http://ipicture.ru/uploads/100919/YKF5BK9Wxb.jpg Введение « Мне говорят, что я своими утверждениями хочу перевернуть мир вверх дном. Но разве было бы плохо перевернуть перевернутый мир?» . (Дж.Бруно) [1] Эту книгу я пишу, наверное, уже лет 20. Точнее, идеи, высказанные в ней, я начал записывать на бумагу достаточно давно. Сначала они излагались в форме отдельных, не связанных никак между собой, мыслей. Затем я попытался соединить их все вместе в еди-ное, по смыслу, произведение. Оно называлась «Искусство философии». Помню, выпро-сил у друзей старую печатную машинку и тщательно под копирку напечатал на ней весь, достаточно объемный, текст своего произведения. Я не спешил его кому-то показывать и дело тут вот в чем. Оно было написано очень специфическим языком. Языком, почерпнутым из чтения признанных философских авто-ритетов. Но, те, как правило, не любят высказываться просто. Им надо обрядить свои су-ждения в форму малопонятных текстов, насыщенных большим количеством специальных терминов. Так, чтобы читающий человек ничего не понял, но восхитился бы этой непо-нятной красотой высоких фраз. Ради Бога, откройте интернет, наберите там имя одного из последних «гениев» философии, скажем, Хайдеггера, или Дерриду. И попытайтесь прочесть несколько страниц их трудов. Я думаю, вы со мной согласитесь. Так вот. Я тоже захотел причислить себя к сонму «великих». Дал прочитать свое произведение друзьям и знакомым. Конечно, те ничего не поняли. Когда у меня появился компьютер, я перенес текст туда и отправил его по электрон-ной почте нескольким профессорам философии, но из этой затеи, естественно, тоже ниче-го не получилось. Те даже не стали его читать. По крайней мере, ответа я от них не полу-чил. Думаю, взглянув на несколько первых фраз, они уже определили, что язык моего со-чинения обладает очень большим акцентом «неспециалиста». Через него они раскусили, что я только хочу казаться равным им – «хранителям истины», а на самом деле, таким не являюсь. И, в досаде за впустую потраченное время, не прочитав и самой малости, они удалили мой текст со своего компьютера. Ну, что тут поделать. Это их полное право. Читать или не читать. Но только, ей богу, не пойму, почему, «истинные» рассуждения о мире, должны иметь вид невразумительных, малопонятных обычному слушателю, текстов? Я молчу о философах древности, вплоть до мыслителей нового времени. У них был другой язык, сообразно тем вещам, которые окружали их тогда. Понять его, находясь в сегодняшней ситуации, действительно непросто. Но, даже в Средние века, философом в Европе считался только тот, кто был способен изъясняться на латинском языке. Пусть он был хоть «сто пядей во лбу», но если его учение не переведено на латиницу, с ним никто из «ученых» даже не садился за один стол. Создается впечатление, что с тех пор, в мире «научной» философии мало что изме-нилось. Латинские и греческие слова остались, только вплетаются они в ткань современ-ного разговорного языка. И получается что-то искусственное, не настоящее. А преподава-тели философии нам объясняют, что, дескать, за простыми словами не видно глубокого содержания, а если термин отсылает нас к латинским или греческим корням, то за ним, следовательно, скрывается богатая история, а значит, он уже становится не просто словом, но – достоянием человечества, употреблять которое «всуе» нельзя. И только «жрецам истины» - ученым философам, позволено использовать его в качестве инструмента в своих исследованиях мироздания. И пусть обыкновенным людям их «исследования» малопонятны. Им и не надо ниче-го понимать. На университетских курсах философии им все растолкуют (естественно за деньги) простыми словами. Но, говорят доктора философии, мы поставлены следить за состоянием фундамента, на котором держится все научное мировоззрение. И не лезьте в нашу работу. Иначе фундамент рухнет. А на каком языке мы общаемся между собой, пусть вас это не волнует. Не знаю, кого как, а меня это волнует. Очень волнует. И у меня есть много основа-ний полагать, что эти господа, под предлогом поисков истины, просто отрабатывают свой хлеб. Сдается мне, что они пудрят нам мозги. Делают простое сложным, а сложное – еще сложней. «Часто ораторы, недостающую глубину мысли, компенсируют ее длиной.» (Ш. Монтескье) [42] Вышеупомянутый Хайдеггер заметил однажды: «Чтобы понимать Гейдерлинна (это немецкий поэт – романтик 19 века) нужно знать немецкий язык. А чтобы понимать философию, нужно знать философский язык». Я ему отвечу так. А какой язык нужно знать, чтобы понимать, как жить в этом мире? Какой язык нужно знать, чтобы понимать, к чему стремиться? Что ставить «во главу угла», а чему не придавать большого значения? На каком языке надо объяснять - где истина, а где – ложь? В чем есть смысл, а в чем его нет? Знаете, не просто, разбираться в хитросплетениях математических теорий. Или в теоретической физике. Там сотни, тысячи мельчайших «деталей», назначение которых нужно понимать, чтобы отчетливо представлять себе полную картину. Так же и в технике. Чтобы качественно заниматься ремонтом автомобиля, надо досконально знать работу всех его систем. Да, и мир в целом – это безумно сложная система. Сложнее его ничего нет. Но ведь мы не говорим, что, для того, чтобы рассуждать о его фундаментальных законах и механизмах, им управляющих, надо быть профессиональным математиком и физиком и химиком и биологом….. одновременно. Некоторые исследователи, в частности, американский историк культуры Крейн Бринтон [2], предлагают разделять все знание на два вида: кумулятивное и некумулятив-ное. Кумулятивное знание лучше всего иллюстрируется тем, что мы обычно называем ес-тествознанием, или просто наукой. С веками оно постоянно накапливается. А слово нако-пление происходит от лат. cumulatio ( отсюда прилагательное кумулятивное). Ученые от-крывают все новые и новые грани природы. Все новые и новые сведения записываются в научные каталоги. Их количество, со временем, только множится. А это как раз и означа-ет, что знание о природе постоянно усложняется. И значит, также усложняется и язык, на котором это знание преподносится людям. Но существует и другой вид знания. Знание некумулятивное. То, что обычно мы на-зываем знанием гуманитарным. Сюда можно отнести поиски смысла человеческой жизни. Рассуждения об Истине, Боге, Красоте, Справедливости и т.д. Видно, что, с течением веков, люди по-разному смотрели на все эти феномены. Некоторые выделяли из них что-то основное, чему, по их мнению, подчинялось все остальное. Другие – искали схему наилучшего взаимодействия между ними. Но тут не происходило накопления «научных фактов». Человеческие ценности, со временем, не умножаются. Сегодня их столько же, сколько было и тысячелетие назад. Просто, происходит «жонглирование» одними и теми же, «вечными» вопросами и ответами. Меняются местами слова в предложениях. Акценты во фразах. То, что вчера казалось несомненным, сегодня подвер-гается сомнению. А то, что раньше было мелким и незначительным, вдруг оказывается в центре всеобщего внимания. Так вот, в этом смысле, если бы Платона, к примеру, можно было бы чудесным образом перенести в наше время, он наверняка, в разговорах об основах бытия с современными мыслителями, чувствовал бы себя в своей стихии (если конечно, для такой беседы, нашелся бы переводчик). Рассказ о таком, некумулятивном знании, не предполагает какой-то особенной, есте-ственнонаучной сложности. Ведь здесь не надо придумывать новые слова для обозначе-ния вновь открываемых явлений природы. Тут просто надо показать новые логические связи между давно существующими феноменами. А это можно сделать на простом языке общечеловеческого общения. Надо создать новый миф, взамен устаревшего. Вместо мифа о черепахе, стоящей на спине кита, плавающего в безбрежном океане, нужно объяснить причины стабильности бытия, например, единством и борьбой противоположностей. Или – законом сохранения материи. Вместо мифа о боге, принять миф о неотвратимости зако-нов природы. Вот и все. И сегодня все больше и больше гуманитариев, в том числе и философов, с высоко-парного наукообразного умствования, переходят на обычную человеческую речь. Но дело тут осложняется одним, очень важным обстоятельством. В своих разговорах между собой мы же все хотим достичь истины. А для этого мы должны одинаково представлять себе то, о чем говорим. В философии это называется - «на берегу договориться о терминах». Возьмем такой пример. Вот, несколько философов собрались, чтобы поговорить о свободе. Но, один из них понимает свободу, как свободу выбора одной из нескольких, существующих возможностей. Другой утверждает, что свобода – это неопределенность чего-то в пространстве или времени. Третий считает что свободой может называться толь-ко одно - освобождение от каких бы то ни было пут и «парение» в абсолютной пустоте окружающего пространства. Для того, чтобы вести дальше разговор, им надо, каждому из имеющихся у них определений свободы подобрать собственное имя. Некий термин, по произнесении которого, они бы уже точно знали, о чем идет речь. То есть, каждый из них, как бы ставит себя на место других, чтобы более объективно судить об общей картине. А результатом является то, что вместо одного слова – свобода, появляются три разных тер-мина ( в нашем случае – свобода воли, индетерминизм и экзистенция). Вот так, вроде все они хотят добиться большей ясности, а на деле происходит лишь усложнение «внутренне-го» языка их общения между собой. Возникает философский парадокс. Язык усложняют именно для того, чтобы его уп-ростить. Некая группа людей собирается для сотрудничества в поисках «истины». А по-следняя возможна будет, только если каждый член этой группы передаст в общую копил-ку свою часть знаний. Но знания одного не похожи на знания другого. Знаний становится много, а значит, становится много и терминов для их обозначения. Для людей внутри группы все эти термины понятны, поскольку «переведены» на язык их собственных зна-ний. Они изначально договорились об их однозначном толковании. Но для внешних, по отношению к этой группе, слушателей, язык, на котором общаются члены группы между собой, кажется очень сложным, поскольку он содержит множество терминов, сути кото-рых им никто не растолковывал. Простота – хуже воровства, говорят приверженцы «научной» философии. И все больше и больше погрязают в трясине специальных терминов, как им кажется, прояс-няющих общую картину мироздания. В другую сторону идут религиозные мистики. Мак-симально упрощая свою речь, они, в конце концов, скатываются к тому же. Их никто не может понять, потому что за простыми обыденными словами они прячут подчас абсолют-но непонятное содержание. Не стоит уподобляться ни тем, ни другим. Чтобы убедить всех в собственной версии толкования мира, надо рассмотреть пред-мет исследования со всех мыслимых позиций. На всех мыслимых «языках». А их много. Тогда, сколько надо написать томов текста, чтобы стать убедительными для всех? Жалко то, что никто не станет читать эти тома. Всем надо объяснить все коротко и просто. По-этому, здесь, я не буду пытаться много раз, на разные лады, «пережевывать» одни и те же мысли. Постараюсь все формулировать ясно и доходчиво. Ведь, как известно, «Ясность – это вежливость философии».( Люк де Вовенарг) [3] Поэтому, попробую стать вежливым, по крайней мере, для образованных людей, любящих иногда задумываться над «вечными вопросами бытия». Я не собираюсь убеждать всех в своей правоте. Потому что не пре-тендую на научность моего «исследования». На научность исследования об основах строения мира не может претендовать никто. Мне достаточно, чтобы мой рассказ стал убедительным для кого-то. А других, заставил бы задуматься о том, что не все так сложно устроено в этом мире, как они до сих пор себе представляли. Основы построения тотальной системы «Пусть это все – тщета одна, лжемудрость, Но чарами своими хоть на время Она смогла заворожить страданье иль скорбь, и вызвать мнимую надежду, могла вооружить тройною сталью безмерного терпенья, грудь страдальца». ( Дж.