Как мне не нравилось моё стихо! Взаимностью оно мне отвечало: ерошилось, царапалось, рычало, и норовило выпрыгнуть в окно… Мне странны были хнычущий хорей, нестройность мыслей, слабость построенья, и то, как возле запертых дверей оно скулило, не прося прощенья за дерзости безумные свои, за дикий лад, за строк противошёрстность, за неземную, как казалось, косность, за оправданья в духе «се ля ви»…. И как-то раз, когда почти луна почти сменилась месяцем двурогим, взошла в зенит, и стала ночь длинна, решилась я: пусть скатертью дорога… И, приоткрыв, как будто невзначай, скрипучей двери справа половинку, уставилась в журнале на картинку, оставив остывать на блюдце чай. И потянулись быстрые следы через дорогу, к лесу, на опушку… Не видела я в том большой беды, но почему-то плакала в подушку… А после снилось (чур тебя, Морфей!): моё стихо, как гадкий серый лебедь, расправив крылья, танцевало в небе среди лесных и прочих разных фей… Из них одна – из зеркала родня, почти что я, но что-то в ней другое, и ей стихо моё- почти родное, и позабыло вовсе про меня… И я проснулась…снег шуршал в окне, За снегом солнце медленно виднелось… Спокойно мне… Но как бы мне хотелось, чтоб то стихо опять пришло ко мне!