Перейти к основному содержанию
Сила незнания (глава 12)
ВЕЛИКАЯ СТЕНА 01 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Е[:/style:]сли отправиться в путь на авто из Читтагонга на юго-восток, то проезжаешь Кокс-Базар. Ну а дальше уж – Бирма. На Кокс-Базаре есть изумительный китайский ресторанчик, где можно съесть великолепный минутный бифштекс и настоящую котлету по-киевски. Повар-китаец, он же владелец ресторанчика, не представлял, где находится Киев. Он даже понятия не имел, что такой город существует вообще. Что, впрочем, никак не сказывалось на качестве блюда. Кокс-Базар. Несколько захудалых домишек, строение, гордо именуемое «отелем», с обязательным для мусульман чайничком для омовения в каждом номере и повар-китаец, с характерным присюсюкиванием самозабвенно распевающий «Синий платочек», которому его обучили невесть как очутившиеся там (тогда) «русские» («белая русская» – услужливо уточняет дотошный китаец). Обучили в благодарность за котлету, неожиданное чудо встретить что-нибудь родное так далеко от дома... – Киев бомби-и-или, нам объяви-и-или, что началася война-а-а... Граница между Бангладеш и Бирмой. Всего лишь линия на карте. И если тебе вдруг вздумается поохотиться на тигров, то нет необходимости оформлять визу или тащить с собой диппаспорт. Да и охотничий билет здесь ни к чему. Но для этого надо ехать из Читтагонга ровно на восток. Тогда ты окажешься в Мизораме. А дальше тебе всё расскажет, руками, услужливый пограничник за счастье лицезреть твою отчаянную европейскую морду в столь неподходящем для неё месте. Он махнёт тебе рукой на север, вверх по течению горной речки. И ты продираешься туда на четырёх колёсах, пока, в сердцах, не бросаешь неповоротливый джип для того, чтобы пойти навстречу тиграм пешком. Но тигры не спешат показываться. Ты уже и сам не знаешь, зачем там оказался. А сердце замерло, оттого что резко наступили сумерки. Полнейшая темнота вдруг. Ты слеп и беспомощен. Один на один с пугающим хрустом сухой ветки под чей-то привычной ногой. «Хорошо, что не лапой!» – отчаянно радуешься ты, дабы не предполагать худшего. Молчаливая фигура возникает ниоткуда. Никаких приглашающих жестов. Тебе просто указывают путь в почти полной темноте – уже светит луна. Ты обречённо бредешь вслед за поводырём, пока буквально не натыкаешься на монастырскую стену и лишь тогда замечаешь свет. Огонь факела также бесстрастен как лица молчаливых монахов. И ты впадаешь в то томительно мечтательное состояние, когда явь неотличима от сна. – Дай сюда Нож! Никто ничего не сказал, но ты понял, что от тебя требуется и послушно протягиваешь Атхейм. Он тускло бликует камнями в благовейных руках прежде, чем вернуться в твои. – Ты не тот, за кого себя выдаешь! Уходи! Тебя поворачивают спиной к суровым лицам и требовательно подталкивают. Можно не оборачиваться. Ты ничего там не увидишь, кроме стены и наглухо запертых ворот. Хотя бы водка была!.. Как ты проделал обратный путь? Как потом всё-таки умудрился, уже трясясь на джипе, вновь наткнуться на улыбчивого проводника, старательно округляющего глаза в уважительном трепете: – Господин попал туда, куда никто не ходит. Злое божество любит есть человеческое мясо... Но наверно белое ему не подходит. Иначе, почему ты вернулся, господин?! Когда это было? В восемьдесят третьем или в восемьдесят втором? Вальтер вылетел тогда из Москвы полковником Ивакушниковым, а в Дели прибыл просто как Ивакушников, но «персона нон грата». Какие-то сугубо служебные дела занесли его в Дакку, затем в Читтагонг... Зачем он прихватил с собой в поездку Атхейм?.. Да он сам не помнил, как запихнул его в чемодан! Почему-то захотелось экзотики, и Вальтер без колебаний поехал один – с Атхеймом нечего было бояться. Чувствовал ли он, что его ведёт нож? Конечно, чёрт побери, нет! Встревоженный долгим отсутствием консул, прекрасно понимавший какой хай и какое ведомство подымет, сгинь Ивакушников Валентин Васильевич, по возвращении оного напился в его же компании. За плотно закрытыми дверями. Они были примерно одного возраста Вальтер и Христофор (теперь уж и фамилии не припомнишь!). Христофор с Гродненщины, не прижившийся среди москвичей с их «жопистостью», а потому отчаянно цеплявшийся за своё консульство в мало полезном для его здоровья климате. Разоткровенничался же про себя он не столько потому, что оба были уже «хороши», сколько из-за рассказа Вальтера о китайской котлете по-киевски и «белая русская». Христофор впал в ностальгически националистические настроения и с гордостью заговорил о минчанине, который «образовывал» того «котлетчика» и вспомнил его рассказ ещё обо одной диковине, обнаруженной тем в году этак семьдесят первом в Нигерии. Как-то этот везучий на забавные несуразицы соотечественник Христофора по малой родине ехал из Джоса в Кано и также оказался застигнутым внезапными сумерками где-то посередине в Богом забытом месте, да ещё и бензин заканчивался. Он заплутал в буше и упёрся капотом в кусты – дорога тоже закончилась. От отчаяния попёр через заросли и выскочил... на бетонку! Пропилил по ней километров семь, уверенный, что попадёт на военную базу прямо в лапы американцам, и фары высветили столб с табличкой «Фальварак Навагрудак». Там действительно было поместье – этакая маленькая крепость с вертолётом и ткацкой фабрикой. Обитель эмигранта первой волны, который гордо именовал себя белополяком. – Да ну? – Вальтер был пьян не настолько, чтобы безропотно скушать такую откровенную «дезу». – Ну да! – окосевший Христофор был не менее представителен, чем трезвый. – Не веришь, Валик? Я тоже сперва не поверил. Да толькi ня ў гэтым справа! – перешёл на «родную мову» консул. – А ў чым? – поддержал его Вальтер. – Так врать не возможно! – очень серьёзно сказал Христофор. А потом Вальтер вдосталь наслушался про Альбароссу, про города, исчезавшие за одну ночь, про колокольный звон, доносящийся с озёр и болот, про Белую Росу и «росный крест». Тогда он дивился тенденциозному, как ему казалось, подбору информации, и Христофор замкнулся, переведя, без обид, разговор на весьма скользкую для Вальтера тему: – А кто тебя подбил на охоту на тигров? И Вальтер, к своему немалому удивлению, не смог припомнить. – Так вот, Валик, – возмутился Христофор. – Эти негодяи, которых ты не хочешь вспоминать, и пр-р-равильно, не сказали тебе главного – тут на тигров принято охотиться на слонах! А как слон будет тебе по горам лазить? Или хотя бы козлёночка, ик-к-к, к дереву ...п-п-привязать... Кто-то, Валёк, хотел, чтобы ты нез-з-законно пересёк границу! – глаза консула параноидально заблестели. – Вот в чём суть! И Вальтер (о Боже!!!) ещё кое-что понял про Атхейм. Но сам себе не поверил. 02 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]А[:/style:] Христофор переключился на монастыри. – Ты подумай, Валёк, – увлечённо верещал он. – Все знают о Великой китайской стене. С-с-северной... А кто-нибудь когда-нибудь с-с-смотрел южнее? По карте... Тибетско-индийская ...с-с-тена. От Дхармсалы досюда и далее. Ты, Валентин, только на кирпичик напоролся. А ведь они везде-е-е! Вальтер, было, подумал, что у Христофора алкогольный диллерий. Но тот опроверг сие предположение последующими своими словами. – Монастыри, монастыри, монастыри. Кляпы в горных пастях. И недостаток кислорода, из-за которого вскакиваешь по ночам от удушья... Кто придумал и утвердил проект? А? Не знаешь?! А ты знаешь, что в санскрите, м-м-мёртвом языке, «ш», «эс» – всё едино. Шива – сiвы... Транскрибируются одинаково. Понимаешь? Вальтера несколько утомляла пьяная болтовня, но консул ни в какую не хотел оставаться один. Приходилось слушать. – И вот они ползут. Ползут вверх по склонам, до самой подошвы ледников, где, едва держась на камнях, подобно глупым улиткам, прилепились наиболее значительные из них и к-к-какой-нибудь старый дворец. Р-р-развалины... О-о-о... в таких краях сытый желудок заменяет центральное отопление. Именно тогда, когда до Вальтера наконец-таки дошло, на какой кладезень информации он нарвался, ибо нечто из далекой юности блеснуло яркой вспышкой на задворках сознания, Христофор отключился. А на завтра Вальтер покинул Читтагонг. По предписанию. Так и не дослушав повествование про то, как нить воображения Христофора связывает Белоруссию, местные монастыри и розенкрейцеров... Вальтер вспомнил бархатное тёмно-синее небо над Читтагонгом сейчас, конечно же, из-за плаща. Такого же глубоко тёмно-синего. «Кто???» орал он давеча, не желая пустить чудо в течение обыденной жизни. «Как???» – такой вопль не вырвался из груди Вальтера в Бангладеш именно потому, что расслабившийся консул своими россказнями уравновесил два мира – фантазий и действительности. Да и к чему было орать? Вальтер знал наверняка – Кристина! Но зачем?.. Рядом с Женевой тоже горы. Но туда ведёт цивилизованное асфальтированное шоссе, незаметно перетекающее в дорогу с односторонним