Мильтон) Потерянный рай. Никто не любит изучать философию. Все очень скучно, уныло, какие-то непонят-ные термины – экзистенция, редукционизм, трансценденция…. Но если кто-то произно-сит: « Слу¬шай старик, да ты – философ». Вам почему-то становится приятно. Вы пони-маете, что этими словами Вам хотят выразить свое уважение, хотя, казалось бы, какое уважение можно испытывать к су¬хому книжному червю, отринувшему все плотские на-слаждения ради так называемого «служения Истине». Но, в том то и дело. Люди научились разделять понятия - философия, как академиче-ский курс, который необходимо прослушать, чтобы получить возможность дальнейшего обуче¬ния по выбранной специальности, и философия, как набор правил, основан¬ный на внутренних законах мироустройства, который помогает в решении всех важ¬ных жизнен-ных проблем. Инстинктивно, глядя на университетских преподавателей философии, мы пони¬маем – это не философы, это доктора философии, как обозвал их однажды Альбер Камю. ( Шопен¬гауэр их еще называл – «философских дел мастера»). Многие доктора фи-лософии похожи на кассира в банке. У него на руках всегда много денег, но они принад-лежат не ему. Философ, размышляем мы, должен быть неким иным, и знать он дол¬жен нечто иное. Такое, что помо¬гает переживать невзгоды, и не дает терять голову в минуты счастья. И еще, он должен знать ответ на любой вопрос. Подошли, спросили, и все стало ясно. Ну, хотя бы, несколько прояснилось. Жил в древности такой мыслитель – Пифагор. Обратился однажды к нему ученик со словами: «О, sophicos!», то есть «мудрец», на что Пифагор ему ответил: «Я не мудрец, я только любитель мудрости. Всё могут знать одни лишь Боги». А любитель, по-гречески, Phil. Так и родилось слово Philo – soph. То есть, любитель мудрости. Но может быть, вся эта сцена произошла уже после того, как было озвучено слово, обозначающее любовь к богине мудрости Софии. Philo – Sophia. Кто знает? И с тех пор повелось в мире, разли-чать лю¬дей не только по полу или цвету кожи, но также и по причастности их к некоему сакральному знанию, именуе¬мому философией. В то древнее время уже существовала каста жрецов, теперь к ней добавилась и каста философов. Потом, из последней, выделится еще и каста ученых. И так, тремя колоннами, бу¬дут маршировать они по миру, вплоть до нашего времени, иногда объединяясь между собой, иногда раскалываясь на непримиримые лагеря. Это – интеллектуальная элита человече¬ской цивилизации. Ее коллективный мозг. Предназначенный постоянно овеществлять в предметах культуры ее самобыт¬ность перед миром «неживой» природы. Вообще говоря, куль¬тура – это продукт любой деятельности, любого из членов общества. Всякий, кто произнес хотя бы одно слово – уже есть культурный человек, поскольку из этого слова, произнесен¬ного уникальной, неповторимой личностью, рождается Новое, идея, которая, странст¬вуя по свету, завладевает умами и незаметным ручейков вливается в могучее общее знание. Даже пьяница, умалишенный, ребенок, любым своим словом возвещают миру о вновь созданном, возникшем из их индивидуальности и потому неповторимом, творении сущего. Своим криком они уже требуют, чтобы и их слабый голос был услы¬шан властителем этого мира и учитывался им при формировании объективной картины происходящего. Не существует принципиального различия между элементами культуры. Все они, от простого восклицания до многотомного произведения великого худож¬ника, суть символы не¬коего метаязыка, предназначенного для сплочения отдельных индивидуумов, в единое культурное сообщество. Но одно дело, говорить о куске мяса, и совсем другое дело – говорить о Боге. Объекты этого мира, так называемые «вещи», имеют разный содержательный объем. Например, слово любовь, уже подразумевает внутри себя некую глубину. Опросив несколь¬ких людей, мы получим разные определения этого слова. Хотя, безусловно, в них будет что-то об¬щее. Тут уместно вспомнить притчу о слоне и четырех слепых мудрецов. Собрались как-то четыре слепых мудреца, чтобы решить, что же такое слон? Один из них пощупал хобот, другой – хвост. Третий –массивные бивни, а четвертый – его огромные ноги. И, естественно, все они разошлись в определении представленного перед ними объ-екта, под названием слон, поскольку находились каждый на своей точке его ощупывания. Так и в реальности. Каж¬дый человек находится в мире в определенной точке пространст-ва-времени. Но главное, он является уникальной, неповторимой личностью, и восприни-мает мир совсем не так как дру¬гие. То есть, каждый из нас всегда имеет свою точку зре-ния на окружающий мир. И если перед нами находится предмет очень большого содержательного объема, например – вселен¬ная, как мы, люди, можем договориться об одинаковом ее определении. Ведь мы рассматриваем ее с абсолютно разных позиций. Тем более, если сами находимся внутри этого предмета. И не имеем никакой возможности «отойти от нее подальше, чтобы лучше рассмотреть». Так вот, имеется определенный сорт таких вещей (слонов) о которых, вследствие их громадного содержательного объема, нельзя сказать ничего более-менее объективного. Некоторые из них мы уже назвали: любовь, вселенная. Добавим к этому – счастье, смысл жизни, долг, вера, истина и т.д… Но главным словом этого типа конечно будет слово Бог. Это объект, который внутрь себя вме¬щает Все. Что о нем говорить? Остается только молиться. Но имеется и другой сорт объектов. Объекты почти ничего внутри себя не содержа-щие, этакая форма без содержания. Так называемые, физические и математиче¬ские абст-ракции. И главным из них будет математическая точка. Как не поворачивай эту точку, как не гляди на нее с каких-либо точек зрения, точка она будет только точкой, и ничем иным кроме точки. Это абсолютно объективный предмет, в противоположность абсолютно субъективному Богу. Сюда можно отнести и понятие числа, поскольку оно есть не что иное, только как совокупность точек. Множество точек. И ничего больше. Парадокс здесь состоит в том, что хотя, как и Бога, в окружающей нас реальности ника-ких точек и чисел обнаружить нельзя, это всего лишь логические абстракции, но, в отличие от Бога, всем разумным людям можно договориться об одинаковом понимании этих вещей. Что не удивительно, ведь они вообще не имеют никакого внутреннего содержания, а значит, глядя на них, все видят одно и то же. И вот, на этом основании возникает культурный феномен, называемый наукой, цель которого, объединить общество на основе одинакового видения некоторых вещей и этим достичь общего согласия на какие-либо действия. Проще говоря – способствовать обще-ственному прогрессу. На основе математических абстракций наука строит абстракции физические, напри-мер, абсолютный вакуум, абсолютно твердое тело, равномерное движение, элементарная частица, электрический заряд и т.д. Эти «объекты» тоже имеют внутри себя мало содер-жательного объема, а значит, и о них возможен максимально объективный разговор. И вот, из них, как из маленьких кирпичиков, вырастает вся огромная громада научного зна-ния. Ведь как размышляют ученые? Поскольку о кирпичах мы договорились, видим их все одинаково, так да¬вайте любой объект боль¬шого содержательного объема сведем к простой сумме этих основополагающих кирпичей. И тогда мы легко разрешаем, к приме-ру, парадокс слона. Нам даже не нужно до него дотрагиваться, чтобы сказать, что слон – это объект, состоящий из атомов, молекул, ну и того подобного. Правда тут возникает некое недоразумение. Глядя на предметы окружаю¬щего мира, я не вижу всех этих атомов и молекул, из которых те, якобы, состоят, а наблюдаю все те же, субъективно окрашенные образы этих предметов. И, чем предметы «больше», тем образы все размытее. Ученые мне говорят: – ерунда. Просто ты не умеешь наблюдать, так как это умеем делать мы. У тебя в руках нет научных инструментов для таких наблюдений. Я на словах соглашаюсь с ними, оставляя все же право последнего слова за собой. Если мы «отдали» объекты малого содержательного объема в руки ученых, естест-венно, вещи с очень богатым внутренним содержанием нужно отдать другим деятелям культуры - священни¬кам. У них противополож¬ный подход к способам описания мирозда-ния. Они рассуждают так. Не надо весь мир разбивать на какие-то мифические кир¬пичи. Ведь, наблюдая, таким образом, мы не заметим сам феномен, а все внимание переключим на изучение его частей. Это в корне не верно. Нужно всегда рассматри¬вать весь предмет целиком, не раскладывая его на части. Но тогда, получается, мы не сможем никогда соз-дать конкретный образ предмета, поскольку, как только мы переключаем внимание на конкретные его особенности мы тут же теряем целост¬ность его восприятия, в которой как раз и кроется «истинное» его лицо. Как тут быть. Смотреть на глубоко содержательный феномен и молчать. В крайнем случае, молиться на него. Да. А разговор – это ложь. Язык – это детали, которые заслоняют общую картину. Но как возможно довести свое видение мира до зрителя без разговора с ним? И ре-лигия находит ухищре¬ние. Немного поступаясь Исти¬ной, она пытается выразить «тяжеловесные феномены бытия», в некоторых сугубо субъективных, но все-таки образах, о которых можно рассказать всем. Так называемых мифах. И пусть тут присутст-вуют некоторые конкретные детали, Но в целом, таинственность картины должна намного перевешивать ее «обыденную» составляющую. Потому что, чем непонятнее религиозный символ, тем больше зрителю предоставляется самому возможность «домыслить» его под себя. Под собственное мнение о всех этих вещах. Говоря другими словами, в мифах, религия дает человеку материал, из которого он волен сделать все, что пожелает. И, кроме того, наблюдение этой таинственности, всюду разлитой в природе и в предметах культуры, а особенно, в религиозных откровениях и мифах, дает человеку некую дополнительную жизненную энергию, чтобы придать ему силы для каждодневной суетной борьбы за «кусок хлеба» и «место под солнцем». Но об этом мы далее еще поговорим. Итак, что мы имеем. Мир вокруг состоит из объектов с небольшим внутренним со-держанием ( или вообще без такового, как напр., точка и ее пространственный образ – число) и с очень большим содержа¬нием (Бог – вме¬щает внутри себя все сущее). Первые из этих объектов входят в нашу культурную среду посредством науки, вторые – посредством религии. Научные высказывания достаточно объек¬тивны, то есть – одинаково понимаемы большим количеством людей, поскольку строятся на анализе поведения предме¬тов, которые со всех точек зрения видятся одинаково. Рели¬гия, пытаясь постичь абсолютную Истину, высказывается очень субъективно. Это не удивительно. Ведь она хочет говорить только о вещах, обладающих очень большим содержатель¬ным объемом, а значит, выглядящих по-разному с разных точек зрения. И вот тут мы, наконец, подбираемся и к понятию философии. Философия, в этом контексте, это та¬кой же культурный феномен, как наука или религия, но, претендующий на не¬что большее, чем каждый из них. В своем описании мира она стремится соединить и научный, и религиоз-ный подход, приправив все это языком искусства. Предме¬том философских размышлений становятся достаточно богатые по содержанию объекты, причем в их анализе философы претен¬дуют на научную глубину. Мы понимаем, что обеих этих целей одновременно не достичь, как и не объять необъятное. Но такая попытка восхищает хотя бы одним своим вызо¬вом расколдо¬вать тайну, под названием реальность. «Кто хочет невозможного, мне мил.» (Гете) [5] Философия – это ностальгия по реальности, тяга погрязшего в искусственной суете человека к настоящему, к тому, чем является и он сам. Не вещью, не богом, но – вечным собирателем вещей и ниспровергателем богов. Вся проблема философии состоит в един-ственном вопросе. Как выразить реальность посредством «нереальных» символов? Но принципиальная неразрешимость этого вопроса, невозможность застывшими словами описать постоянно изменяющуюся действительность, как будто не волнует, гоняющихся за призраком Истины, философов. Они все пишут и пишут свои тексты, понимая, что предмет их исследования далек от возможности его научного анализа. Хотя и его можно анализировать, раскладывать на части, на субстанции. Открывать законы их существова-ния. Только вот подтвердить этот анализ научными данными нельзя. Вернее, не так. Лю-бая философская система, в любом случае, обязана объяснить любые научные данные. Иначе это будет уже не философия. Ведь она претендует на то, чтобы стать основой всех наук. А как может называться основой учение, не способное объяснить то, что получено в результате научных экспериментов? Поэтому, философия оперирует в своем анализе ми-роустройства наиболее общими понятиями, с тем, чтобы в чистом виде их никогда нельзя было бы обнаружить экспериментально. Но они угадывались бы, как некая невидимая основа любого события, вынуждающая его происходить таким, а не иным образом. В пример возьмем философию христианства. Сначала она была целиком основана на священном писании. В ветхом завете строго описано как был создан этот мир, кто его основатель, и каким образом происходит общение между всеми «элементами» этого мира. Из Книги Бытия известно, что на шестой день творения создал Бог разных животных и их властителя - человека, по образу и подобию своему. Для того уровня развития науки этих слов было достаточно чтобы принять подобную концепцию в качестве научной истины. Все равно ведь не проверишь. Но к 19в. накопилось много фактов, противоречащих этой концепции появления человека. И наконец, Ч.