Василий Пчелкин, прервавший садо-мазохистские эксперименты, которые я проводил с Дневной Красавицей (или она их проводила со мной, черт возьми?!), отряхнул паутину со своей куртки и сказал: - О, а девушка-то убежала! Не я ли испугал ее? - Нет, Василий, она не из пугливых. Заниматься пошла. Ей зачет по древнегреческому языку надо пересдать! – ответил я, думая «ну ты, Вася, и мудак». - А! Древнегреческий! - воскликнул Василий. – Как же, как же, изучал! Fatum non penis, in manus non regite». Вот, въелась в башку крылатая фраза, а перевод забыл! - Переводиться это так: «Судьба не хуй, в руки не возьмешь!» Только это латынь, вообще-то… - О, чеканная латынь, серебряные звуки! - пропел Василий. Он понюхал воздух, почуяв запах вареных пельменей. - Моя выпивка, твоя закуска, коллега! - и с этими словами извлек из рюкзака бутылку популярного портвейна «три топорика». Разлил напиток в кружки. И немедленно выпил. Затем подцепил жирный пельмень шумовкой, подул на него и отправил в рот, издав громкий чмокающий звук. Я подумал: «Ну, не получилось услужить Афродите, так воздам хвалу Бахусу… И откуда ты только взялся, Василий?» - Из Рязани я… - пробормотал Василий грустно, как будто прочитав мои мысли, и подлил портвейну в кружки. – А ты, коллега, Сережу Есенина чтишь! - Ни дня без его строчки! – ответил я, поднимая сосуд. Мы выпили за Есенина. Пришли два моих однокурсника, принесли коньяк «Московский». Компания образовалась теплая. Хмельной Василий читал нам свои стихи: «Что тебе делать, бедный поэт, здесь, в Москве этой хуевой? Давай, покупай плацкартный билет и ехай в деревню Кукуево!» - Тебя не за это ли произведение из института выперли, коллега? - поинтересовался я. Василий после моих слов сел на корточки и заплакал, растирая пьяные слезы по рябому лицу. Я, желая утешить, похлопал его по спине. Уж занимался рассвет, и пели птицы… На следующий день я тщетно пытался поговорить с Дневной Красавицей. Она ускользала от меня, ссылаясь на занятость. Ее красные сапожки мелькали там и сям в институтских коридорах, завораживая меня и вдохновляя на художественное творчество. Во время лекции по «Авторскому праву» я, как глупый пятиклассник, нацарапал на столешнице сердце со стрелою и надпись: «Я вновь хочу увидеть Тебя с распущенными косами!» А вечером я отправился в душевую. Душевая в общежитии была общая, а на дверях висела табличка: «Девушки моются с 19. 00. до 20. 00., юноши с 20. 00. до 21. 00.» Студенты и студентки, естественно, игнорировали это правило, введенное комендантом, и принимали душ, когда им хотелось. Я намылил свой торс, хорошо натренированный во время разгрузочно-погрузочных работ на станции «Москва-сортировочная». Кто-то прошлепал в соседнюю кабинку… По звуку шагов, легких и торопливых, я понял, что прошлепала некая юная нимфа. Разволновался! Нимфа в соседней душевой кабинке запела: «Влюбленная Офелия плыла себе в даль…» Я узнал голос Дневной Красавицы и подхватил: «Сияла ночь, звенела земля…» - Это ты? – воскликнула нимфа. - Это я! И только шум льющейся воды нарушал вечернюю тишину в эти минуты. - Потрешь мне спину? – подала наконец голос Дневная Красавица и протянула мне из-за перегородки мыльную мочалку своей белой рукою. «Потру, потру, божественная, и спину, и пятки, и шею, и бедра, и все, что есть у тебя, божественная, потру!» - подумал я, беря мыльную мочалку в руки свои. Дневная Красавица оперлась о стену, выложенную кафелем, обеими руками, а я стал тереть ее спину мочалкой. По позвонкам ее, как по камешкам, водил я пальцами. Мыльная пена хлопьями падала на пол. Липли длинные волосы к мокрой коже. И только вздохи да ахи, да шум льющейся воды нарушал вечернюю тишину в эти минуты.