Я – домашний дух. Раньше-то я духом не был, тем более домашним. По рождению я – вольный ангел. Так в ангелах и ходил бы, но напасти и беды выпали на долю мою. Решил я, видите ли, посмотреть, как людишки живут, как они там не Земле маются. А Боженька, хозяин наш, подумал, что я за девками земными подглядываю. Осерчал он и объявил свою Божью волю – так и сказал, чтоб духу моего больше на небе не было. Будешь теперь, дескать, охранять земную одну фамилию, чтоб им жилось легче. А фамилию-то выбрал, это чтобы мне насолить побольше, самую, что ни на есть банальную – Иванов. Вот я от начала веков за Ивановыми этими и приглядываю. Что и говорить! Хлопот с ними – страшное дело. Так и норовят голову сложить ни за что. Приходится их из всяких передряг вытягивать. Хоть бы раз за все время «спасибо» что ли сказали. Не дождешься! Ивановы вообще – неблагодарные люди, не то что Рабиновичи, скажем. Там – понятливые. Есть у меня приятель, за Рабиновичами приглядывает. Так ему ни забот, ни хлопот – растолстел, раздобрел, разленился. Рабинович-то что! Он коня на ходу останавливать не побежит, и ему, приятелю моему, с бесом, что коня попутал, не договариваться! Рабинович сидит себе спокойно, есть мацу да рыбу и не пугает домового словами нехорошими, не дергает его по делу и без дела – за него родня хлопочет, а эти... А! Что и говорить! Я пьяниц не переношу, а тут наказаньице – как на зло. Целую вечность уже – разливные реки водки. Сами понимаете – Ивановы! А революция чего мне стоила! Этот же Иванов первый на ворота Зимнего полез. Все люди как люди, а он – нет! Герой – понимаешь! Пришлось пули от него отгонять. А их было... Честно вам скажу, как пчелиный рой. Теперь историки пишут: «Зимний был взят без единого выстрела…» Это ничего. После – еще круче. Все люди как люди – кто как устраивается. А Иванов на завод! Так и норовит руки в станок всунуть. Другие в начальники лезут, а Иванов – на ударную стройку. Да по стройке – без каски. Сколько я кирпичей в самый последний момент уже чуть не с головы пооткидывал в сторону! Да, хлебнешь с такой фамилией! Он-то герой, а я – в мыле. Ну нынешнее поколение еще ничего. Более-менее. Не положено в цивилизованное время космической техники слишком много пить. А вот раньше-то что было! Прадедов нынешнего Ваньки Иванова – повытаскивал я из помоек да канав! Ни за что не забуду. Ох и доставали они меня! Все им неймется! Люди как копейку заимеют, так домой тянут, а эти – в кабак! Ну пришел в кабак – сиди спокойно, отдыхай, музыку слушай. Нет же! Морды надо бить. Оглянутся не успеешь – колотят Иванова! Глаз да глаз за ними. Коли б не Божья воля – так давно бы плюнул на них, на Ивановых, и в бесы бы подался. И то легче! Так нет – уж больно я совестливый. Бывало, захлебывается какой-нибудь Иванов в канаве. Я подлетаю – за шиворот держу, чтоб не утонул. Он же, зараза, благим матом кроет. Весь мой дух (в нем еще немного святого осталось) так и дрожит от его слов. А он хохочет! Да! Точно, Бог любит дураков да пьяниц. Он к ним таких, как я, и подсылает, в наказание нам. Мои Ивановы – это насмешка над эволюцией. Время вроде проходит, а они не меняются. Что деды, что внуки – любят водочку да поматериться. Затюкали меня совсем. Один Ванька, увидал меня с пьяных глаз – Кузькой прозвал. Опять беда на мою голову! Нас, ведь, ежели увидят живые люди, да еще обзовут, то мы становимся нечистыми – домовыми. Нам после такого вообще дороги на небо нет. Разве что через ад. Ну я Ваньке этого так не оставлю! Хотя помер уж давно Ванька тот. Душа его исстрадавшаяся в раю обитает – я свою службу знаю. Но все равно – потомкам не прощу. Вот давеча сидит очередной Ванька с дружком своим Колькой, пьют как обычно водку. Жены их по дачам пашут-сеют – весна, одним словом. А они жрут горькую да матерятся как сапожники. Разговоры у них – даже нормальный бес покраснеет: и та – б..., и эта – б..., и все женщины у них – б...! Я со страху вначале в вентиляционное окошко запрыгнул. А потом смотрю, Ванька не дошел до кондиции и меня еще не видит. Слетал я к дружку своему – он с Архангелом Михаилом знается, попросил устроить грозу, да такую, чтобы жены ихние быстрей приехали домой и застали своих балбесов, как говорится, в зю-зю. Не тут-то было! Этот пролетариат полиэтиленчиком накрылся и дальше копошится – домой ехать даже и не подумал. Прилетаю обратно, а эти пьяницы форточку закрыли и дальше пьют. Дождь им не мешает за окном – не каплет. Я ж сквозь щель рамы еле просочился. А Ванька уже так нажраться успел, что меня увидел. Говорит: – Во! И Кузька пожаловал... – дальше ужасную тираду выпускает – и такую мою мать и сякую. Сколько с Ивановыми дело имею, никак понять не могу при чем здесь мать?! Любят они ее сильно или что? Как ни слово, то все через нее, через матушку! Я не знаю куда деться, а Ванька, подлец, продолжает издеваться: – Кузька! Пить будешь, ешкин кот? – ну для него – это еще мягко сказано, конечно. Каково однако! Ешкин кот! Вообразил, что я еще с ним, негодяем, пить буду! Взял я и бутылку ихнюю уронил. Тут оба как всполошились! Колька так не понимает ничего. Для него это просто, как они это обидно называют – полтергейст. А Ванька опять про мать вспомнил и такого наговорил! Ух! Я аж в стенку влип. Колька лепечет: – Вань! У тебя что? Кони? Я знаю, это они болезнь от водки так называют – белую горячку. Много Ивановых от нее страдало, много их от нее полегло. Ванька ему отвечает: – Какие кони! – растакую твою! Не видишь что ли черта? (Это я-то черт!) А Колька: – Точно кони! Кончать надо бы пить, – рюмку в сторону швырнул и из горла булькает. Я от возмущения даже со стенки оплыл. Разозлился и давай все крушить на кухне! Тарелки, кружки, кастрюли – все в ход пошло. Молоточком, что отбивные бьют, я так им обоим по башке да по спине нашлепал! Они уж не знали куда прятаться. Короче, устал я и улетел к дружку, что с Архангелом знается. Тот попросил, чтоб Михаил зарядил молнию прямо в их окно. Смотрю – занавески задымились. Я и успокоился. Знай наших! На утро очень мне обидно было. Просто кошмар! Жены, конечно, их, пьяниц, ругали, на чем свет стоит и тоже по матушке. Они как ужи крутились – оправдывались. Что только не понасочиняли! Дескать, и подрались, и занавеску сигаретой пропалили, и посуду побили, шатаясь. Про меня – ни слова! Ужасно! Вот и получается, сколько веков я с этими Ивановыми маюсь, все понять не могу этих людей – никогда правды не говорят.