Дарвин создал теорию эволюции, которая, постепенно, завоевала умы всех здравомыслящих людей. Это стало неоспоримой научной истиной. И христианству, в лице католической церкви, надо было как-то выходить из затруднительного положения, в котором она оказалась, из-за того, что упорно отстаивала библейские постулаты. И она выпуталась. Отцами церкви было заявлено, что библия – это своего рода, знак, символ веры. Все, что там написано, надо понимать не буквально, а образно. Это не философский текст, а религиозный. Но на основе этого текста, сказали они, было создано учение, которое уже обладает всеми признаками философской системы. И оно представлено ими для всеобщего обозрения в качестве универсального средства, объясняющего любой научный факт. Это направление философии имеет название неотомизм. По латинскому имени Фомы Аквинского – христианского философа 13в. Не будем сейчас погружаться в анализ этого философского направления. Обратимся лишь к трактовке ею факта эволюционного происхождения жизни на земле. Понимаете, говорят неотомисты, существует второй закон термодинамики, утверждающий, что все на свете движется в сторону разрушения. Повышения уровня хаоса, по-научному называемо-го энтропией. Но ведь жизнь-то, наоборот, по мере эволюционного процесса, все более и более усложняется. Почему? Да потому, что в ее основе лежит божественная целенаправ-ленность. Невидимый бог в каждое живое существо, в отличие от неживого, изначально, в момент рождения, вдыхает идею его дальнейшего развития в сторону все большей гармонизации, все большей устремленности к «своему родителю». Библейский бог создал человека за один день. Это конечно сильно утрировано. Как и любой миф. В реальности же, бог до конца еще не создал человека. Он продолжает его создавать все время, все грядущие века. Постепенно, эволюционно. Но одно то, что мы люди выбираем все-таки сторону ненасильственного развития цивилизации, говорит в пользу его усилий. Диалектически, философия видится как постоянно совершаемый переход от религии к науке, от субъективного к объективному, от веры к разуму, переход, в котором важно сохранить преемственность старого, отжившего свое, но остающегося в чувственной памяти людей, знания, и вновь открываемых, научных истин. Тут важно не уклониться в ту или другую сторону, пройти как по туго натянутому канату, и результатом этого будет произведение, в котором личный взгляд философа сольется с объективной общественной идеей, и это слияние позволит ему покинуть пределы времени и остаться навечно существовать в культурном багаже всего человечества. Как менее значимую часть философии мы выделяем искусство, хотя, если отталки-ваться только от прилагательного «искусственный», сюда можно отнести все, сделанное человечеством, за все время его существования. Но в нашем контексте непосредственно к искусству мы отнесем только человеческий «мусор». Шедевры же искусства, его квинтэс-сенция – это уже не что иное, как философские «тексты». Конечно, музыку Баха сложно назвать философским «текстом». Но разве это «мусор». Да, тут я видимо перегнул. Искус-ство не «мусор». Искусство – это философия, еще не достигшая высот своего обобще-ния, но делающая к ним первые шаги. А философия – это квинтэссенция искусства. Ис-кусство, возведенное в квадрат. Все вокруг искусственно, поскольку закончено, сформулировано, высказано, созда-но. Даже реальность – искусственна, хотя искусство – реально. И в этом смысле, искусст-во является тем первичным материалом, теми «словами», тем «языком», на котором стря-пают свои суждения религиозно-научно-философские деятели. Просто ему недостает объ-ективности, чтобы рассматривать художественное произведение в качестве научной тео-рии, или – глубины, если смотреть на него, как на источник мудрости. Это – отклик рядового человека на рядовое событие. «Если кто-либо назвал что-либо искусством — это искусство».(Доналд Джадд). [4] Например, подошел к художнику человек и попросил написать его портрет. Чем будет являться этот портрет. Конечно – произведением искусства. И тут не важен уровень мастерства этого художника. Так же обстоят дела и с поэтами, и с музыкантами. Сочинил строчку поэт, продудел на дуде музыкант – вот вам и «художественное произведение». Да, что там говорить. Все, что совершает человек в процессе своей жизнедеятельности, может являться объектом его авторского права. Но нужно понимать, что, и великий философский текст, и даже научный трактат – это, прежде всего, предметы искусства, а потом уже и все остальное. Именно в таком качестве, через столетия, вытащив их из праха забвения, будут рассматривать их историки и археологи. Попробуем теперь для наглядности изобразить некое подобие схемы вышерассмот-ренных видов культурной рефлексии человеческого общества. Составим систему коорди-нат, по од¬ной оси которой отложим внутренний содержательный размер феномена бытия, описываемого этими видами, а по другой оси – объективность их рассказа о нем миру. Из этого ри¬сунка уже все ясно. Там, где предметы предельно тотальны, где нельзя «по определению» договориться об их одинаковом понимании – там главенствует религиозный способ изображения действительности, где максимальная объективность, где все примерно одинаково понимают представлен¬ную им картину – там наука, а в промежутке между ними философия, и, как ее менее значимая часть – искусство. Конечно, все это предельно идеализировано. В реальности, каждый из выше-перечисленных видов культурной деятельности пытается рассказать всем обо всём. Но только проще всего, у священника получается почему-то рассказ о боге, у ученого – об атомах, а у писателя – об обыденных вещах, окружающих человеческое существование. Религия, наука, философия, искусство – у каждого из них свой язык для описания объек-тов этого мира, и лучше всего он работает внутри их «личной» территории на пространстве культуры. Там он более понятен. Доводы, приведенные на нем, более аргументированы. А попытка выйти за пределы области его удачного применения, в другое культурное поле, какой бы талантливой она ни была, будет рассматриваться творческими деятелями, работающими в этом культурном поле, как вероломное нападение на принятую здесь систему ценностей. И их ответ на это, я думаю, будет адекватен. Итак, мы выделили философию, как особый вид интеллектуальной деятельности, отличный и от науки и от религии, целью кото¬рого является рассказ обществу о значимых явлениях сущего, причем рассказ этот должен вестись со всей строгостью научного исследования. А как строится научное исследование? У ученого изначально имеется, пока не связанный между собой, набор неких научных данных. Он пытается связать их в некоторую, логически обоснованную общую схему, в которой, каждому из данных, стано¬вится в соответствие определенный элемент этой схемы. Затем приходят новые научные данные. И если они укладываются в рамки предложенной схемы, если им отыскивается на ней соответствующие элементы, такая схема обретает уже статус теории, с которой вынуждено считаться все научное сообщество. Так как философия – не наука, теорию здесь не построишь, но необходимо и здесь, чтобы привлечь внимания рационально мыслящего человека, выстроить особую схему, картину мироздания, состоящую из неких элементов, логически связанных между собой. Причем эта тотальная схема, называемая еще философской системой, должна распасться на 3 более мелких схемы, раскрывающие общие аспекты этой системы, ее конкретные проявления и ее индивидуальные особенности. Только тогда общественное сознание может принять эту систему в качестве образца высокохудожественного творчества. Возьмем такой пример. Создание проекта некоторого механизма. Сначала на бумаге или на экране компьютера мы делаем общую функциональную схему работы этого уст-ройства. На данном этапе нам не надо разрисовывать каждый винтик, соединяющий части нашего механизма. Главное здесь, выделить основные детали механизма и определить связи, возникающие между ними в процессе его функционирования. Это нужно для понимания принципов его работы. Нужно показать, что эти принципы строятся на известных логических основаниях и могут быть воплощены в конкретном устройстве. Если на этом этапе у нас получился, к примеру, вечный двигатель, то какой смысл нам продолжать дальше работу, если наша задумка противоречит всем законам физики. Затем мы создаем конструкцию нашего механизма. Мы делаем детальный чертеж всех его частей. Вплоть до самых мельчайших. Это необходимо чтобы по нашим чертежам другие люди смогли воспроизвести его на их инструментальном оборудовании. И наконец, мы делаем спецификацию нашего проекта. То есть, мы выбираем конкретные материалы, из которых должны выполняться его детали. Тут уже мы вносим некоторый простор для индивидуального воплощения нашего проектного решения. Материалы, имеющиеся у нас под рукой, могут отсутствовать у других и наоборот, хотелось бы применить в нашем устройстве определенный материал, но в данный момент он нам недоступен, хотя другие вполне могут его использовать. Поэтому иногда мы даже не указываем тип самого материала, а указываем только пороговые значения некоторых его физических характеристик ниже или выше которых отклоняться нельзя. Все, наш проект готов. Теперь все могут, поняв принципы функционирования предложенного механизма, изготовить его из подручных материалов и пользоваться им в решении собственных насущных задач. То же самое должно происходить и при построении философской системы. Сначала мы должны представить так называемый, логоцентрический план обозрения сущего. Он выполняется так. Мы сами как бы выходим за пределы нашего мира и оттуда его наблю-даем подобно тому, как физики наблюдают на своих ускорителях поведение малейших частиц вещества, «забывая» что сами они, и их наблюдательные приборы, также состоят из этого же вещества. В философии такой акт называется трансценденцией. Оторвавшись ото всей, окружающей нас в данный момент конкретики, «взлетев над суетой человече-ского муравейника» тут, мы должны сделать как бы фотографический снимок всего су-щего «сверху», и, опираясь исключительно на логику, показать его элементы и основные связи, возникающие в процессе его функционирования. Нам легче, чем инженерам-конструкторам, у нас меньше ограничений, да, наверное, их и нет совсем, поскольку, мы ограничены только логикой, а логика – это такой язык общения рационально мыслящих людей, на котором объяснить можно все что угодно. На второй стадии нашего философского проекта мы должны описать внешний мир, видимый изнутри человеческого тела. Так называемый, антропоцентрический план обо-зрения сущего. Ведь то, что мы логически объяснили мир, никак не объясняет нам, поче-му в нашем конкретном опыте мы не наблюдаем все эти общие субстанции, а имеем дело лишь с данными собственных органов чувств, с помощью которых мы можем только ощущать близлежайшую окружающую реальность. То, что мы лично видим вокруг, это для нас абсолютная истина, а не какие-то абстрактные рассуждения об общих законах строения вещества. И поэтому, чтобы придать нашей философской системе более закон-ченный вид, нам нужно общую логически обоснованную схему наполнить конкретным содержанием. Через наш личный опыт взаимодействия с миром найти и показать приме-ры того, что общая схема верна. Надо воплотить ее в живую конструкцию, которую может воспроизвести каждый человек у себя в мозгу. И повернувшись по сторонам, тот с удивлением обнаружит ее в окружающих его вещах и их взаимоотношениях друг с другом. И несомненно уверится в том, что действительно, общая схема работает и в условиях его личного общения с окружающим миром. Но не все так просто. Дело в том, что все люди по-разному ощущают этот мир. И связано это с уникальным строением органов чувств каждого человека. Кто-то хуже слы-шит, но лучше видит. Кто-то, наоборот. Есть дальнозоркие люди, есть близорукие. Ме-диумы, экстрасенсы, чревовещатели и т.