движением – ты можешь только подняться или только спуститься. Если ты не местный и нечаянно зарулил не туда, как из-под земли материализуется полицейский, который уведомит тебя, как минимум на трёх языках, о размерах штрафа, грозящего тебе, если ты не сменишь направление движения. Страж порядка исчезнет, будто его и не было, как только ты внемлешь предупреждению. И вновь – езжай, куда хочешь. Однако, не отклоняясь от указанного маршрута. Горы там и горы здесь. И везде стена, как только преступишь черту. Великая стена, разделяющая закон и его нарушителя. Даже если закон – неписанный или известен не всем... Вальтер нашёл Атхейм, едва ему стукнуло тринадцать. В свой день рождения он его и нашёл. Девятнадцатого июня тысяча девятьсот тридцатого года. Тогда в горы ещё не вело асфальтированное шоссе, но зато там был домик родственников матери. По какой оказии его отправили туда Вальтер не помнил, да и не знал наверное никогда. Не принято было в то время извещать детей о причинах родительского волеизъявления. Факт состоял в том, что его на пару лет засунули в абсолютно идиотское место. Недалеко от Женевы, но до неё не добраться из-за снежных заносов и прочих напастей, считай, круглый год. Вальтер психовал от такой несправедливости, как может психовать мальчишка в тринадцать лет, не зависимо от эпохи и степени состоятельности родственников. Одно слово – пубертатный период. Кое-что примиряло Вальтера с жизнью, которую он с пылом, соответствующим его нервической натуре, приравнивал к тюремному заточению. Кузина, очень некрасивая девица неопределённого возраста, явно засидевшаяся в девках, и древние развалины, о которых точно никто ничего не знал, но поговаривали, что там стоял один из храмов-невидимок розенкрейцеров. Кузина была невероятно злобной, обладала недюжинной фантазий и умением всё подавать в чёрных красках. Но она столько знала!!! Про колдунов, ведьм, волколаков и оборотней, про господина де Сада и надёжнейшие способы приворотов, а также про наведение смертельной порчи на любом расстоянии. Для неё не было запретных тем. – Мир несправедлив, он не обязан тебя нежить и даже щадить, красавчик, – так обычно начинались их беседы. – Но это ...неправильно! – задыхался от обиды доведённый колкой заумью кузины до злых слёз Вальтер. – С их точки зрения, это правильно... А остальное не имеет значения. В своих глазах люди почти всегда правы. Вот как ты сейчас, например. Не так ли? Кузина была абсолютно невыносима, но! Она искренне верила в то, что они оба потомки какого-то очень-очень древнего и очень-очень могущественного рода. Побочная, само собой разумелось, ветвь, однако настолько значимая, что её представителей полностью изолировали от сведений, могущих пролить свет на тайну их происхождения. Именно эта особа стала первой, на памяти Вальтера, жертвой Атхейма. Но разве ж мог он вообразить себе ТАКОЕ? То, что его нож УБИВАЕТ (сам!), Вальтер убедился окончательно через много лет в белорусских болотах. 03 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Ч[:/style:]то можно делать в домике в горах, когда делать нечего? Вот именно – ни-че-го! Вальтер с утра удрал на развалины, надеясь, что на тот момент, когда его хватятся, у тётки уже будет достаточно поводов, дабы наброситься с упрёками на собственную дочь. Ну а к тому времени, как он явится, все наругаются и наволнуются вдосталь, так что останется принять подарки, если кто-нибудь вспомнит о его дне рождения, поесть и после порции причитаний уснуть без задних ног, которые он явно оттопчет, шастая по окрестностям. Вальтер увидел его сразу. Будто кто специально подложил такую прелесть. Для него... На том валуне Вальтер обожал сидеть, воображая, что это не просто камень, а камень, надёжно защищающий подземный ход, и стоит только найти замаскированный рычажок – монолит бесшумно сдвинется с места, открыв тёмный зев ужасной тайны, погребённой в глубине веков. Иногда, забывшись, Вальтер начинал искать этот рычажок. Так что каждый клочок земли, доступный исследованию уже был обшарен и не обещал никаких неожиданностей. В тот день Вальтер опять залез на камень и крепко, до боли, зажмурился. Зачем? Он так делал всегда, если ему хотелось увидеть какие-нибудь чудные картинки. Однако устроился он на камне недостаточно удобно, а потому стремительно соскользнул с него, ощутимо ударившись головой. Так что когда он открыл глаза, сначала было темно. У Вальтера даже ёкнуло сердце – ослеп! Он рванулся, чтобы подняться. Но опять как-то неудачно – споткнулся и, падая, снова обо что-то ударился. Покатился вниз, беспомощно царапая ногтями сыпучий гравий, и был остановлен куском каменной кладки, почти сравнявшейся с землей. Здесь зрение вернулось в норму, и Вальтер увидел его. Нож лежал на расстоянии вытянутой руки. Будто кто-то нечаянно обронил. Только что! Вот это подарок! Ясно было, что кузина обзавидуется. И Вальтеру этого хотелось. Хотелось увидеть растерянно лихорадочный блеск в её ехидных глазках. – Вот. Нашёл! – прошептал Вальтер, зазвав кузину в укромный уголок. – Дай! – приказала она. Вальтер повиновался. Он всегда ей повиновался, предвкушая очередную пакость, которую ему с блеском удастся предугадать. Но на сей раз кузина о пакостях даже и не помышляла – так была заворожена его находкой. Она лёгонько, кончиками пальцев, гладила нож – лезвие, рукоять, шероховатости резьбы, выпуклости камней. И смотрела, смотрела, смотрела... Пока Вальтеру не пришло в голову, что тонкая бумазейная блуза неуместна во время учащённого сердцебиения – посторонние могут увидеть, как трепещет легкая ткань. Он осторожно протянул руку к груди кузины и коснулся её, взволнованной женской груди. – Сосунок! – кузина отвесила ему заслуженную затрещину, а он выдрал из её рук свой нож и отправился спать. На завтра она закашляла. Словно простудилась. И угасла буквально за месяц. Вальтер не видел её смерти – дней за десять до этого за ним приехал человек для того, чтобы препроводить его к родителям. Весть о безвременной кончине достигла ушей Вальтера спустя год. Ему и в голову не пришло связать это печальное событие со своим ножом. Следующим был отец. – Это что? – спросил он, случайно застав Вальтера за разглядыванием его сокровища, и приказал: – Дай сюда! Вальтер не посмел ослушаться. Единственное, что он мог, так это молиться, чтобы деспотичный родитель вернул ему его собственность обратно. И он истово молился, протягивая Атхейм. Потому ничуть не удивился, когда отец свалился замертво, едва коснулся рукоятки. Вальтер просто убедился в силе молитвы, своей молитвы, которую он возносил, на всякий случай, отнюдь не к Богу. Мать угасала целый год. И опять Вальтер ничего не заподозрил. Хотя сама она была уверена, что занедужила, повертев в руках «эту безделушку», и умоляла Вальтера избавиться от ножа. Вальтер остался один в неполных семнадцать. От родителей ему причиталось неплохое наследство. И он мыслил это своей заслугой. Почему? Мать была безвольна и глупа, потому Вальтер кое-что предпринял для того, чтобы она не мешала ему жить, изводя своими идиотскими советами. Он прочёл одно заклинание, которое нашёл в книге про ведьм, обнаруженной им в городской библиотеке на дальней полке. И заклинание подействовало. А как же иначе? Но вот когда в пятьдесят втором Вальтер схватил с алтаря Атхейм, чтобы убить осточертевшего ему своею наглостью Чаймотню, тот боролся за свою жизнь и уворачивался весьма успешно. До тех пор, пока не выбил у Вальтера из рук нож и не поднял его с земли. Сам встать он уже не смог. Только тут Вальтер прозрел – его нож убивает всех, кто нему прикоснётся. И он, Вальтер, единственный человек, который держал Атхейм в руках безнаказно. Это открытие заставило Вальтера на время позабыть, что он – маг, и суеверно засунуть нож подальше. Спрятать от самого себя. Потому что Вальтер не знал, чего ещё можно ожидать от волшебной вещи, попавшей к нему волей случая. Логика в таком поступке отсутствовала абсолютно. Ведь Атхейм был явно расположен к Вальтеру. Пока расположен. Когда Христофор разглагольствовал о монастырях, Вальтера мучило сильнейшее искушение – рассказать ему о своём приключении в горах абсолютно всё и дать коснуться Атхейма. Но он удержался. И вот теперь Вальтер не знал, что и думать. Нож испарился. Пропал, будто его и не было. Он сидел в кресле у себя в кабинете, тупо уставившись на обгорелые обрывки мантии, валявшиеся у его ног. И не мог придумать никакого путного объяснения последним событиям. Одно было ясно – время пришло! И это оттесняло на второй план ещё одну непонятность. Маску на его лице, про которую рассказала Таисия. Здесь вопрос был не только в том, куда она подевалась, но и в том, как она к нему попала. Не было в его распоряжении такой вещи! Вальтер устал делать предположения и поплёлся наверх. К Таисии. Та мурлыкала себе под нос «Синий платочек»! 