Я от боли дикой не стенаю, только в ярости сжимаю зубы. Молчаливо мат глотая, грубо свою партию родную проклинаю. За расстрелянного раньше Гумилёва, за замученного Мандельштама позже, за убитого любовницей Рубцова, за ЧК с иезуитской рожей, за Москву, которой нету краше, за страну, где дышится вольнее, за счастливое ужасно наше детство – вспомнишь: сердце цепенеет; и за всё, что Родину сгубило вместе с её лучшими сынами, за народ, что был для власти быдлом, презираемым верховными жрецами, что сидели по различным кабинетам и страной бездарно управляли. Оттого сейчас народа нету – все неуправляемыми стали. Оскорблённый и униженный донельзя, путающий и квартиры, и сортиры, на карачках к счастью не прилезет: пьяни не видны ориентиры. Как за это не кричать проклятья? Но они ведь не поборют лиха. Никому я не добавлю счастья, потому кричу я очень тихо.