д. То есть, мир внутри человека, это совсем не мир вокруг его. Он искажен, опосредован человеческой индивидуальностью, уникально-стью строения конкретных органов чувств. И как нам рассказать другим о нашем личном опыте, если то, что мы видим, другие могут и не видеть. Да и то, что мы видим сами, мо-жет в реальности и не существует, а это просто результат ее искажения в нашем мозгу. Ведь, как известно из физики, свет преломляется, проходя через среду. Так «преломляет-ся» и реальный мир, а то, что мы видим, есть не что иное, как его образ, впечатанный в наше сознание, застывший, а значит, уже не живой. Что же делать? Есть нечто, внутри каждого человека, что не искажает окружающую реальность, по-скольку между нею и им нет никакого посредника. Это нечто называется Я. А мир, види-мый изнутри этого Я, будем называть эгоцентрическим планом обозрения сущего. Я не может видеть или ощущать. Оно только чувствует. А как можно усомниться в собственных чувствах? Я испытываю страх. И значит, существует что-то, что меня стра-шит. Это не подлежит сомнению. Другой, находясь в этом же месте, будет радоваться. И это тоже для него будет несомненно. А что в реальности? С этого плана рассмотрения ми-ра, реальность – это не «научная» реальность, рассматриваемая с высот логоцентрической трансценденции, а реальность «религиозная», то есть, некоторое внешнее Я с которым непосредственно общается Я внутреннее. Казалось бы, этот взгляд на сущее излишен. Но мы должны показать полную картину, иначе это будет уже не философия. Аппелировать нужно не только к разуму, но и к чувствам. Три вышеперечисленных плана обозрения мира всегда прослеживаются в любом высказывании, в любом тексте, в любом культурном проекте. Где-то, явно. Где-то, неявно. Где-то, с преобладанием чего-то одного. Где-то – другого. Их можно определить еще иначе: 1. Общее представление о предмете путем определения его относительно некоторого, одинакового для всех, знания. 2. Его конкретные отличия от «соседей», и 3. Чисто субъективное настроение, которым окрашено восприятие предмета. Очень яркий пример подобного разделения описания существующей действительности на три разных точки его обозрения дает нам библия. Тут вводится как бы три «наблюдателя», «контролирующих» жизнь людей на земле. Первый, Бог-отец, смотрит на всех с небесной высоты. В нем самом нет ничего человеческого и поэтому его Суд абсолютно беспристрастен. Второй, Бог-сын, одной своей частью, принадлежит людям, и живет он не где-то там, а здесь, вместе с нами. И поэтому неудивительно, что разговор свой он строит на основе притч. Общее «видение ситуации» он всегда облекает в показ конкретного события, происходящего с конкретными людьми. И, наконец, третий «наблюдатель», Бог-святой дух. Он ничего не говорит, не судит, но придает духовность всем нашим поступкам. То есть, дает нам окончательную уверенность в необходимости их совершения. Исторически впервые, человечество взглянуло на окружающий мир, как это ни странно, именно логоцентрически. И отражением этого процесса в феноменах культуры стала древняя натурфилософия. Человек жаждал действий. Но он был одинок в этом суро-вом мире, перед игрой разъяренных стихий. Кто-то, самым необъяснимым образом, сжи-гал пожарами его жилища, затоплял наводнениями его посевы, покушался даже на саму его жизнь, острыми клыками диких животных. Чтобы действовать в таких, сугубо неопределенных условиях, нужна была простейшая, самая примитивная схема, связывающая приход одного события с окончанием другого. Но одного факта существования такой схемы было мало. Необходимо, чтобы она стала объективной, «истинной», чтобы одинаково интерпретировалась всеми его соплеменниками, ибо только вместе, сообща, преследуя одну и ту же, единую для всех цель, они смогли бы противостоять ужасу окружающей неопределенности. Попытка избежать этого ужаса в бессознательных ритуальных телодвижениях, была заменена разговором с ним, олицетворенным в образах богов, разговором, ведущемся на единственном предназначенном для этого языке, понимаемым всем существующим, поскольку оно существует объективно – на Логосе. Но история продолжалась. Количество знаний, добытых при помощи Логоса, становилось все больше, и постепенно единая натурфилософия стала распадаться на ряд более узких областей, называемых науками, что было вызвано усиливающейся специализацией богов, с каждым из которых нужно было говорить по-своему, в соответствии с его индивидуальным характером. Единый, общий для всех, мир стал делиться, но не просто на части, а на определенные, поименованные части, и этим фактом, пока еще внешне не осознанным, в культурную рефлексию была введена антропологическая проблематика. Один гражданин полиса теперь стал ремесленником и начал рассматривать мир с точки зрения созидателя, другой же – воин, рассматривал его, как разрушитель. Третий же стал философом и занялся тем, чтобы приводить к общему знаменателю, крайние точки зрения. Аппелируя к непререкаемой достоверности логоса, он, в то же время, оставлял в своих произведениях некоторые неясности, пробелы, чтобы каждый конкретный слушатель мог заполнить их по своему желанию, именами любимых богов. Вот эти вот, вызванные к жизни стремлением обоб-щить разорванное временем знание, неясности, допускающие толкование одного и того же явления с разных, подчас противоположных позиций, взяли на вооружение софисты, а потом и схоласты, и так смутили своими эклектическими взглядами общество, что оно все больше отворачивалось от философии, ища убежище в религиозном мировосприятии. Так называемые «приверженцы истины» - софисты первыми смутным образом почувствовали, что убедительность отвлеченных рассуждений усиливается, если в их ткань включить кругозор конкретного человека, который, тем самым, как бы оспаривается на его же собственном, «родном» языке. Иначе говоря, в своих монологах они обращались не к какому-то высшему авторитету, мифическому Богу-Логосу, а к конкретной толпе, с которой, в данный момент они имели дело, и с позиций которой они пытались нарисовать выгодную им, общую картину. Стараясь получить как можно больше выгод от неожиданного открытия, софисты, в своих произведениях, намеренно затушевывали этот прием, объясняя, неизбежно возникающие в этом случае противоречия, либо недостаточным познанием природы, либо, хуже того, ошибочным ее познанием другими, в отличие от собственной непогрешимости. Так продолжалось до тех пор, пока Декарт не сформулировал свой знаменитый тезис: «Мыслю, следовательно существую». Этим в европейскую философию официально была введена антропо-логическая проблема. Добившись превосходства над природой, человек впервые ощутил себя, не пассив-ным зрителем, а активным участником происходящих событий. Он осознал наконец свою независимость от толпы и понял, что знание одних лишь общих закономерностей, не пре-ломленных в свете конкретной ситуации, не позволит ему добиться успеха в ежедневном субъективном опыте. Труды английских эмпиристов были первым, систематическим из-ложением нового, антропоцентрического взгляда на мир, взгляда на мир изнутри челове-ческого тела. Если трансцендентная, логоцентрическая философия давала руководство к коллективному действию, путем объединения отдельных, разрозненных усилий в единый, общий кулак, то эмпиризм учил, как, в результате этого действия сохранить соб-ственную индивидуальность, то есть практически, а не в одних лишь заумных мечтах, со-вершить задуманное, совершить его так, чтобы результат предприятия вел не только к общественной, но и к личной выгоде. Поясним сказанное на простом примере. Некто, прежде чем сесть за карточный стол, должен, по крайней мере, знать правила игры. Вступив же в саму игру, он с удивле-нием обнаруживает, что, для того чтобы выиграть, необходимо, кроме формальных теоретических правил, знать и пользоваться иными, практическими навыками, которые приходят, лидо с опытом, либо могут быть объяснены знающим игроком непосредствен-но в ходе самой игры. Платон, дополненный Аристотелем, Кант – Юмом и Локком, эти системы стоят уже ближе к образу абсолютно убедительной схемы, поскольку, общее знание в них, соеди-ненное с нюансами его конкретного применения, апеллирует не только к априорной человеческой логике, но и к апостериорному человеческому опыту. И все-таки, впервые открывшая субъективность, антропологическая теория, рас-сматривала субъекта только лишь в человеческом обличье. Формирующее человека нача-ло, виделось ей только вкупе с биологическим, объективно выраженным, его содержани-ем. Схваченное понятиями; сознание, разум, рациональность, это начало прочно ассоции-ровалось с работой головного мозга, где, как считалось, и расположено то, что обычно называют человеком. Но всякий субъект, субъект лишь постольку, поскольку он абсолютно неопределен. И значит человек, как существо биологическое и разумное, подчиняющееся известным физическим закономерностям не может быть никаким субъектом. И значит, убеждая че-ловека, антропология убеждала не субъекта, а только его рациональную оболочку. «Чис-того» же субъекта может убедить лишь «чистая» субъективность. Сердце ищет не истины, но красоты. И в 19 веке появилась наконец система, обращающаяся не только к человече-скому в человеке, но и к его нечеловеческим основаниям. Немецкий идеализм, внешне добиваясь тотально-логического осмысления мира, неосознанно внес в философию проблему «чистой» субъективности. Неудивительно почему Шеллинг, к примеру, искусство ставил выше философии – ведь оно взывает не только к разуму, но и к чувствам. «Хотя философия достигает величайших высот, но в эти выси она увлекает лишь частицу человека. Искусство же позволяет добраться до этих высот целостному человеку». (Ф.Шеллинг) [6] Что подразумевается под реальным субъективным опытом? Конкретная окружаю-щая обстановка? Нет. Это, абсолютно неопределенное никакими законами, настроение, окрашивающее конкретную окружающую обстановку, в тот или иной объективный цвет. Строгой, логически неопровержимой определенностью, субъекта не убедишь. Нужно войти не только в его объективное положение, но и в его субъективное настроение, не только в разум, но и в сердце, чтобы, говоря с ним на одном языке, направить вектор его понимания в требуемую сторону. Осознанием этого прозрения в масштабах культуры стала эгоцентрическая проблема, практически решаемая психологией, а теоретически – крупнейшими философскими направлениями 20 века ; феноменологией и экзистенциализмом. «Античный мир занимался драмой универсума, современный мир повернулся к внутренней драме человеческой души… Она(философия) ушла в сферу субъективного, так как была вытеснена наукой из области объективного.» (А.