04 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]О[:/style:]т Марии нет никаких вестей? – Номер не отвечает. Вальтер нахмурился, демонстрируя тревогу. Для этого ему не особо пришлось притворяться. Адреналина в крови было достаточно, чтобы отчудить любую нелепость. Оставалось только выбрать какую именно. – Надо ехать, Таюшка, да? – В Минск?! – Да, сердечко моё. Если врач разрешит, – Вальтер был мяконький, как разомлевший на радиаторе кот. – Мы едем вместе? – Таисия едва сдержала раздражение. Опять её муженёк начинал какие-то одному ему понятные игры! – Да. Я думаю, тебе будет полезна моя поддержка. Ну так и есть! Этот садист снова загнал её на «минное поле» скандала, и Таисия позволила себе вежливо огрызнуться: – Как мне показалось, от меня что-то скрывают? – Так и есть. Нельзя же всем всё рассказывать... Ой я опять неправильно выразился? – Вальтер виртуозно вошёл в роль немецкого божьего одуванчика, плохо знающего русский язык. – Оскорбительно, – Таисии надоело корчить из себя пуленепробиваемую идиотку, да и за лицо было всё-таки обидно. – Извини, Таюшка, я не знал, что сказать. Как подготовить тебя к плохому известию, – пошёл Вальтер на попятную, услышав в голосе жены несвойственное ей обычно желание посопротивляться. – Предполагаешь беду с Марией? – Таисия находилась на грани того, чтобы начать откровенно язвить, но ещё сдерживала свой ой какой острый язычок. – Я про другое. У тебя в доме несчастье... С детьми, – выпустил коготки Вальтер. – Ах, дорогой, что может случиться с двумя взрослыми людьми? – невольно насторожилась Таисия. – Уже случилось. Мы не хотели тебя волновать. Я и дочь. Поэтому я послал Марию. – Не пугай меня, Вальтер, говори прямо, – Таисия сознательно бомбардировала супруга банальностями. Мол, знай наших: «Говорю банальности, милый. Но уж так заведено: все их произносят». Однако Вальтер вытащил ещё один козырь: – Они умерли. – Кто? – опешила Таисия. – Твой сын и его жена. «Вот же старая сволочь! Утаил телеграмму! – с непонятным страхом подумала Таисия и почувствовала, что ей становится плохо с сердцем. – Этого ещё для полного счастья не хватало. Блин!» Она пошатнулась, и, впервые в жизни, сознание покинуло её. Вальтер не на шутку перетрухнул. Неужто опять проклятие ножа?! Терять Таисию никак не входило в его планы. Да и попривык он к этой черноволосой волоокой стерве со сметливым умом и чудным голосом. Только вот что было делать? Оставалось смиренно ждать. 05 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]С[:/style:]едьмой день Павлик балдел на разложенном диване в гостиной у Леночки. Потому как в клинике оставаться, госпитализироваться, то бишь, он отказался наотрез. А причины всё-таки были – сотрясение, внутренние гематомы да два переломанных ребра. Ему требовался полный покой и хороший уход. Оттого Леночка категорически настояла на том, чтобы определить Павлика у себя под боком. Тем более что, хлопнув дверью в больнице, она осталась не у дел, и ей было, попросту, скучновато. Основательный «разбор полётов» троица по взаимному согласию оставила на потом. Это «потом» переносилось на то время, когда Павлик окончательно поправится. Однако кто-то там наверху распорядился иначе. И события завертелись как цветные стёклышки в калейдоскопе, попавшем в руки капризного невнимательного ребёнка, гораздо раньше. Павлика заворожила Ленкина библиотека. Под неё была отведена отдельная комната, соседняя с гостиной. И Павлик со своего ложа через вечно распахнутые двустворчатые стеклянные двери имел возможность созерцать сделанные на заказ стеллажи. Ну а так как телевизор ему был строго воспрещён, и читать Ванечка пока не позволял, Павлик посвящал этому занятию всё время бодрствования, свободное от физиологически необходимых процедур и разговоров с одним из представителей «сладкой парочки». Хотя всё-таки нет! Созерцание библиотеки перемежалось с наблюдением за совместной жизнью Леночки и Ванечки. Это было менее любопытно, но зато более красочно и шумно. Ровно настолько, чтобы дать отдых изнасилованному воображению Павлика. Он бездумно водил глазами то за одним, то за другой, впадая в благостный транс, явно способствовавший выздоровлению. Выглядевшая на работе записной неряхой в быту Леночка оказалась жуткой аккуратисткой. Она была не из тех, кто падает в обморок, если увидит какую-то вещь не на месте, и не воспринимала валяющийся посреди комнаты благоухающий Ванечкой носок или вкрученный по забывчивости в цветочный окурок как личное оскорбление. Леночка мгновенно устраняла непорядок. Павлик удивился этому обстоятельству только один раз, по приезде, ну а потом стал воспринимать как должное. Такая Леночка была куда как приятнее матюкавшейся особы, пребывавшей или в опьянении или в похмелье. Два образа, Леночка – санитарка и Леночка – домохозяйка, рознились как земля и небо. И Павлику было приятно, что первый из них беспроблемно стирается из памяти. Леночка носилась по квартире в невообразимом наряде из легкой ткани, пестревшем всеми цветами радуги и предававшем изысканный шарм её полноте. Здесь, у себя, она по-прежнему оставалась Еленой Прекрасной, царицей благостной страны, которой немедленно исполняются все пожелания. В комнате, в которой определили Павлика, было ещё две двери, тоже никогда не закрывавшиеся. За одной находилась столовая, за другой – коридорчик, ведущий в спальню. Из него же можно было попасть в туалет и ванную. Павлик, в буквальном смысле, находился в центре этого уникального мирка – здесь не было слышно ни одного лишнего звука, такого как, например, хлопанье входной двери или семейные разборки соседей. Всё было заполнено Леночкой и Ванечкой. Но в основном, конечно Леночкой с её милыми причудами. Любила эта дама основательно поесть. И неоднократно. Примерно через полтора часа после того, как парочка скрывалась в спальне, оттуда сомнамбулой выползала Леночка – её тянуло к холодильнику, который, хотя и стоял не в гостиной, а в столовой, но при желании всё же попадал в поле зрения Павлика. Леночка приступала к ночной трапезе – даже не включая света, лопала всё, что под руку попадётся. И, видимо, опустошала запасы готовых продуктов ощутимо, потому что когда примерно через час уже Ванечка с закрытыми глазами отправлялся терроризировать холодильник, из столовой доносились откровенно разочарованные вздохи, потом они перемещались на кухню, где находился ещё один холодильник, с «сыризной», и заменялись тихим обречённым шуршанием. А наутро удивлённая Леночка пролетала гостиную с замороженным курёнком в руках для того, чтобы помахать им у носа Ванечки, уточняя: – Это ты угрыз, маньяк? Так вот знай, зубы не сломаешь, так салмонилёз получишь!.. Хотя ты и сальмонел переваришь. Надо купить батон колбасы, – завершала она свою пламенную речь. Потом Леночка начинала готовить, и если Ванечка был дома, то в этом процессе милостиво задействовался он, а не Павлик. – На попробуй! – и Леночка неслась с кухни в тот угол, где Ванечка уже исходил слюной по сыроватому кусочку мяска. Если Леночка почему-то вдруг забывала одарить Ванечку очередной порцией блюда, находящегося в процессе приготовления, Ванечка сам топал на кухню. Это тоже было зрелище! Ванечка обожал ходить по квартире в трусах. Причём носил он исключительно семейные, длинненькие такие, с расстёгивающимися пуговками. И не волновало его, что в доме гость. Ходил, натягивая панталошки как можно выше, растирая свою мощную волосатую грудь. И уморительно краснел, когда Павлик, не сдержавшись, начинал хихикать. – Мымра мне никогда воздушные ванны принимать не позволяла. Сейчас вот оттягиваюсь по полной, – бурчал он, стыдливо почёсывая в паху. Первым делом, когда Ванечка откуда-то возвращался он, естественно, чмокал в щёку, повизгивающую как щенок Леночку, ну а потом шёл общаться с Павликом. Для чего садился в кресло, подтащив его предварительно почти вплотную к дивану, и начинал пересказывать больничные сплетни. Рука его при этом автоматически стягивала с одной ноги носок, но не до конца, а чтобы на одном пальце болтался. И вот так, непринуждённо помахивая носком, Ванечка заражал годами замыкавшегося в себе Павлика своей непосредственностью. Наблюдая этот искрившийся улыбками и шумевший шутливыми перепалками быт, Павлик стремительно выздоравливал. Это проявлялось не в том, что хорошо и быстро заживали его рёбра, а головные боли были чисто символическими. Он выздоравливал душой. Именно там затягивались раны, которые кровоточили годами. Он словно возвратился в детство, в ту беззаботную и счастливую пору, каковую память от него почему-то надёжно прятала. А может, и не было у всегда серьёзного и ответственного перед всеми и вся Павлика такой поры? И только вот теперь, когда его сухонькое поджарое тельце было заботливо подоткнуто со всех сторон пуховым одеялом, когда кормили его строго по расписанию и очень вкусно, когда рокочущий Ванечка серьёзно вычитывал его за малейшее