, она усмотрела в этом покое неумолимое угасание, и на лице сына отпечаталась бледность, а само по себе лицо утратило мягкость, ту ироничность, накрепко приклеив маску безысходности. Присев на краешек кровати, миссис Митчелл достала носовой платок, чтобы вытереть покатившиеся по лицу слёзы. Внезапно Томас раскрыл глаза и подал слабый голос: - Мама, это ты? Это ты? - Я, Томми, - ответила она ему шёпотом, как могла. – Я здесь, мой милый, не беспокойся. - А где Ларри? – повернул голову Томас. – Он вроде хотел приехать? - Он не смог, Томми, - украдкой смахнула очередную слезу миссис Митчелл, - у него важное дело, сам знаешь, какой он важный человек в городе. - Ты что, одна доехала до Нью-Йорка? – Томас сфокусировал на матери более пристальный взгляд. – Ты в порядке, мам? - Да-да, - закивала миссис Митчелл. – Было нелегко, поднялся нешуточный кашель, но всё нормально, я с тобой, Томми. - Мама…, - Томас внезапно умолкнул. - Да, Томми? - Мама, прости меня. Я плохой сын. Я так и не приехал домой, не навестил тебя. Мне стыдно. Я думал приехать к тебе, честно, думал. Но как-то в этом хаосе всё быстро забывается. Прости меня, мама. Я не хотел причинить тебе боль, ты там так долго болела, страдала, прости меня… - Что ты, мой дорогой, - миссис Митчелл взяла руку сына в свои морщинистые ручки, самую малость сжав её. – Ты хороший, Томми, очень хороший… Помнишь, как ты спас Ларри жизнь, вытащив его из реки? А как ты помогал старому Барренсу? Как ты украсил спортзал школы своими гирляндами, и всем было весело под их свет выступать на концерте? Ты хороший, Томми, а мать всегда простит сыну все его прегрешения, всегда, мой милый… - Знаешь, - отрывисто заговорил Томас, - когда времена были затяжные, ну, после смерти отца… Я… Я ограбил женщину. Наставил на неё в безлюдном проулке нож как-то ночью и потребовал деньги, и на них… купил тебе еду, приврав, что заработал эти деньги… Я ведь не мог тогда иначе, мы голодали, ты болела, ты болела, вот я… и решился… ограбить ту женщину… Просто ограбить… Только ножом пригрозил, ничего больше… Только ножом… - Не страшно, Томми, - миссис Митчелл склонилась и поцеловала сына в лоб, платком вытерев слёзы, выступившие на его анемичном лице. – Всякое в жизни бывает, Бог простит… Бог простит… - У тебя такие тёплые руки, - вдруг сказал Томас, - как в те ночи, когда ты пела нам колыбельные, я их помню, эти песенки. Мне, наверное, было… лет пять, а Ларри… Ларри был уже взрослый мальчик, и не особо вслушивался в то, что ты пела… Я помню эти песенки, мама, и какими же тёплыми бывали у тебя руки… Какие они тёплые сейчас… Не то, что у отца, он весь холодный был, потому что давным-давно, ещё в юности много простаивал на морозе, поэтому его руки были… холодными, холодными, а твои руки такие тёплые, мама, тёплые… - Да, да…, - кивала ему миссис Митчелл, с испугом вглядываясь в безжизненные карие глаза сына, где не вспыхивали искорки насмешливости. – Ты хочешь что-нибудь, Томми? - Не уходи, - попросил её Томас, закрывая глаза. – Останься со мной. - Конечно, Томми, - нашептала ему на ушко миссис Митчелл, - я буду с тобой. Я всегда с тобой, мой дорогой… - А знаешь, почему пёс подружился с котом? – произнёс Томас. - Что? - В том маленьком фильме, моём первом фильме, мама… Знаешь, почему пёс гнался-гнался за котом, а в итоге подружился с ним? Знаешь? - Нет, мой милый, - ответила миссис Митчелл, рассеянно приглаживая тоненькими пальцами чёрные волосы сына. – Почему же? Томас улыбнулся, очень слабо, но улыбнулся, и миссис Митчелл вслед за ним тоже улыбнулась – так смущённо, точно девочка. Томас раскрыл рот, чтобы рассказать матери нечто смешное, но не успел – из уст его раздался какой-то жалобный всхлип и его лицо мгновенно застыло. Глаза уставились в одну точку и не двигались. Миссис Митчелл с секундным опозданием поняла, что произошло, и перестала сжимать руку сына. Она медленно положила свою руку на грудь сына, и обнаружила, что сердце его, увы, больше не бьётся. Вздрогнув, точно её ударил кто, она подняла руку к глазам сына, и движение ей показалось столь вечным, что, когда она закрыла глаза сына, ей почудилось – она прожила столетие… В комнату вошла мисс Кларк. Охнув, она остановилась, как вкопанная, у входа. Миссис Митчелл, всё ещё не сводя взора с лица сына, тихонько проговорила: - Как вы думаете, почему пёс подружился-таки с котом? - Я не знаю, - пролепетала сиделка, находясь в прострации. Миссис Митчелл повернула голову к ней и громче привычного сказала: - Они простили друг друга. Вот почему… Мой дорогой мурлыка, мой хороший, хороший мурлыка…, - она всё вытирала слёзы, а они всё не переставали проворно стекать по её лицу. – Томми-мурлыка… Посвящается всем родителям и их детям.