Н.Уайтхед) [7] Современный эгоцентризм поставил во главу угла непреходящее значение личной свободы, и вместе с тем – Ответственности, которая теперь целиком ложится на плечи каждой свободолюбивой личности. Я это уже не человек, жестко детерминированный известными человеческими потребностями. Это, не анализируемое разумом, присутствие в сущем, уникальное Существование, которое, единственное в своем роде, не облаченное еще определенной, ограничивающей горизонт видения, формой, способно заметить в ок-ружающем хаосе вечно изменчивого бытия, абсолютно-истинную реальность. К сожале-нию, идеальный эгоцентрический взгляд нельзя выразить в более-менее объективном из-ложении. И поэтому ему нет места в тотальной схеме. Эгоцентрическая философия – только попытка изображения субъекта, попытка, практически оборачивающаяся вращением среди все тех же объективных, то есть, обще-употребительных понятий, например таких как; свобода, Я, страх, тревога, и т.д., в со-держании которых достаточно много места уделено субъективному. Но и без такой по-пытки, текст, претендующий на свою непреходящую значимость, будет неполон. Разгова-ривая с личностью, мало общаться только с ее человеческой, так называемой, рациональ-ной оболочкой, нужно отыскать в ней сверхчеловеческую (не путать с общечеловеческой) сущность, которая понимает лишь язык свободно выбранных ассоциаций. Вернемся к примеру с картами. Очень часто, в процессе игры, возникает необходи-мость выбора из нескольких равновероятных возможностей, выбора, который не может осуществить ни теория, ни практика игры в подобных обстоятельствах, и который цели-ком возлагается на свободное волеизъявление играющего. В таких случаях, играющий, на мгновение, как бы выключается из окружающей игровой обстановки и погружается в нечто глубоко субъективное, не анализируемое, иррациональное, которое и подсказывает ему ответ, не находящийся из рационально организованной, логической схемы. Вдохнув оживляющий глоток воздуха свободы, он с удвоенной энергией вовлекается в игру, делая, выбранный из двух равновероятных возможностей, ход. Иногда, впрочем, человек, не вынося тяжести, хоть на секунду, но отрыва от необходимости в царство свободы, доверяет предстоящий ему выбор, этой самой необходимости, бросая например монетку, или прислушиваясь к мнению соседа. Но и в этом случае, необходимость некоего толчка изнутри, требует обращения к глубинам собственного Я, хотя бы, в процессе выбора способа выбора нужного хода. Итак, историческое многообразие культурного отражения окружающего мира при-водит к выводу о том, что только совокупность трех перспектив наблюдения сущего: внешней, со стороны стоящего над конкретной ситуацией, наблюдателя, пограничной, когда наблюдатель одной ногой находится внутри ситуации, а другой – вне ее и внутренней, с точки зрения «чистого» субъекта сущего, дает возможность адекватно, с большой степенью убедительности, нарисовать действительную модель этого мира. И если логоцентрический (внешний) взгляд на мир дает руководство к действию в отношении его преобразования в требуемом направлении, антропологическое (пограничное) зрение позволяет приспособиться в процессе этого действия, то эгоцентрическое (внутреннее) рассмотрение Универсума выявляет источник энергии для постоянной готовности к осуществлению, навязанных всеобщей необходимостью, действий. Философская система – не есть истина в последней инстанции. Она – есть средство убеждения всех тех, кто хочет убедиться, кто ищет высшего авторитета, кто жаждет оп-равдания собственного эгоизма. Чтобы достичь абсолютной значимости, в каждой своей фразе, в каждой реплике, философия должна взывать не только к разуму, но и к чувству, и к конкретному опыту каждого конкретного слушателя. Это нелегко. И удается только са-мым великим. Нам же остается просто идти по пути тотальной схематизации и пытаться открыть для читателя новые горизонты познания, расширяющие и без того широчайшее понятие - существующий мир. Мы будем разделять философское созерцание сущего на три, выше выделенных плана, анализу особенностей каждого из которых и посвятим следующие разделы этого текста. Отражением первого плана – логоцентрического, займется область философии, называемая онтологией. Ее задача – свести все многообразие реально-сущего к проявле-нию и взаимодействию нескольких, математически строго описанных, элементарных сущностей. Отсюда ее второе название – метафизика. То есть, как бы физическое описа-ние мира, в котором существует не только физическое, но и нечто большее. Второй план видения мира – антропоцентрический, относительно конкретно человеческого сознания, будет рассмотрен в гносеологии, учении, отвечающим на вопрос; «Как примирить между собой объективное знание и субъективный опыт?». В философии такой взгляд еще назы-вают теорией познания. И наконец, особенности третьего, эгоцентрического плана созер-цания Универсума, мы проанализируем в разделе психологии. Здесь нам нужно будет по-строить модель иного, бессознательного присутствия в сущем и показать динамику его, абсолютно субъективного, не выраженного в объективных действиях, взаимодействия с окружающей, субъективной реальностью. Основы онтологии. Как выразить нелогичный мир в логически совершенной схеме? « Истинно знать что-либо - значит знать его причины.» (Ф.Бэкон) [27] Театр начинается с вешалки, картина – с холста. Нам же, прежде всего, нужно выде-лить и обозначить одно общее свойство, присущее всем без исключения «предметам» это-го мира. В электротехнике, например, таким свойством является способность объекта пропускать через себя электрический ток, называемая иначе электропроводностью, преду-сматривающая огромное разнообразие количественных и качественных особенностей данного процесса. Каждый, кто так или иначе обладает электропроводностью, уже связан ею с неким общим феноменом – электричеством, законам которого он вынужден подчи-нятся. Даже сам человек, являясь, кроме всего прочего, проводником электрического тока, может быть неосознанно, но, планирует свое поведение с учетом того, чтобы случайно не попасть под высокое напряжение, превращающее свободолюбивую личность в простой кусок провода. Уже одним этим, он признает себя частью чьей-то, руководящей им, воли, и идентифицируется ею, как предсказуемый элемент логически обоснованной электрической схемы. Область видения онтологии, в своей тотальности вбирает в себя Все. И то общее, которое имеется в каждом элементе этого Всего, будем называть сущностью. Нет ничего одинакового в мире. Что-то, что имеется у одного, обязательно нет у другого. И только сущность делает вещи, как бы они не были внешне различны, похожими друг на друга, сводя их до роли простой части чего-то более крупного, того, что руководит ими вопреки их собственным желаниям. Подобно тому, как человек не может противиться требованиям государственного права, а человечество – требованиям права экологического, Вселенная, понимаемая как область Универсума, ограниченная рамками Пространства-Времени, должна подчиниться действию, не ограниченных никакими пределами применимости, логических законов. Итак, сущность означает свойство всегда быть чему-то причастным, оно есть то-тальное расширение термина способность до понятия: способность быть способным, или иначе, - необходимость наличия какой-либо, объективно выраженной способности. Как видим, категория сущности не ограничена каким-то одним, предметно выделенным свой-ством, кроме одного – быть частью целого, однако, когда мы произносим вслух это слово, сущность, мы почему-то всегда подразумеваем под ним некий предмет, заключенный внутри всякой вещи, в котором сосредоточено ее предназначение в рамках действующей на данный момент, обстановки. Мысленно анализируя представленный нам на рассмотре-ние, образ, мы, прежде всего, интуитивно, хотим обнаружить что же связывает его именно с этой, видимой нами сейчас, картиной реальности, и обнаруживая такой связующий элемент, мы отождествляем с ним весь образ, в целом. Таков уж наш, ограниченный определенным горизонтом познания, ум. Он пытается конкретизировать даже то, что, как он сам заявляет, своими масштабами превосходит всякую конкретность. Даже сейчас, в рамках этой книги, объявляя, что любой объект прежде всего имеет сущность, автор невольно подменяет свойство, которое реально не находится, ни внутри предмета (как мыслил Аристотель), ни вне его (как полагал Платон), а есть нечто общее, тем первичным элементом, из совокупности которых сложено все остальное. В сущности же, своим обособлением сущность утверждает простой факт логического мировосприятия – если что-то имеется, оно имеется для чего-то, и поскольку это «чего-то» им руководит, постольку что-то и существует для своего руководителя. Абсолютный синтез сущностного образует сущее, которое можно определить как то, к чему причастно все, обладающее сущностью, и которое, в свою очередь, причастно к нечто, никакой сущностью не обладающему, то есть, к нечто неопределенному в контек-сте данной онтологической схемы, а именно, к реально-сущему. Категория сущего уни-кальна в своем роде, потому что являет собой последний элемент, деятельность которого можно анализировать в рамках конкретной тотальной схемы. Дальше этого лежит только сама реальность, ни в какие схемы не укладываемая. Сущее разнообразно. Поскольку все имеет общее, постольку же оно имеет и инди-видуальное, иначе (без индивидуального) само общее стало бы этим индивидуальным, ибо его нельзя было бы обнаружить в конкретном опыте, и значит объективно, то есть всеми одинаково, представить. Немного перефразируя Платона, можно аппелировать к его авторитету. «Если существует единственно, одно лишь общее, значит оно - единое, а не многое: значит у него нет частей, начала, конца, середины, очертаний, оно не нахо-дится в ином и в себе самом, лишено движения и вообще изменения, тождества, различия, подобия, числа, меры, времени, но тогда оно никак не причастно бытию, то есть не существует и как единое». (Платон) [8] Разнообразие сущего есть аналитическое суждение, основанное на внеанализируе-мых логических основаниях, скрепляющих своими узами, объективный мир. Оно – обо-ротная сторона утверждения о том, что все присуще единому. Если сущность – это то, что Все объединяет в сущее, то необходимо и то, что разъединяло бы это единое сущее на от-дельные сущности. Между ними должна быть проведена граница, по пересечении которой одна сущность превращалась бы в другую, не тождественную первой. Эта граница всякой сущности образует как бы ее вторую сущность, но сущность, менее общую ( и значит уже не сущность а свойство) поскольку само сущее, обладая сущностью, как стремление к реальности, не очерчено границей, по пересечении которой можно было бы перейти в нечто несущее, но обладающее все же какой-то сущностью. Сущее есть единственная неограниченная сущность среди всего остального, обладающего кроме сущности еще и ограничивающей индивидуальностью. Итак, свойство всякой сущности иметь собственную индивидуальность, рас-калывает единое сущее на множество отдельных элементов. Индивидуально-сущее - вот та действительная категория, с которой практически приходится иметь дело. Отрицая окончательную познаваемость всего конкретного, она, в то же время, по определению, не ввергает его и во всеобщий хаос. Способ его существования – удерживать равновесие между стремлением разрозненных индивидуумов разлететься в разные стороны, и противоположным стремлением общего стянуть весь мир в единую сущность. Все меняется в этом мире. Одно лишь неизменно. Все малое, рано или поздно, становится большим, а большое распадается на мелкие части. Как заметил еще Эмпедокл: «…то одно вырастает, чтобы быть единственным из многого, то снова