нарушение режима, в то время как выглядывающая из-за его плеча Леночка шаловливо покручивала пальцем у виска, Павлик ощутил себя ребёнком, у которого вся жизнь ещё впереди. И она, эта жизнь, обязательно хорошо сложится. Из-за лекарств большую часть времени Павлик проводил в странном состоянии не сна и не бодрствования. В таком состоянии очень хорошо думалось. Обо всём. А потом легко забывалось. Оставалось лишь хорошее настроение, даже появлялось желание петь. Главное же, и это было впервые на его памяти, Павлика абсолютно не утомляли люди. Хотя Ванечка с Леночкой умудрялись шуметь круглые сутки. От этого было просто весело! И Павлику захотелось внести свою лепту в эту радостно праздничную круговерть будней. Он решил, что самым разумным и неожиданным, а потому для всех приятным, будет, если рядом с Павликом окажется его книга. Тем более что в этой квартире она была бы более уместна, чем в его собственной, да ещё на антресолях... – Ванька!!! – со всей мочи заорал Павлик, поражённый своей догадкой. Это было настолько неожиданно даже для него самого, что когда в гостиную на его крик прибежали Ванечка и Леночка, Павлик несколько секунд не мог вымолвить ни слова, ну а потом заговорил весьма путано: – У меня на антресолях лежит книга. Понимаете??? А в тот день, когда вы меня забирали, из-под меня на кухне упала табуретка. И, наверно, сломалась. Это обязательно надо проверить!!! – Не волнуйся, Павличек, обязательно проверим, – попыталась успокоить его Леночка, но он упрямо, слишком сильно, затряс головой: – Ленка, ты не понимаешь. Эта рыжая, про которую я не рассказал, жена того, который лежит справа от окна. А он упал с табуретки, когда лез на антресоли!!! – Ну? – пробасил Ванечка, озадаченный слишком ярким блеском Павликовых глаз. – А-а-а, так ты тоже понял? – опять перешёл на крик Павлик, чем ещё больше встревожил Леночку, нервно высморкавшуюся в кружевной платочек: – Я не поняла, Павличек. Так что давай по порядку. – Смотрите! Всё очень просто. До её мужа, там лежал инсультник, которого из метро доставили, помните? С полной амнезией. Ну? – Павлик нетерпеливо заёрзал на подушках. – Ну? – и без того хмурый Ванечка ещё больше нахмурился. – Ну так надо сравнить наши снимки! – торжественно закончил Павлик. – Потому что тот, которого потом на шестой этаж перевели, тоже думал, что упал с табуретки, когда лез в антресоль! Неужели непонятно? – Не особо, если честно. Давай-ка, мы тебе температурку смерим, Павло, – решил приступить, наконец-таки, к своим врачебным обязанностям Ванечка. – Да погоди ты! – до Леночки смысл слов Павлика дошёл явно быстрее. – Ты, Павлик, думаешь, что у вас, всех троих, схожие повреждения? – Ага! – Павлик радостно закивал. – Вот. Я так и знала, – торжественно заявила Леночка. – Да о чём вы бормочите? – Ванечка окончательно растерялся. – Ой, маньяк, ну какой ты непонятливый! А я ведь ещё тогда предупреждала. Когда он во второй раз чуть не помер. От него ж за версту прёт чем-то таким. – Чем? – Ванечка начинал закипать. – Чем-чем, да неприятностями, конечно! – Леночка тоже разнервничалась не на шутку. Один Павлик, откричавшись, находился уже в относительно спокойном расположении духа. – Ванька, дуй и сравни наши снимки, – попросил он. – Прям счас, что ли? – Конечно! Маньячок миленький! А то мы здесь от любопытства на смерть изойдём, – Леночка начала требовательно подталкивать Ванечку в направлении выхода из квартиры. – А пока ты придёшь, я что-нибудь вкусненькое сварганю. Давай, давай, Ванечка. Тебе ж ведь тоже интересно. – Так я ж только что оттуда?! – сопротивлялся Ванечка. – Вот и хорошо. Скажешь, что зонтик забыл, – Павлик от нетерпения почти целиком выпоз из-под одеяла. – Какой зонтик?! – Ванечка затравленно глянул в окно, где на фоне тёмного неба пушистыми хлопьями падал снег, напоминая всем желающим, что часа через четыре наступит зима. – Какая разница какой! Главное: одна нога тут, другая – там! – вытолкнула Леночка для порядка упиравшегося Ванечку в прихожую. 06 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]В[:/style:]анечка вернулся довольно-таки быстро. Подозрительно долго возился со шнурками. Потом с настойчивостью, достойной лучшего применения пытался повесить на крючок пальто за оборвавшуюся вешалку. Так что выскочившая на встречу ему из кухни Леночка выжидательно замерла в двух шагах, не решаясь, против обыкновения, броситься ему на шею, пока он сам не потискал её в своих медвежьих лапах, всем видом излучая интригу и замешательство. Причём последнего было гораздо больше. Устроившись в кресле рядом с Павликом, Ванечка ухватился первым делом не за носок, а за чашку с кофе, предусмотрительно подсунутую Леночкой. Покрутил её, будто не понимая, что сей предмет делает в его руках, и попытался поставить мимо подлокотника. Но Леночка была начеку. Она подхватила чашку, ободрительно чмокнула Ванечку в макушку, взъерошила его и так топорщащиеся во все стороны вихры. После этого Ванечка обрёл наконец-таки способность говорить. – Да, – изрёк он и погрузился в молчание. – Совсем? – растерянно всплеснула руками Леночка. – Целиком и полностью. Пашка прав. Снимки, как с одной головы делали, и рёбра... Всё порвато, поломато... Вот! – Ванечка виновато поскрёб затылок. – Ага! – Павлик торжествовал. – Надо теперь табуретки посравнивать. – Зачем? – встрепенулась Леночка. – Ну не знаю... А мне кофейку? – Павлик заискивающе заморгал и получил Ванечкину чашку. Ванечка не возражал. Он был в каком-то слишком уж пришибленном состоянии. – Эй, манья-а-ак, тебя ущипнуть? – угрожающе пропела Леночка. – Что? А? Не надо, я сам, – Ванечка тяжело вздохнул, вызвав невольные улыбки у своих слушателей. – Но это не всё. Он, ну тот, которого выписали, – Ромуальд Тищенко. – Ромуальд? – широко раскрыла глаза Леночка. – Тищенко? – поперхнулся Павлик. – Ага. Вот-вот, – Ванечка устало потёр ладонью лоб. – А теперь вы друг другу всё порасказывайте, а то у меня что-то мозга за мозгу заезжает. И Ванечка потопал в ванную «смывать стресс», оставив Леночку с Павликом обмениваться информацией. Что произошло незамедлительно. Сначала Леночка, на одном дыхании выложила всё: как им с Ванечкой не спалось ночью накануне того дня, когда произошло несчастье с Павликом; как она полезла за сонником, и как они вычитали там про видение Святого Ромуальда. Потом наступила очередь Павлика. Он без труда припомнил фамилию Тищенко и странную историю, произошедшую годика этак с два назад. У Павлика с Ванечкой был коллега – Руслик. Психиатр, Руслан Евгеньевич Краснопёрко. Он был не только практикующим врачом, но и вёл кое-какую научно-исследовательскую деятельность. И был у господина Краснопёрко подающий надежды аспирант, который нежданно-негаданно женился на своей пациентке, задавшей жару в своё время медперсоналу абсолютно невероятной историей своего появления в больнице. Так вот фамилия этой дамы по первому браку была именно Тищенко. Но Павлик не очень понимал, почему Ванечку так выбило из колеи это совпадение. – Совпадение?! – прогремел оклемавшийся после душа Ванечка. – Так вот, нет никаких совпадений. И я чуть было та-а-ак с этим не лопухнулся. В общем, детектив из меня никаковский, – резюмировал Ванечка, запахивая халат. Павлик с Леночкой переглянулись. – Надо его сначала покормить, да и нам не мешает подкрепиться, – засуетилась та. Ванечка был непротив. Правда, жевал он всё без должного внимания к кулинарным способностям Леночки. Павлика же и вовсе мутило – как можно есть, когда волнуешься? 07 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]П[:/style:]осле еды окончательно пришедший в себя Ванечка затянулся сигаретой и начал свой рассказ. Перво-наперво он, конечно же, сравнил истории болезней. И когда всё совпало, немножко распсиховался. Особенно после того, как сообразил, что первый повредивший голову уже выписался. Ванечка глянул на его координаты, и сначала абсолютно ничего не забрезжило в его мозгу. Только то, что он зачем-то сам переносил данные из паспорта в карточку. И вот это у него вертелось-вертелось... он подумал-подумал и позвонил Руслику. Тот порылся и нашёл и телефон и адрес. А ещё сказал, что его бывший аспирант ушёл из медицины. Всё, разумеется, бывает... Но Ванечку колотнуло – адрес совпадал! А он точно помнил, как собственноручно переносил данные о прописке из паспорта. Вот такая вот хренотень. Ведь у той мадам не было никаких родственников по мужу, первому. А тем более таких, чтобы второй муж их безропотно прописывал на своей жилплощади. Благо телефон был под рукой, Ванечка позвонил, и убедительный женский голос поведал, что аспирант умер. Причём давновато, а его жена пропала. Здесь Ванечка сделал театральную паузу и поднял указательный палец вверх: – И пропала сия дама, вышла из дому и не вернулась, седьмого числа. Смекаете? – Женский труп в метро, – ахнула Леночка. – Да, именно. Я не поленился и проверил. Ведь она тогда и у нас обследовалась – бумажки остались. Так вот по этим бумажкам, если судить, этот труп она и есть. То есть, вполне может ею быть. Хорошо, что я дотумкал не просить к телефону Ромуальда. – Почему? – спросил одуревший от обилия информации Павлик. – Да, чёрт его знает, почему! Только что-то там нечисто. Поеду-ка я лучше завтрева и потрясу всех, кого застану на месте. А то ещё чего доброго разбегутся, как тараканы по щелям, – Ванечка погрозил непонятно кому кулаком. – И с этим, вторым, поговорю. Вдруг, что прояснится. Да! Ещё книгу твою приволоку и табуретку, так уж и быть проверю. На том и порешили. 