распадается, чтобы быть многим из одного». [9] Все это можно представить в виде простой «физической» картины мира. Бесконеч-ное множество «одинаковых» элементов, помещено на некий общий фон, относительно которого только и можно выделить каждый конкретный элемент. Этот общий фон являет-ся своего рода системой координат, помечающей все элементы уникальными метками (координатами) и этим фактом, придающий им статус индивидуума. Мы видим здесь, что сущее состоит как бы из двух больших, но абсолютно равно-правных частей. Будем называть их субстанциями. Одна из этих частей – субстанций по-казана в виде «одинаковости» всех элементов сущего. Вторая представляет собой тот фон, на котором индивидуализируется эта «одинаковость». Первую обзовем словом «бытие». Вторую – словом «экзистенция». Почему именно эти слова. Не знаю. Просто мне так захотелось. Кстати, можно было бы и наоборот, поскольку эти слова, в каком-то смысле являются тождественными. Первое из них означает – быть. Второе – существовать. (происходит от лат. exsistentia - существование). В качестве единственного аргумента, объясняющего подобную классификацию, могу выдвинуть следующее. Бытие – это значит, быть кем-то или чем-то. Чем-то или кем-то вполне определенным. Экзистенция же – это существование само по себе, просто как некое неопределенное присутствие в сущем. Бегло пробежав вышеизложенное, знатоки философии сразу классифицируют нашу философскую систему, поскольку она разделяет мир на две, не сводимые друг к другу субстанции, как дуализм. Хорошо это или плохо? А в каком стиле лучше писать тексты – в стиле научной фантастики, или фэнтэзи, или строгого реализма? Все зависит от таланта и от собственного взгляда на окружающий мир. Не более того. Так и тут. Хорошо, что нашим учителем здесь, родоначальником этого типа философского мировоззрения, явля-ется сам Платон. Но, кроме дуализма, в таком контексте, существуют и два других типа представлений о мире. То, в котором признается существование только одной субстанции сущего называют словом монизм. Ярким выразителем этого течения является Спиноза. Другие – плюралисты, в своих системах обосновывают существование бесконечного ко-личества самостоятельных субстанций. Тут, наверное, один из главных представителей - Лейбниц, с его широко известной теорией монад. Итак, мы имеем две, несводимые друг к друг субстанции сущего – бытие и экзи-стенция, объект и субъект. Кстати, тут можно перечислить огромное количество противо-положностей, в которых одна из сторон, так или иначе, будет более причастна к той или иной субстанции. Необходимость и свобода, определенность и неопределенность, рацио-нальное и иррациональное, форма и содержание, материя и дух, движение и покой, соз-нание и душа, женщина и мужчина. Именно в единстве и борьбе этих противоположно-стей между собой, как гениально обнаружил Гегель, и проявляется все многообразие ре-ально-сущего мира. Немного поговорим о свойствах вышеназванных субстанций сущего. Бытие – это предельно расширенная трактовка понятия материи. (Материя – тень бытия). Если к мате-риальному мы относим все, что можно «потрогать», то к бытию – все, что ограниченно какой-нибудь формой своего выражения. А именно: слова, звуки, мысли, образы и т.д. Иначе говоря, все то, что можно выразить общей фразой. Бытие – это овеществленное общее. Любой феномен сущего, поскольку он определен, хотя бы тем, что, назван собст-венным именем, уже принадлежит к субстанции бытия. Ведь даже уникальное имя, явля-ясь словом, или звуком, уже ограничено рамками, хотя бы, пространства-времени, в кото-рых оно было произнесено. У всех «членов» субстанции бытия есть нечто общее, а имен-но, то, что все они заключены в некую конкретную форму, пусть даже в форму слов. Но ведь каждое слово подчинено правилам языка, в рамках которого оно произносится. По-этому, все, что сформировано, всегда подчинено неким общим правилам своего формиро-вания. Например, я вижу перед собой контуры человеческого тела. То, что находится внут-ри них, ведет себя как нормальный человек. Только абсолютно прозрачный. Как я должен поступить, общаясь с ним? При всем желании я не могу придать этому феномену статус человека, да и вообще статус чего-то реально существующего. Ведь это противоречит всем физическим законам. Я убегаю, уверяя себя, что это был плод моего больного вооб-ражения. Так и со всеми «предметами» бытия. Если что-то показывается миру, оно долж-но показывать себя в строгом соответствиями с законами того мира, которому оно откры-вается. Если это не так, мир попросту его не заметит. Или заметит, но не поймет, и значит, не введет в круг своего общения. Материальное тело определяется по тому, что оно необходимо подчиняется действию физических законов. А чему должно подчиняться нематериальное тело, вообще любое сформированное явление сущего? Только законам логики. Иначе говоря, логос – это язык, на котором должен уметь разговаривать всякий представитель субстанции бытия. «Заговори, чтобы я тебя увидел» (Сократ). [24] Отсюда еще одно определение бытия. К нему относится все, что можно объяснить хотя бы самой простейшей логикой его «появления на свет». Все, что необходимо, что можно представить винтиком огромного механизма, что является звеном в бесконечной цепи причинно-следственных связей. Поговорим еще немного о логике. Вообще говоря, логика – это инструмент науки. Точнее – математики. Его применение полностью оправдано только там, где язык полно-стью абстрагирован от конкретной ситуации. Где царство чисел и абстрактных про-странств, населенных множествами точек. Но из-за огромного удобства, которое прино-сит искусное владение этим инструментом, его, со времен древнегреческих софистов, на-чали применять везде, и философии, и в искусстве, даже в религиозной риторике. Конечно, ведь логикой убеждать гораздо удобнее, чем – грубой физической силой. И самое главное, когда применяешь этот инструмент в отношении вещей, обладающих скрытым внутренним содержанием, оказывается, становится возможным, делать в отношении этих вещей абсолютно любые логические заключения. Это поистине великолепно. Сначала что-то задумать, а потом это логически обосно-вать, чтобы набрать себе помощников для осуществления задуманного. Самым ярким примером использования логики «в личных целях», будет, пожалуй, логические доказа-тельства существования бога. И, абсолютно равнозначные по своей весомости, доказа-тельства того, что бога не существует. Удивительно, но, такой, казалось бы, кричащий факт противоречивости логических выводов, никак не бросает тень на всемогущество логики. Говорят, что бог – слишком уж многозначный, много содержащий в себе феномен, тем более, в явном виде его нигде не встретишь. Но ведь любая вещь – от бога. Внутри нее столько же непостижимого содержания, сколько и в самом боге. Ну, может быть, чуть меньше. А видим мы всегда лишь форму вещи, но не саму вещь. «Сколько бы мы не называли видимое, оно никогда не умещается в названии». (М.Фуко) [15] Поэтому, и в отношении любого конкретного предмета, нельзя сделать никаких единственно верных логических выводов. Ведь мы не знаем, что у него находится внутри. Противоречивость логических законов, когда их используют для толкования кон-кретной ситуации, очень наглядно представлена в философии в виде многочисленных логических парадоксов. Вот лишь один, наиболее яркий из них. К нам подходит человек, который утверждает, что он – лжец. Какие логические выводы мы можем сделать из этого утверждения? Ну, во-первых, если человек утверждает, что он лжец, значит и это утвер-ждение тоже является ложью, а значит, этот человек всегда говорит правду. Но если рас-суждать дальше, мы приходим к абсолютно противоположному выводу. Если человек го-ворит правду, а он утверждает, что он лжец, значит он – лжец. Повторюсь, логика – это очень важный, наверное, самый важный научный инстру-мент. Но только тогда, когда его применяют для исследования вещей, не имеющих внут-реннего содержания, а именно – чисел и различных множеств, состоящих из математиче-ских точек. Если же с ее помощью пытаются доказать существование реальных вещей, то надо относиться к этому, исключительно как к частному мнению, которое может быть убедительным, или не совсем. Не стоит уповать на абсолютную объективность логических выводов. Но ведь другого-то у нас все равно ничего нет. Вернее есть – красота. Только это пища для сердца, а не для ума. Наши мозги сделаны так, что пропускают внутрь себя лишь то, что обработано логикой. Поэтому, будем и дальше, в нашем рассказе о метафизическом строении мироздания, следовать правилам этой царицы доказательства. С логикой дело обстоит также, как и с демократией. Она - плохое средство убеждения. Если не считать всех остальных. Ну ладно, «вернемся к нашим баранам». Выше, мы дали определение субстанции бытия. Теперь поговорим об экзистенции. С ней все обстоит с точностью до наоборот. Если бытие представляет собой совокупность объектов – сущностей, ограниченных неко-торым общим определением, хотя бы только определенным именем, выделяющим их из всего остального, то экзистенция, в отличие от бытия, является вместилищем субъектов – сущностей, целиком состоящих из индивидуального, только ему принадлежащего, не имеющегося больше ни у кого и поэтому, никому больше не видимого и ничем общим не определенного. Ее существование основано на простом факте логического мышления. Если что-то появляется, то должен быть неявный фон, на котором возникает это явление. Или яснее. Конкретный предмет можно заметить, только если он отделен от других таких же предметов некоторой областью пустого пространства. Главное свойство экзистенции это ее принципиальная неоформленность. А значит, не подчинение каким бы то ни было правилам, какого бы то ни было языка. Ее нельзя ог-раничить рамками. ( кроме рамок этого текста. Но ведь мы понимаем, что этот текст, лишь схема реальности, а не сама реальность) Все, причастное к экзистенции, можно обозначить словом «нечто», в противоположность слову «это», обозначающему все, причастное к бытию. Нечто уже не ничто, но пока еще и не это. Оно появляется тогда, когда видящий его не может обнаружить в своей памяти другой, сходный с ним, образ. Поэтому он не может сообщить кому-либо об этом его личном опыте. Ибо не находится слов для такого сообщения. Он может почувствовать момент общения с экзистенцией. Но не описать его на словах. В противоположность общению с элементами бытия. О тех можно рассказать. Но никогда – увидеть их в личном конкретном опыте. Вы спросите, как вообще мы можем вести разговор о том, что даже нельзя «пощупать руками». Тогда, может его и нет совсем. Еще раз повторю, существование экзистенции, в данном, онтологическом контексте, основано только на одном из основополагающих логических законов, а именно, на законе о достаточном основании. Существование всего существующего должно быть как-то объяснено или доказано. А чем объяснить существование самих логических законов. Почему они именно такие, а не иные. Вот, как раз, введение «нелогичной»субстанции экзистенции и должно снять это главное противоречие в описании сущего. Из законов физики мы знаем, что на каждое тело, обладающее массой, действует за-кон гравитации. Оно притягивается к телу, обладающему большей массой и наоборот, более легкие тела, в свою очередь притягиваются к нему. А почему бы собственно не рас-пространить этот закон и на любую субстанцию сущего, а не только на материю. Ведь так всегда и происходит. Люди, имеющие какие-то общие интересы или таланты, всегда склонны объединяться в группы. Так же поступают и животные. Большим коллективом легче обороняться от хищников. Даже потому что общая масса стада животных больше массы, преследующих его хищников. Но ведь здесь не идет речь о гравитации. Что-то другое заставляет их объединяться. Еще примеры. Растения тянутся к солнцу. Деньги – к людям, итак, имеющим их в большом количестве. Но никогда – к беднякам. Ищут друг друга родственные души. Мелкие