08 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]К[:/style:]ристина была недовольна. Можно даже сказать, что она была раздражена. И оттого ходила взад-вперёд по комнате, «выгуливая нерв». Ромуальд Второй находился в другой части квартиры. Он там то ли мылся, то ли брился... В общем, ему не пришлось объяснять, что такое ванна. Но в остальном! Он был неразумен как малое дитя. И Кристина начинала падать духом. Ромуальд Первый был абсолютно беспомощен в быту, но он понимал, ПОНИМАЛ, когда речь заходила о серьёзных вещах. С этим же – всё наоборот. Что из того, что он умеет чистить зубы и наловчился обращаться с ноутбуком, с «букой», как он его тут же прозвал? Его сознание дискретно, застревает на мелочах и абсолютно не способно собираться «в кучу». Ну а потребности концентрироваться волевым усилием Ромуальд Второй, видимо, никогда не испытывал. Может, и вовсе, не знал о таком способе осуществления. Кристина саркастически улыбнулась, когда вспомнила, что решила, будто у неё есть выбор. Да никогда его у неё не было! Выбора этого самого. Только сплошные безотлагательные задачи, решением которых надо было заниматься всегда и немедленно. Вот и теперь перед ней очередная – научить Ромуальда Второго жить. Ну а потом можно будет вернуться в лесной домик Якова. Хотя бы на время. Легко сказать – научить! Ромуальд Второй – это была, отнюдь, не та глина, из которой возможно вылепить всё, что угодно. А, кроме того, в нём абсолютно отсутствовало животное начало – то, с чем Кристине было привычно договариваться в людях. В нём «вольным духом» и не пахло! Он был похож на зомби. Нормального вудуистского зомби. Только без страха за свою порабощённую душу и без тоски по ней. Конь, обыкновенный конь. Только без всадника. А вот как конь, в котором нет вольного духа, смог избавиться от всадника – было загадкой, отгадывать которую досталось Кристине. Видя перед собой такую «конструкцию», она не отваживалась на призыв, дабы, не дай Боже, ничего не повредить. А ещё Кристя чувствовала себя виноватой... перед людьми, из-за Людочки. И сейчас это было дополнительной гирей на ноге при работе с Ромуальдом Вторым. В Людочке было слишком много зверя... Что, впрочем, не было странным – Вальтер именно такой её и задумывал. Ну а работать с числами он умел! Однако когда Кристя прознала про эту авантюру, она не слишком забеспокоилась. Понадеялась на собственные силы. Ромуальду (Первому) вон тоже (по задумке Вальтера) не более трёх дней жизни отведено было. Но ведь Кристина справилась с этим! Людочка была более адекватна, чем отец. До первой неприятности. Ну а потом она не прошла испытания. И Кристина больше не могла уж относиться к ней, как к самостоятельному существу. Она признала за внучкой право на смерть по чужой воле. Кто бы мог подумать, что такое может случиться с её, Кристиной, плотью! Даже в третьем поколении? Когда Людочка возвратилась в дом матери в надежде на помощь, та отказала ей. Действительно, не могла же Мария перечить Вальтеру. С чего бы это вдруг?! И Людочка, само собой разумеется, побежала к отцу. То есть, к ней, к Кристе. И Кристя сделала всё, что могла. Хотя по поведению Ромуальда было видно, что ничего путного не получится. Но всё-таки любому человеку должен быть гарантирован последний шанс. Вот Кристя и предоставила его внучке. Она дала ей пузырёк. Обыкновенный пузырёк из-под лекарства, наполненный обыкновенной водой. Всё! Дальше события могли развиваться как угодно. Муж Людочки мог бросить пить и получить хорошее назначение, мог по-прежнему лихо «принимать на грудь», но хорошо устроившись в бизнесе. Мог. Пожелай этого Людочка. Но она зарядила воду в бутылочке своей беспомощной ненавистью. Что же следовало после этого ожидать? Была в этом деле ещё одна закавыка – куда после самоубийства Людочки подевался этот дух? Дух больного, старого, голодного и беспомощного волка с повадками шакала, однако, всё ещё гордого одиночки. Почему он не осел в «пустом» теле Ромуальда Второго, лишь слегка «царапнув» его? Почему не убил Марию? Куда мог подеваться этот бродяга? И что ожидать от такого свободного, телесно необременённого, разбойника, зачатого от её, Кристининой плоти, отравленной кровью Вальтера? 09 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Т[:/style:]ы ничего не хочешь мне сказать? – Ромуальд Второй странно подходил к сути вопроса, но, может быть, это просто Кристина не имела достаточного опыта общения с людьми? – Нет, – она по обыкновению была лаконичной. – Тогда я спрошу. Ты не против? – Нет. – Ну и что мы будем делать дальше? – Кто? – Кристя, ты что? Издеваешься? – Ромуальд Второй пытался быть вежливым, но это уже, по всему было видно, давалось ему с трудом. А Кристина искренне не могла понять, что он спрашивает на самом деле, поэтому строго придерживалась слов: – Нет. – Хорошо, пойдём по новой, – Ромуальд Второй с размаху плюхнулся на диван. – Сегодня – первое декабря. Правильно? – Правильно. – Мы с тобой знакомы полмесяца, так? – С шестнадцатого числа, – Кристина решила быть терпеливой с этим тугодумом и присела на краешек кресла, демонстрируя своё расположение. – Та-а-ак. А как мы познакомились? Встретились впервые? – Ромуальд Второй явно не заметил её жест доброй воли. – Я пришла к тебе в больницу, – Кристина видела, что Ромуальд Второй слишком эмоционально реагирует на её ответы, но сообразить, как наладить с ним нормальный контакт, не могла. Потому решила – пусть выпутывается сам, а она будет лишь подробно отвечать на вопросы. – А зачем ты пришла ко мне, Кристя? – Принести тебе самое необходимое. Ну... и познакомиться. – Так приехали! Самое необходимое! Ноутбук и мобильник! – Ромуальд Второй в сердцах хлопнул себя ладошками по бёдрам. Это получилось очень забавно, и Кристина смущённо хихикнула, будто ребёнок. – Как ты меня нашла, Кристя? Кстати, а я курю? – Хочется? На! – Кристина метнулась в прихожую и возвратилась со своей сумочкой, из которой достала распечатанную пачку красного «Мальборо» и разовую зажигалку. И опять она сделала что-то не то! Ромуальд буквально «вылупил на неё глаза». Кристя решила немного сгладить напряжение и закурила сама: – Найти тебя было очень просто, – Кристя пускала аккуратные колечки дыма и следила за ними с удовольствием кошки. – Я знала, что с тобой случилась беда седьмого числа. И ты попал в больницу. А пятнадцатого с тобой во второй раз должно было стать очень плохо. Больниц в Минске не так уж много. Я обзвонила специализированные отделения и нашла. – И всё? – Ромуальд Второй вертел в руках зажигалку, так и не закурив. – И всё. Он вздохнул: – Зачем ты меня искала, Кристя? – Надо было, – пожала она плечами. – А теперь? Не надо? – голос Ромуальда Второго звенел, будто он вот-вот расплачется. И Кристина, как ей показалось, начала улавливать, что он имеет в виду. – Ты выписался из больницы. Физически относительно здоров. Квартира оплачена на год вперёд. Машину я тебе оставлю. Деньги на первое время, пока не найдёшь собственный источник дохода, – тоже. Если не хватит, или ещё какие проблемы возникнут, ты всегда со мной можешь связаться, – Кристина немного устала от своего многословия. Но Ромуальда Второго такая «жертва» не удовлетворила. Его лицо обиженно скривилось, словно Кристя от него что-то скрывала. – Кристина! У меня нет документов!!! – очень тихо сказал он. – Ах, это? – Кристина облегчённо улыбнулась и вновь потянулась к своей сумочке. Оттуда она достала паспорт Ромуальда Первого и вручила его Ромуальду Второму. Он взял документ раскрыл и сделал глотательное движение, будто подавился: – Кристя, ты хочешь сказать, что мне сорок шесть лет??? – Я не знаю, сколько тебе лет. – А чей это паспорт? – Твой! И опять отчаянный вопль Ромуальда Второго: – Ты что из меня идиота делаешь?! Кристина посмотрела на Ромуальда Второго со всей серьёзностью человека, не желающего скандала: – Наоборот. Я помогла тебе избежать такой участи. Если бы я тебя не «узнала». Ты бы со своим беспамятством обязательно бы попал в психиатрическую клинику. – Ну и что? – Мне показалось, – Кристина на секунду запнулась, – что тебе туда не хочется. – И всё? – И всё. – Кристина, ты хочешь сказать, что не знаешь, кто я, и тебя не капельки это не волнует?! – В принципе – да. Но если это волнует тебя. И ты хочешь проигнорировать тот факт, что твой организм по какой-то причине отвергает информацию из недавнего прошлого. То тебе самому придётся заниматься решением этой проблемы. – Прекрасно! Тогда поставим вопрос иначе – Кристя, кто – ты? Кристина озадаченно взмахнула ресницами и ответила весьма пространно: – В пять лет я думала, что я – человек. В шестнадцать – считала, что очень хороший человек. Ну а недавно, и во многом благодаря тебе, я начала сомневаться – а человек ли я? Так что я, как и ты, не знаю, кто я. Но, как видишь, не слишком нервничаю по этому поводу... А теперь, с твоего позволения прекратим этот разговор. Я очень устала... от слов. 10 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]П[:/style:]ока вроде и писать нечего, но вот залез в файл и решил честно отметить – я не понимаю Кристину. И поэтому бешено злюсь на неё. Она непробиваема. Как стена какая-то. Словно имеет право так поступать со мной. Мне просто стыдно самому за себя, что я такой ублюдок. Наверное, это всё из-за денег. «В той жизни», до больницы я, видимо, зарабатывал с трудом. Или был очень экономным. А она? Швыряет направо и налево такие суммы! Покупает всё! И, чёрт побери, ей ведь продают! Ошалеешь тут и крышей двинешься от её бескорыстия. А главное, я понял, – мне не нужны деньги просто так. Вот они есть, и живи. Мне нужны МОИ деньги – заработанные. А так... Бог мой, да я ведь, всего-навсего боюсь остаться один! Вот и сочиняю всякую чушь. На самом деле мне нужно внимание. Причём, не просто внимание, а одобрительное внимание. Чего я раньше для него не проделывал! Знаю. Точно знаю. Но не помню. Было. Было и не раз нечто похожее, но лишь сверху, вскользь. Я помню, как в школе учил стихи, которые требовалось помнить наизусть. Строка за строкой, наподобие вязания – рядок за рядком. Помногу раз повторяя одно и тоже. Бабушка злилась, говорила, что она уже знает, благодаря моим повторениям стихотворение назубок, а я всё запинаюсь и запинаюсь на одном и том же месте... И чем больше она нервничала, тем больше я запинался. А потом, когда на уроке не мог рассказать этот чёртов стих, я точно знал, что это всё из-за неё, из-за бабки. Хотя помню и другое. Вероятно, для собственного интереса решил я овладеть умением жонглировать. Помню, у меня были три старые, увесистые такие, батарейки. И я просто каждый вечер подбрасывал их и пытался поймать. Ничего у меня не получалось, но я каждый вечер продолжал и продолжал, нисколечко не отчаиваясь. Однажды, вдруг, как будто щёлкнуло какое-то реле внутри меня, и я ни с того, ни с сего внезапно, р-р-раз и стал не подкидывать батарейки без всякого порядка, а вполне правильно жонглировать. Пусть сразу и неказисто и нестройно, но факт остаётся фактом – я научился. Как это произошло? Внезапно? Да, конечно. Я же говорю, р-р-раз и готово. И в тоже время – посредством длительного процесса? Да, конечно. Я месяца полтора из вечера в вечер занимался этим. И то и другое правильно, но без одного нет другого. Вот. Может, и теперь, и в этом всё дело, надо только сосредоточиться, сконцентрироваться, собраться «в кучу» и начать что-нибудь делать. То, что я действительно хочу сделать. А не искать виноватых, и не злиться из-за того, что у кого-то мною задуманное уже вышло и получилось оно хорошо. Может быть, даже лучше, чем получится у меня. 11 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Р[:/style:]омуальд Второй пристроил на журнальном столике свою «буку» и углубился в писанину. Даже кончик языка от усердия высунул. На Кристину снизошёл покой. Она чувствовала умиротворение от негромкого клацанья клавиш и задумчивого сопения. Если бы кто спросил её: «В чём дело?» Она бы ответила: «Всё идёт, как надо!» Но никто ни о чём не спрашивал, поэтому Кристя, закутавшись в плед, устроилась в кресле и впала в привычную ей полудрёму. Однако на сей раз это состояние не привнесло ясности. Знакомые образы промаршировали, будто на параде, оставив Кристину на обочине, там, откуда она наблюдала этот парад. С удивлением Кристина отметила, что ей хочется поговорить. Просто поговорить. Хотя нет! Ей хотелось побеседовать именно с Ромуальдом Вторым. И именно ему, памятуя о том, что он «в прошлой жизни» был «Повелителем мух» рассказать о Якове. Более того, услышать его мнение! Потому что... потому что Кристина почувствовала родство с этим человеком. Духовное родство. Она заёрзала в кресле. Ромуальд Второй отреагировал мгновенно: – Что-то случилось? – немного встревожено бросил он через плечо. – Я хочу, чтобы ты меня выслушал, – решилась Кристина. – Хорошо, – Ромуальд Второй прикрыл ноутбук. – Я наверно буду говорить долго и непонятно. Но ты не перебивай. Ладно? Ромуальд Второй согласно кивнул. – Мне шестьдесят два года. И вся моя предыдущая жизнь была очень замкнутой и... странной, – начала своё повествование Кристина. Её речь струилась как робкий весенний ручеёк, обтекая островки недоверчивости слушателя, пока не превратилась в бурный поток, сметающий плотины привычных оценок. Нельзя сказать, что Ромуальд Второй был ошарашен рассказом, но всё-таки! Его амнезия бледнела и скручивалась в какую-то мелочь перед фактами, которые, может быть слишком подробно, излагала Кристина. Но ведь это была её жизнь, и говорила Кристя про неё впервые. 12 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]П[:/style:]о рассказу Кристины всё делилось на периоды. Кристя – маленькая, Кристя с Яковом, Кристя с Вальтером, Кристя с Ромуальдом и Кристя – теперь. В конце каждого периода случалось нечто невообразимое, требовавшее действий. Кристя не делала никаких выводов. Она только рассказывала про то, как через несколько часов после смерти Ольжуньки встретила в лесу Якова, «очень-очень старого старика», который ничуть не удивился ни ей, ни трупу, ни саквояжу. Рассказывала про то, как прожили они с Яковом всю войну в его домике на болотах. В домике, в котором было слишком много книг и других странных для белорусской глуши вещей. Там Кристя много узнала. Точнее, всему, что она умеет, она научилась именно у Якова. Рассказывала про то, как Яков решил перебраться в местечко, потому что уже стар, а ей надо к людям. Про детдом. Про непонятную смерть Якова. Про знакомство с Марией. Про встречу с Вальтером. Рассказывала про то, как с новорожденным Ромуальдом приползла в домик на болотах и как не хотела возвращаться к людям. Про то, как желание мести погнало её обратно. И про то, что из этого вышло, тоже рассказывала. Но не всё. А потом посмотрела на слушавшего её. В глаза посмотрела, будто ища там что-то. Одобрения? Ответа? Ромуальд Второй счёл разумным удрать от этого взгляда под предлогом того, что ему надобно в туалет. Ну а когда вернулся, он был откровенно собран с мыслями и сосредоточен. – По сказанному тобой получается, что Яков был сумасшедшим или..., Вальтер – явно сумасшедший, Ромуальд – просто сумасшедший. А если продолжить ряд, то я тоже – «того», – он красноречиво повертел пальцем у виска. Кристина решила промолчать. – Ладно. Проехали, – Ромуальд Второй смущённо потёр подбородок. – Почему ты только сейчас, через столько лет, вдруг приходишь к выводу, что он был... не совсем тем, кем выглядел. Лишь оттого, что был нелюдим и скупо проявлял свои реакции? У Кристи на мгновение сердце ушло в пятки: «Не понимает!» Но она взяла себя в руки и попыталась изложить свои подозрения менее сумбурно. – Я вернулась на болота, считай, зимой пятьдесят второго, а ушли мы оттуда к концу августа сорок шестого. Уходили, как думалось мне, навсегда. Дом законсервировали. Всё ценное – в тайник, в который, естественно, надо было иногда наведываться. Книги, рукописи, а их о-о-очень много было, упаковали так, чтобы они сохранились до лучших времён. Дом был нежилой. Должен был быть нежилым! Да ещё на болотах, – Кристя разволновалась так, что начала мелко дрожать. Ромуальду Второму стало её душераздирающе жаль. – А я туда добираюсь с Ромуальдом. А там – дрова! Сухие! И в сараюшке и порция перед печкой – бери, зажигай. Запас провианта в кладовой. Консервы, правда, с крупами, ягоды-грибы сушёные. Но всё равно, кто-кто их ведь туда положил. И хата не выстуженная. – Кристя, – перебил Ромуальд Второй. – Ты же тогда была... немного не в себе. И про тёплый дом тебе вполне могло показаться. Столько по морозу голяком пёрла. Ну а запасы... Всё-таки, когда уходили, ты ещё маленькой была. Может, запамятовала чего. – Хорошо, допустим, забыла, – Кристину по-прежнему трясло. – Но рукопись на столе? Понимаешь? На его письменном столе лежали листы с написанным его рукой текстом, – она прикрыла глаза и будто бы начала читать. – «К осуществлению замысла такого всеобщего преобразования долгое время стремился блаженной памяти высокопросвещённый и духовный отец Брат C.R., нашего братства глава и основатель. Немец по происхождению, сын бедных, но благородных родителей, воспитывался он в