винтики жаждут стать частью большого механизма. Го-ворят, как магнитом притягивает. То есть, кроме гравитационного, существуют и другие поля притяжения: электромагнитное, сильное, слабое. Перед своей смертью великий фи-зик Эйнштейн работал над общей теорией поля. Он хотел объединить все физические по-ля тяготения, представив их как конкретные проявления действия одной наиболее общей силы, управляющей всеми процессами во вселенной. К сожалению, он не успел завершить задуманное. И до сих пор множество ученых всего мира бьются над созданием, так называемой, теории Всего. Пока им это не удалось. Может быть, удастся нам. Итак, мы, вместе с учеными, утверждаем, что в мире действует одна главная сила. Сила субстанциального тяготения. Каждый элемент субстанции притягивается к другому такому же элементу, но обладающему большим субстанциальным объемом. Тяготение всякой элементарной вещи, обладающей каким-либо общим свойством, к любому другому носителю этого же свойства, есть, в сущности, простое следствие априорно-логического суждения о том, что часть возможна только как часть целого. Встречая на горизонте своего видения нечто, обладающее схожим свойством, часть замечает в нем то общее, чему и она причастна, и поскольку ее единственная сущность – исполнять волю объемлющей ее субстанции, она беспрекословно влечется туда, где обна-руживает следы присутствия того, чему она предназначена. В нашем случае имеется две равноправные субстанции сущего, бытие и экзистенция. Рассмотрим проявление этого закона применительно к каждой из них. Что такое субстанциальный объем применительно к бытию? Мы знаем, что предме-ты бытия – предметы определенные. А это значит, что их всегда можно разложить на ряд более простых «вещей». Более понятных логически. Например. Очень своеобразный предмет, под названием НЛО, можно разложить на три, более понятных феномена: неопо-знанный, летающий, объект. Человека можно разложить на внутренние органы. Механизм – на детали. Схему – на элементы. И главное, чем шире понятие, тем на большее количество «мелких» элементов его можно разложить. Бог, вселенная – о них можно написать тома текстов и все равно, не охватить даже малую их часть. А вот, материальную точку уже ни разложить ни на что. Она есть чистая форма, предел всякой объективности. Иначе говоря, чем больше общих слов можно сказать о предмете бытия, тем больше его субстанциальный объем. Для физических тел он равен массе. И именно отсюда выте-кает закон гравитационного притяжения. Но человек, это не только физическое тело, но и кое-что иное. Таким же кое-чем иным может являться и все остальное. Это надо пони-мать. Теперь многое можно объяснить. Почему люди объединяются в семьи, в кружки по интересам, в политические партии, в этносы. А те, в свою очередь, в государства, в союзы государств, в человечество? Просто потому, что малое общество стремиться влиться в большое. Таков главный закон бытия. «Быть – значит быть в пути». (Марсель). [10] Все движется в сторону своего обобщения и никак не наоборот. Но не только люди тянутся в общество. «Вещи» - маленькие люди, окружают человека, их центр вселенной, повинуясь главному закону бытия. А мы-то дураки, думали, что сами покупаем их для собственного тщеславия. Нет. Они сами тянутся к нам, как планеты тянутся к солнцу. Те образуют собой солнечную систему, мы, с нашими вещами – домохозяйство. Масса человека может быть малой, а его субстанциальный объем – огромным. В чем тут дело? А дело исключительно в его поступках и словах. Когда они выражают общие интересы всех, тогда он становится вождем. И собирает толпы вокруг себя. Вот этот процесс увеличения собственного «веса» за счет присоединения в орбиту своего влияния более «легких» элементов, будем называть становлением. Как видим, ста-новление есть следствие основного закона субстанциального тяготения, являемое в дейст-вии. Сейчас мы уже по-новому воспримем фразу о том, что, со временем, все становится на свои места. Со временем, человек обрастает вещами, а слово – своими определениями. Давайте рассмотрим в качестве примера процесса становления обыкновенную чело-веческую жизнь. В момент своего появления на свет, человек обретает свои физические формы, вес, размер. А с ними, и статус – представителя бытия , Поначалу, он захватывает в орбиту своего влияния, так называемые «неодушевленные» предметы: игрушки, вещи домашнего обихода, еду, заставляя их выступать в роли проводников собственной воли. Со временем, человек узнает, что ранее не определенные им, стихийные феномены, такие как; мать, отец, другой человек, с некоторой долей вероятности можно свести все к тем же неодушевленным предметам, необходимо реагирующим на соответствующие воз-мущения. С этого момента он, сам того не подозревая, включается в борьбу за обладание самим человеческим материалом, конечно, только в той мере, в которой он может преду-гадать его реакции. Даже годовалый ребенок уже знает что, стоит лишь громко закричать, как ему тотчас же принесут пищу, и одним только этим фактом, он уже включает в орбиту подвластных ему вещей, даже собственных родителей, определяя их как предмет, служащий для подноса пищи. Развиваясь далее, человек уже не довольствуется ролью ловца отдельных человече-ских душ. Теперь ему надо подчинить своему влиянию; семью, внутри которой он живет, коллектив, в котором он работает, компанию друзей, в которой он проводит свободное время. И что он для этого предпринимает? Как это ни удивительно, но он стремится быть таким как все, самым средним среди всех. Узнав нужды абсолютного большинства чле-нов, окружающего его общества, и сумев вывести среднее арифметическое этих нужд, он в соответствии с ним и планирует отныне свое поведение. Про таких людей обычно гово-рят, что они – « душа общества» в том смысле, что они как бы олицетворяют собой это общество, вносят смысл в его существование, хотя бы уже тем только фактом, что, не присутствуя лично, дают пищу для разговоров на совместных «тусовках». Становясь негласным хозяином общественного бытия, человек уже превосходит са-мого себя, его общественный вес повышается, становление делает очередной шаг на пути к идеальному Всеобщему. Сколько еще будет дальше таких шагов; коллектив, нация, го-сударство, человечество? Тяготение к бытию не имеет пределов, и всегда найдется объективно достижимый центр, в форме; источника ли государственного права, общечеловеческой морали, зако-нов природы, наконец, овладеть которым и составляет смысл всякого объективного существования. Естественным итогом такого однонаправленного субстанциального тяготения низшего к высшему, менее объективного к более объективному, простого к сложному, должно было бы стать стягивание множества отдельных элементов в единый объект, который, объединяя собой все бытие, не имел бы сформированной границы, обособляющей его от остального объективного мира, которого просто уже не существовало бы, и потому его собственная сущность перестала бы относиться к субстанции бытия. Поразительно, но, беспрекословно следуя общим (личным для нее самой) целям, субстанция пожирает саму себя. Ум, полностью отдавший себя служению логике, логично приходит к выводу о нелогичности такого служения, которое не обосновано никакой логикой. Язык не может объяснить, почему эти, а не иные звуки, образовали его слова. «Ни одно предложение не может высказать что-либо о себе самом». (Л.Витгенштейн) [11] Но ведь у нас имеется и еще одна, «нематериальная» субстанция сущего – экзистен-ция. И, значит, ее элементы также должны быть подчинены закону тяготения. А как под-чинить чистую индивидуальность? Если она принципиально не облачена в какую бы то ни было форму? Если нельзя определить границу, по пересечении которой одна индивидуальность переходила бы в другую? То есть, мы имеем здесь одно бесформенное нечто и говорить о каком-то тяготении здесь бессмысленно. Вот если разделить это нечто, на нечто внешнее и на нечто внутреннее, тогда и проявится такое тяготение, при котором внутреннее будет стремиться слиться с внешним. А ведь в реальности так и происходит. Любая реальная вещь является продуктом взаимодействия двух субстанций, бытия и экзистенции. Первая образует форму вещи, ее определение, логическое обоснование ее нахождения в этом мире. Вторая – ее внутреннее содержание, невидимое никому, формирующее ее индивидуальность. Так вот, процесс экзистенциального тяготения заключается вот в чем. Внутренняя индивидуальность, субъект вещи, хочет разбить сковывающую его форму, чтобы выскользнув из нее, слиться с Субъектом вообще, с бесконечной и неизменной экзистенцией сущего. Так, маленькая часть хочет стать «хозяином» всего мира. Но ранее мы говорили, что бытие, проявляет себя в действии, осуществляя таким образом процесс бесконечного становления. И зна-чит, чтобы выскользнуть из формы, субъекту нужно остановить это действие. То есть – остановить процесс становления. И естественно, что этот процесс, который останавлива-ет становление для того чтобы реализовать закон экзистенциального тяготения, точнее всего будет назвать остановлением. Вот человек, после тяжелой работы, садится на землю и устремляет свой взгляд в безбрежное голубое небо. Что он делает? Отдыхает? Не так. Он останавливается. Его внутреннее Я в этот момент общается с Я внешним, которое открывает ему смысл суще-ствования, и этим, дает силы для дальнейшей работы. Вот эти два основополагающих процесса, становление и остановление, преследуют каждую вещь этого мира, каждый элемент сущего, на протяжении все его «жизни». Обо всем всегда можно сказать, что оно, со временем, стало другим, но и осталось тем же са-мым. Все движется и не движется, изменяется, но неизменно. В Древней Греции жили два философа, Парменид и Гераклит. Оба смотрели на при-роду как на нечто единое. Но один, Гераклит, рассматривал ее только сквозь призму вечно изменяющихся форм. Вспомним его знаменитое выражение «В одну реку нельзя войти дважды», переведенное впоследствии, как «Все течет, все изменяется». Понятно, что в своем видении мира он отмечал только процесс его становления, а на иное не обращал никакого внимания. Сегодня мы называем подобный взгляд на мир диалектикой. Парменид не оставил нам таких ярких цитат. Но его учение, изложенное в поэме «О природе» говорит о том, что он смотрел на мир в корне по-другому. Он доказывал, что существует только вечное и неизменное Бытие, тождественное мысли. Помимо Бытия нет ничего. Также и мышление есть Бытие, ибо нельзя мыслить ни о чём. Бытие никем и ничем не порождено, иначе пришлось бы признать, что оно произошло из Небытия, но Небытия нет. Бытие не подвержено порче и гибели, иначе оно превратилось бы в Небытие, но Небытия не существует. У Бытия нет ни прошлого, ни будущего. Бытие есть чистое настоящее. Оно неподвижно, однородно, совершенно и непрерывно. Тут только надо понимать, что под словом Бытие здесь нужно мыслить не опреде-ленную нами выше субстанцию бытия, а, противоположную ей, субстанцию экзистенции. Это не должно вас удивлять. За тысячи лет существовало столько разных толкований этого слова, что бытие, в одном из них, может вполне толковаться как и небытие. Итак, Парменид, рассматривая сущее, видел только одну его сторону – неизменную экзистенцию, реализующую свое экзистенциальное тяготение в процессе остановления. И ничего более. С нашей точки зрения, этот взгляд односторонний. Такой же односторонний взгляд на сущее и у Гераклита. Но, объединив их вместе, представив сущее состоящим не из одной, а из двух равноправных субстанций, выявив существование двух процессов субстанциального тяготения, внешне видимых как становление и остановление – мы устраняем «вечное» противоречие между движением и покоем. А это уже чего-то стоит. Займемся теперь анализом динамики поведения сущностей, погруженных в реаль-ный субъект-объектный мир, образованный взаимодействием двух, основополагающих его субстанций: бытия и экзистенции. Каждая сущность этого мира тяготеет одновремен-но