монастыре, куда был отдан, будучи ещё пятилетним ребёнком, – Кристина с нажимом выговорила последние слова, сделала небольшую паузу и продолжила. – Там приобрёл он достаточное знание двух языков: греческого и латинского. В юных летах, по личному желанию и после усердных просьб, отправился он вместе с Братом P.A.L. в странствование ко Гробу Господню. Несмотря на то, что спутник его, не достигнув Иерусалима, скончался на Кипре, он не вернулся обратно, а решил продолжать странствие один, держа свой путь на Иерусалим через Дамаск. Болезнь задержала его, однако, на некоторое время. Благодаря своим познаниям в медицине приобрёл он расположение турок, от которых узнал случайно о мудрецах, живущих в Дамаске Аравийском, их чудесном могуществе и глубоком проникновении в тайны Натуры. Под влиянием слышанного пробудился высокий дух Брата C.R.C. и достижение Иерусалим стало для него менее желанным, нежели посещение Дамаска. Желание было столь велико, что не в силах совладать с ним, поручил он учителям Аравийским, за известное вознаграждение, переправить себя в Дамаск, куда прибыл шестнадцати лет от роду, – Кристя опять выделила слова. – Здесь, по собственному его свидетельству, встретили его мудрецы, не как чужого, но как давно ожидаемого ими, причём назвали его по имени и, к немалому его изумлению, указали на многие тайны его монастыря»... Вот, – закончила Кристя, стуча зубами. Её било и выкручивало, словно в лихорадке. – Может, таблетку какую дать? – тряска начинала передаваться Ромуальду Второму. – Скажешь тоже! – Кристина поглубже вползла в плед. – Сейчас пройдёт, – буркнула она и выжидающе уставилась на собеседника. – Сказка какая-то, – смутился Ромуальд Второй. – Нет, это не сказка, уважаемый! Это отрывок из «Fama Fraternitatis или Откровения Братства Высокочтимого Ордена R.C.» Отрывок, переведённый на русский и написанный не успевшими выцвести чернилами. Понимаешь? – Кристина нервно теребила пальцами краешек пледа. – Нет. Не очень. Для меня это всё – китайская грамота, – Ромуальд Второй был явно не в своей тарелке, но желания завершить беседу никак не выказал. – Розенкрейцеры? Слышал? Ромуальд Второй неопределённо пожал плечами. Кристина это восприняла как знак продолжить, что и сделала: – Это отрывок из «розенкрейцеровского манифеста», несколько неуместного документа для того места и времени. Тем более что этот трактат или памфлет датируется где-то 1614-ым годом, опубликован впервые он был в Касселе. И я не думаю, что даже в дореволюционной России он был популярным чтивом. Это раз! А второе, – Кристя замялась. – Он меня в детдоме записал как Кристину Ружаницкую. Христиан Розенкрейц? Понимаешь? И вот эти совпадения про пять и шестнадцать. Он знал! Он всё знал!!! – Кристя, успокойся, всё ведь уже прошло, – Ромуальд Второй нежно тронул её за плечо. – Нет. Ты как две капли воды похож на Ромуальда! – Ты хочешь сказать, что Яков и это предвидел? – Ромуальд Второй даже не пытался скрыть своего недоверия. – Да! – с жаром ответила Кристя. – Вот посмотри сам. Он постоянно мне твердил про людей-волков, так что мне хватило полунамёка, буквально двух слов, чтобы я, не смотря на то, что вот-вот рожать, удрала от тех, кто обо мне заботились. Причём убегала так, чтобы меня наверняка никто не нашёл. – Кристину стало меньше трясти, но заметно было, что у неё бешено бьётся сердце. – Ведь Яков больше мне ничего не рассказывал такого... Учил травки распознавать, зверей приманивать. С людьми на расстоянии разговаривать... так, чтобы они не очень понимали, что происходит. Математике учил... Чтобы бы языки не забывала, беспокоился. Грамматике... Глупости разные по истории рассказывал. Латынь ту же, мне преподавал… Но мистические байки – никогда. Только эту. – Кристя, а может это, с большего, нервы? – Ромуальд понятия не имел, как ему реагировать, потому унизился до банальностей. Но Кристя была благодарна и за такое участие. Ей важно было, чтобы он хотя бы изображал заинтересованность, потому как хотела выложить последний козырь. – Только Яков знал, – буквально выдохнула она. – О чём? – О том... О тайне моего рождения. Причём не раз говаривал, что при Советах мне следует помалкивать о моём происхождении, – Кристина уже почти ни не смущалась, говоря таким языком. – А Вальтеру, это уже спустя годы выяснилось, нужна была мать для его ребёнка... определённого качества. Ему кроме особых нумерологических данных нужно было и то, что он называл «голубая кровь». А этого у меня с обеих сторон, и по материнской и по отцовской линии... не подкопаешься. И никто ничего не знал. Кроме меня и его. Понимаешь? Но чтобы такое подсказывать Вальтеру, надо ведь знать хоть немного сферу его... интересов. Ведь, правда? – Кристина как-то беспомощно глянула на Ромуальда. Второго. – Вот и выходит, что он всё знал. И каждый свой шаг делал намеренно. В определённом направлении. И вовсе не для того, чтобы мне лично причинить боль. А для чего – в этом нужно разобраться и немедленно. Поэтому я хочу ехать туда. Вдруг найду, что новое. А я обязательно найду! Или просто всё пойму, потому что лес мне помогает. И мой дом там... – Кристина замолкла на такой ноте, что Ромуальд испугался за её рассудок. Однако он уже наслушался и напереживался достаточно, чтобы не обращать внимания на такие пораженческие настроения. Тем более, связанные с Кристей. – Конечно надо ехать, – согласился он, и мгновенно почувствовал сосущую пустоту в желудке. «Вполне естественно, – подумал Ромуальд Второй. – Уже четвертый час, а мы за разговорами даже позавтракать не сподобились!» 13 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Я[:/style:] пошёл на кухню сообразить что-нибудь поесть. Да и Кристю надо было как-то реанимировать. По всему выходило, что с мозгами у неё не такой уж и полный порядок. Как бы она там не напереживалась, тогда и сейчас, нынешнее её состояние это не оправдывает. Хотя, с другой стороны… Вот она утверждает, что ей больше, чем шестьдесят. Никогда не дашь! И дело даже не в том, что она не выглядит на этот возраст. Жесты, мимика, постановка речи, компоновка фраз – будто со сверстницей разговариваешь. Вернее так – сначала воспринимаешь её, как личность, которая может тебе что-то диктовать. Ну а потом всё каким-то несерьёзным становится. Сейчас, например, понарассказывала она мне здесь всякого. То ли ведьма, то ли колдунья потомственная да ещё своенравная. А почему нервная такая? Отчего на эмоции всё время срывается как… обыкновенная женщина? Чёрт! А если насочиняла она всё от больной фантазии? Тоже несостыковочка. Пусть возраст себе прибавила. Положим. Ну а паспорт? По случаю на толкучке купила? Да ещё и на меня корочки про запас по доброте душевной захватила? А деньги, где она их берёт, если всё дело в том, что дама – не в себе? Вот беда-то! Я НЕ ХОЧУ ей верить… Кристя появилась в дверном проёме беззвучно. Я элементарно почувствовал, оттого и обернулся. Плед, на плечики накинутый, ручонками у подбородка сжимает, а конец его как шлейф за ней стелется. Замученная-а-а… Ни дать, не взять девчушка лет двадцати. То ли экзамен завалила, то ли с мальчиком «на всю жизнь» поругалась. Только что слёзы из глаз не капают. Вот же ж чудо! На мою голову… А виноватая-а-а… – Ты сказала мне не всё, Кристина, правда? – поинтересовался я голосом строгого папочки. – Да. Но это тебе и другие могут рассказать, – в тоне её звучало безразличие смертельной усталости. – Но всё же? – мне явно понравилась взятая на себя роль. Кристина кашлянула в запрятанный кулачок и очень равнодушно ответила: – Ты оказался удобным поводом для смерти моей внучки. Ну а она – весомой причиной твоих последних неприятностей. Час от часу не легче! Я чуть не вывернул на себя скворчащую яичницу. – Но я не поэтому пришла. На кухню, – зачем-то уточнила Кристя. – Ты вот тут про мою эмоциональность думал… Я покраснел как рак. И испытал облегчение, что стою к ней спиной, а не лицом. – Я по этому поводу добавлю кое-что, – Кристина грустно вздохнула. – Раньше во мне были чувства. Разные. Я делила их, как принято, на плохие и хорошие. Хорошие – радость, там, любовь – проявляла. Ну а плохие сдерживала. Они, ведь, – плохие, а я – хорошая. Но потом ненависть поселилась в моём сердце. Я знала, что ненавидеть нельзя. Особенно мне. Даже если есть за что. И я, как мне казалось, научилась сдерживать эту ненависть или злость. Но вот вопрос – куда она потом девается, когда её сдерживаешь? Где она проявляется и в какой форме? Или копится-копится, пока не ознаменует окончание какого-нибудь периода глобальной неприятностью… катастрофой? Ну вот как те странности в моей жизни, о которых мы сегодня говорили. Я больше не хочу несчастий. Ни себе, ни другим, поэтому нервничаю, когда нервничается. Зато никакой дряни не остается про запас… Слова угасли. Пауза затянулась. Я обернулся – Кристины уже не было. Помыть ей яблоко, что ли? Может, погрызёт?