к двум, отрицающим между собой всякую общность, кроме их равно субстанциального статуса, сторонам единого сущего: к объекту и субъекту, к необходимости и свободе, к подчинению и воле, к форме и содержанию, к неосознанному действию и молчаливому осознанию. Тяготение элементов бытия, проявляемое в действии, приводит к становлению, то есть, к увеличению массы ставшего бытия за счет присоединения к нему более бытийно-легких элементов. Вначале так и происходит. Фи-зическое тело окружает себя более легкими телами, биологическое – менее «сильными» организмами, социальное - менее властными «организациями». Простое слово, в процессе становления нагружается определениями, более объективными, а значит, менее содержательными. Но мы знаем, что реальное тело причастно также и к иной субстанции сущего. Внутри каждого «становящегося на ноги» объекта, существует экзистенциальная сущность, его индивидуальность, его субъект. Почему мы говорим, что оно находится внутри? Да потому что ее главное свойство – принципиально не укладываться в какие бы то ни было «видимые» формы. То есть, любое конкретное тело причастно к субстанции экзистенции. Но эту причастность не видно. Значит, она спрятана где-то у него глубоко внутри. Хотя она существует и внешне для нас, поскольку мы сами «спрятаны» где-то глубоко в сущем. Она нам «видна» в качестве невидимого фона, на котором возникает любая определенность. Объект развивается. И в процессе своего развития, своего становления, как мы ранее и показали, он облекается все большим количеством «тел». Его «объем» становится больше. А это означает, что становится большим и расстояние между его «центром тяжести» и внешней средой. И вот, наступает такой момент времени, когда это расстояние становится настолько велико, что внутренний субъект этого объекта, находящийся как раз где-то в области его «центра тяжести», так «отодвигается» «вещами» от Субъекта внешнего, что существующее между ними экзистенциальное тяготение становится сравнимым по силе с противоположно направленным тяготением «вещей» к «центру тяжести», владеющего ими объекта. Эти «вещи» заслоняют собой внешний простор, и это препятствует общению внутреннего экзистенциального субъекта и его «духовного отца», находящегося всегда за пределами всякой вещественности. Препятствие нужно устранить любой ценой. Тут возникают два варианта развития событий. Аналогом первого из них можно представить солнечную систему, в которой мелкие планеты вращаются вокруг массивного солнца, не падая на него, поскольку гравитационная сила их притяжения к солнцу полностью уравновешивается центробежной силой от их инерциального движения по своей орбите. В нашем случае, то есть, в случае предельного обобщения этой ситуации, дело будет выглядеть следующим образом. «Вещи», медленно собирающиеся вокруг «центра тяжести», остановленные в своем развитии к нему действием противоположно направленного экзистенциального тяготения, инициируют процесс тяготения других, более «мелких» вещей к «центру тяжести» их самих. Другими словами. Они к чему-то стремились, но то, к чему они стремились, не хочет этого и отталкивает их от себя. И они тогда находят утешение в том, чтобы собирать вокруг себя других, менее слабых «существ». Человек, в суете ежедневных дел, занятый постоянным накоплением материальных ценностей, однажды вдруг попадает в мир высокого искусства. Или выбирается посмот-реть на какой-нибудь величественный памятник природы. И, после общения с необъяс-нимой красотой Существования, он по-другому начинает выстраивать свою жизнь. Нако-пительство вещей становится не главным его занятием. Точно такую же ценность для него приобретает и тяга к высотам духовного развития. Отныне, гармония между этими двумя стремлениями начинает определять всю его жизнь. Но имеется и второй вариант развития событий. Не такой спокойный как этот. Так происходит тогда, когда существует очень большая инерция бытийного тяготения «ве-щей» к своему «хозяину». Две силы уже сравнялись между собой, но по инерции «пружи-на» продолжает сжиматься. И тогда, рано или поздно, происходит взрыв. «Пружина» рас-прямляется, выстреливая во вне, окружающими внутренний субъект, «вещами». За примерами далеко ходить не надо. Простое кипение воды в кастрюле. Сила рас-ширяющегося пара, в конце концов, превышает силу давления крышки и та слетает, давая возможность пару вырваться наружу. Да на этом принципе основано действие всех взрывчатых веществ. Еще в качестве примера можно привести нестабильность ядер тя-желых химических элементов. Чем больше массовое число элемента, тем больше протонов находится в его ядре. И, при достижении какого-то порога, это ядро вдруг раскалывается на части из-за того, что сила ядерного притяжения становится меньше силы электромагнитного отталкивания одинаково заряженных частиц. Да и сам человек, обессиленный каждодневной чередой бессмысленных дел, однаж-ды вырывается из круга, окружающих его забот и вещей. Он бросает работу, оставляет все нажитое родственникам или друзьям и налегке уходит куда-нибудь в тихое место, чтобы там, с нуля, выстроить новую жизнь. Но ведь существует еще один, основополагающий субстанциальный закон. Закон сохранения «вещества». Ничто не появляется из ниоткуда, как и не может исчезнуть в ни-куда. Для субстанции экзистенции здесь все понятно. Поскольку она не ограничена фор-мой, она есть нечто неизменное, и значит, применительно к ней неуместны слова появи-лась и исчезла. Для бытия все обстоит не так очевидно. Тут вроде бы допускается исчез-новение без остатка некоторых вещей. Но не в материальном мире. Там действительно, все ученые признают, что невозможно, чтобы какая-то частица вещества исчезла совсем, не превратившись в какие-то другие, но такие же материальные частицы. Однако, вот эта фраза, «исчезнуть без остатка», почему-то остается в языке и не удивляет людей, знаю-щих, что без остатка исчезнуть совершенно невозможно. В основном так говорят о каком-то впечатлении или о переживании. Тут все логично. Чувства внезапно приходят, неиз-вестно откуда, и так же внезапно исчезают неведомо куда. Но почему так говорят о чело-веке, который умер, мне это совершенно непонятно. Вот вам пример. Я сижу перед компьютером на стуле. И вдруг, внезапно, стул подо мной исчезает, и я плюхаюсь на пол. Невероятно. Или еще. Я хочу съесть бифштекс. Под-цепляю его вилкой, глядь, а на вилке-то ничего и нет. Это все конечно смешно. Но есть и более грустные моменты. Вот Я живу, а вот меня уже нет. Мое тело еще лежит не кровати, а то, что находилось где-то внутри него, мое Я, вдруг куда-то исчезло. Точнее, не куда-то. Если бы куда-то, все было бы нормально. Оно исчезло в никуда. Превратилось в ничто. Такое разве возможно? Все может исчезнуть куда-то по каким-то, неведомым нам пока законам. Но память-то не сотрешь. Все остается навсегда: в людской памяти, на картинах, в фотографиях, в архивах, в следах динозавров, в объектах культурного наследия человечества. И человек не умирает. Он просто переходит из одной «комнаты» в другую. Из одного, телесного облика, в другой – образный. И ничего более. Как жаль, что люди этого никак не могут понять. Вернемся к описанию процесса взрыва «вещества» реально-сущего мира. Мы пока-зали, что это происходит тогда, когда экзистенция, расколотая бытием на внутреннюю и внешнюю, теряет связь между этими ее двумя сторонами. И, чтобы восстановить нару-шенную связь, она взрывом разрушает стену из плотно прилегающих друг к другу «кир-пичиков» бытия. Но вот объект взорван. Разлетелся на куски. То есть, объекта не стало. Он исчез. А как тогда быть с нашим законом сохранения «вещества»? Ведь осколки объ-екта, это уже не сам объект. Тогда, куда же делся сам объект? А что такое сам объект? Ес-ли под этим понимать его индивидуальность, его внутреннее Я, то оно слилось с Я внеш-ним, и глядя на это Я, на экзистенцию, для нас – в пустое пространство, мы «видим» и этот, исчезнувший объект. А если под объектом понимать логически выстроенную форму, то она логически, под действием «законов природы», перешла в каждый из его осколков в качестве причины его появления на свет. Пришло время суммировать все вышеизложенное. Итак, единое сущее разделено на две абсолютно равноправные субстанции. Спорить о первичности одной из них перед другой, то же самое, что спорить о первичности пространства и времени. К первой из этих субстанций – бытию, относится все то, что можно уложить в какую-то форму, определить в каком-либо понятии. Короче, все, к чему применимо местоимение «это». Вторая субстанция сущего – экзистенция, объединяет собой все то, что нельзя уложить в какую-либо форму или определить в каком-то понятии. К ней применимо местоимение «нечто». Но это нечто не ничто, поскольку его существование основано на логическом законе достаточного основания. Все элементы субстанций подчинены действию двух основополагающих законов, закону субстанциального тяготения и закону сохранения субстанциального вещества. Для субстанции бытия, закон тяготения означает, что каждый его объект непрерывно развива-ется в сторону другого объекта с большим субстанциальным объемом, стремясь стать его неотъемлемой частью. Но, с другой стороны, к нему самому тянутся более «мелкие» по своему «объему» объекты. Это выглядит как детализация объекта, наделение его все большим количеством общих характеристик. Процесс стремления объекта действовать в соответствии с законом тяготения называется становлением. Элементы субстанции экзи-стенции тоже постоянно находятся в процессе становления. Это можно увидеть только косвенным образом, через взгляд на любой предмет окружающего реально-сущего мира. Ведь, поскольку он причастен к субстанции бытия, постольку же он причастен и к суб-станции экзистенции. Последняя внешне невидима, значит, она находится внутри предмета, в его содержании. И отделена формой предмета от внешней неоформленности, от экзистенции вообще. Так вот, тяга экзистенции, разделенной на внешнюю и внутреннюю, к воссоединению в едином, выглядит как остановление предмета на пути своего объективного развития. Взаимодействие двух, противоположно направленных процессов: становления и ос-тановления, может иметь устойчивый и неустойчивый характер. В первом варианте пред-мет реального мира постоянно становится другим, но одновременно всегда остается тем же самым. Две силы тяготения, равные по величине и противоположные по направлению создают некое постоянство ситуации. Аналог – «вечное» вращение планет вокруг солнца. Второй вариант возникает, когда процесс объективного становления очень «силен». ( Пружина сжимается). Это, рано или поздно, приводит к взрыву (пружина разжимается). Единый предмет разделяется на несколько частей, но, по закону сохранения вещества, он не уничтожается, а становится просто суммой всех этих частей. Вот так. Все очень похоже на физику, только надо еще раз повторить, что речь здесь идет совсем не о физических вещах, вернее, не только о физических. Это – метафизика, которая объединяет в себя и то, что физическим отнюдь не является, а именно, общие слова, схемы, символьные конструкции, и, самое главное, мысли людей. Все то, что мож-но выразить в какой-либо внешней форме, хотя бы, просто, высказать вслух. Оказывается, что и предметы этого ментального мира, как и обычные физические тела, тоже подчиняются неким законам тяготения. Они тоже могут соединяться вместе в единые образования, а могут и «взрываться» под действием определенных обстоятельств. И значит, они, как и обыкновенные физические объекты, также имеют какое-то отноше-ние к материи. Конечно. Как и те, они причастны к материи – к высшей материи бытия, из которой «изготовлено» все существующее, за исключением единственной «невидимой» вещи – существования самого по себе. Ну вот. Мы посмотрели на этот мир «сверху». С высоты логического анализа. Те-перь нам надо «спуститься вниз» и увидеть его изнутри. Изнутри человеческого тела. » полностью книгу можно скачать на сайте http://donskih.by.ru