только глянул на обилие имен. похоже это сериал. похоже на сценарий с эпизодами. а за эпизодом эпизод, за эпизодом эпизод. ни конца, ни начала, ни продолжения не будет - сериал :grin: когда я был маленьким графоманомчиком, то писал похожий текст. персонажи все новые и новые пытались объяснить мне мои правильные и не_правильные в разных ситуациях мысли и ощущения...
Йееессс! Словились на фантик. :rotfl: Форма главы - пародия на сериал (в разумных пределах). персонажи все новые и новые - двенадцатая глава все-таки (из четырнадцати), причем, роман - не забывайте. ;) [Раньше они были введены. Раньше! Эти - вторая-третья.] когда я был маленьким графоманомчиком, то писал похожий текст. персонажи все новые и новые пытались объяснить мне мои правильные и не_правильные в разных ситуациях мысли и ощущения... - Стоп! Есть - графоманы, есть - интеллектуально озабоченные маргиналы. Почему Вы их рассматриваете оптом? :smoke:
потому что автор, творец, иллюзионист пытается сделать красиво и доступно, равно уродливо, но в сравнении, равно удивительно и необъяснимо простыми истинами, но прекрасно... а любитель просто выражается. я не думаю, что автор прикладывает для этого сверхъестественные усилия. просто о нем говорят - автор, а что бы ни делал графоман - никто не скажет, что он - автор. автором могут назвать правильную женщину, у которой ямки под ягодицами, промежность, расстояние между коленками и поясницей образуют правильный христианский любвеобильно крест, потому что это чрезвычайно красиво и невероятно желанно, и она уже модель. но никто не назовет автором человека - нечеловека - странника по мирам, который не делает разницы между выражаться и представлять. :angelsmiley: поэтому не имеет значения, кто вы, имеет значение то, что вы представляете и не из себя, а для нас, читателей :grin:
Насколько понимаю, углубляемся в дебри зависимость/власть/признание/популяность/мода? :smoke: Хорошо! Давайте вспомним четыре имени: Мишель Эйкем де Монтень, Александр Сергеевич Грибоедов, Агата Мэри Кларисса Кристи, Антонио Сальери. Первого – отнюдь не один современник считал графоманом. Но разве это мешает читать его «Опыты» через четыреста лет с гаком? Второй – был «любитель», не так ли? Однако принижает ли такой факт достоинства его вальса или «Горя от ума»? Третья. О третья! «Относится к числу самых известных в мире авторов детективной прозы и является одним из самых публикуемых писателей за всю историю человечества (после Библии и Шекспира)». И широкая публика предпочитает не знать, каково ей было выписывать приключение за приключением столь ненавистного ей Пуаро. Четвертый? Сальери? Кто помнит его как модного композитора? Помнят как убийцу Моцарта. И то, благодаря не менее модному (автору) Пушкину, сочинившему ужастик на тему «Гений – злодей». Относительно назовут/обзовут: мой учитель английского (И где мои Вы, десять лет!) по фамилии Черепович (ник – Черепок) любил говаривать: «Меня хоть горшком назови, только в печку не ставь». Так вот, если кто-то пишущий/ищущий/страстностраждущий зависим от мнения читающих/внимающих/поглощающих – увы, такому афффтару. У-вы… :wink4:
Никуда я не углублялся, а очень так поверхностно обозначил, что выражение - это желание как-то выражаться, преследуя, возможно какие-то цели (зависимость, власть... а следом независимость, свобода...), а представлять - значит иметь увлекательное представление по теме выражения. Симбиоз в этом смысле с зависимостью от вялотекущего подросткового состояния по жизни, самовыражения - не правило и не исключение; конкретный выбор конкретной личности, у которой выбор есть всегда. Но мое мнение, которое именно я и высказываю объясняет, в чем разница между представлением и выражением. Радует несказанно, когда находится читатель видящий представленное, и не имеет значения реакция читателя оценивающего выражение, которое именно и есть так увышная для вас зависимость :grin: Читатели - это не все, у каждого он свой; ведь нет ничего, настолько вкусного, талантливого, правильного, возбуждающего, что одинаково оценили бы все. Если вы напишите, к примеру, чрезвычайно эротический роман, будьте уверены, что очень много людей не будут его читать лишь потому, что они на уровне гормонального обмена асексуальны, и это чисто физическое неприятие, не говоря о вкусах...
Никуда я не углублялся, а очень так поверхностно обозначил, что выражение - это желание как-то выражаться, преследуя, возможно какие-то цели (зависимость, власть... а следом независимость, свобода...), а представлять - значит иметь увлекательное представление по теме выражения. - Поясните, пожалуйста (по-моему, я не улавливаю Вашу мысль :blush: ).
первое - участие, второе - наблюдение. во втором возможно участие, в первом второго не будет никогда. вы видели себя со стороны? :bigwink:
вы видели себя со стороны? - Это, смотря что, Вы имеете в виду. :smoke:
прямой и переносный смысл. в прямом, вероятно, это были не вы (ужас человеческий это был:-/), в переносном, это такая по жизни ситуация, когда человек видит происходящее с ним не от первого лица, будто камера направлена от его глаз, а откуда-то с иной более объективной точки зрения. он, скажем, помнит не выразительное лицо собеседника, но двух, возможно, более присутствующих на общем плане. и когда это происходит? сразу на месте? при воспоминаниях? где этого не происходит, не происходило? по-моему, если этого не происходит, значит, происходит так, как должно, как было задумано происходить...
Второй вариант - \"да\" и не однократно. вероятно, это были не вы (ужас человеческий это был:-/) - Все равно не догоняю. [Если можно, еще раз. И как для блондинки.]
для розовых сосков: речь идет об астральной проекции, когда сознание между бликами реальности выносит за пределы тела, и нечто имеет возможность лицезреть себя со стороны. например сон, где это не представляется, но реально - кино :angelsmiley:
Стоп! Действительно - астральная проекция? Или - астральный выход? Или - \"выбивание из тела\"? [Обязательно во сне?]
вы - автор, вы пишите об этом, значит, по меньшей мере, понимаете о чем выдумываете :bigwink: нечто имеет возможность лицезреть себя со стороны - нечто имеет возможность лицезреть со стороны то, что мы привычным образом наблюдаем в зеркало, так вероятнее. на вопрос, по существу: предпочитаю не распространяться туда, где пространство за не имением ощущения, опыта, знания, владения является бесконечно спорным :tongue:
<нечто имеет возможность лицезреть себя со стороны> - нечто имеет возможность лицезреть со стороны то, что мы привычным образом наблюдаем в зеркало, так вероятнее. - Нет. \"Со стороны\" - не \"в зеркале\". :smoke: предпочитаю не распространяться туда, где пространство за не имением ощущения, опыта, знания, владения является бесконечно спорным - Принято.
В двух словах не скажешь.В общем: Чёткая построение схемы изложения, сюжета и оригинальное выражение отображаемого объекта Простите,немного сумбурно получилось. Но,что-то в этом роде. :blush: