Жили-были дед да бабка; не совсем, быть может, дед и бабуся тоже – нет. Но в селе стояла хатка: небольшая, как палатка. Ну, а коль вам интересно: при любви ничуть не тесно. Да и много ли им нужно? В общем, жили они дружно: не ругаясь, не ворча, и не дрались сгоряча; если только бабка малость, изольёт соседке жалость, коли примет лишком дед самогоночки в обед. Шито-крыто, всё путём! За таким они житьём и сподобили вдвоём то ли ночью, то ли днём, к другу дружке ли любви, (нищете ли?) как могли: по амбару помели, по сусекам поскребли, отряхнули даже с плеч, затопили жарку печь, Колобочка испекли; наглядеться не могли. Долго радовались вместе, содержа в укромном месте; всё надеялись по чести радость тайную извлечь, но … забыли постеречь. Иль замешкались, не знаю! Проморгали … (примечаю.) Оказался он живой. Шустрый даже! С головой. Неусидчивый такой. Как ведётся в доброй сказке: навострил лукавы глазки, с подоконника в лесок покатился: прыг, да скок … Только видели его. Глядь! А он уж далеко. Скачет тропкою лесной: круглый, пышный, заводной … Как налево тропку тянет: Бабку с Дедом он помянет, и какой он умница (слог рифмуя, крутится), сам же хвастает притом, что покинул отчий дом. Как направо тропку гнёт: так он песенки поёт; исключительно не Кот, что по цепочке идёт. У Кота есть шерсть и пух; так же он не Винни-пух: нет ни лапок и ни ног … Ясно дело: Колобок. Наш, тот самый, что не мог усидеть у Бабки с Дедом, их порадовать обедом. Преисполненной душой он пустился вскачь тропой, приключений злых герой. Повстречался с Зайцем вдруг; будто нету других дел, тот угодливо запел: «Здравствуй, тёпленький мой друг! То ли крендель, то ли шар … от тебя приятный пар так исходит, даже мухи поместить хотели б в брюхе». «Здравствуй, здравствуй, лопоухий. Знаю песенку твою. Подаяний не даю. У меня свои делишки, так что топай читать книжки». Зазевался Зайчик бедный: хоть и был он не бездетный, не встречал же боле вредных. Из кустов, из заповедных, вдруг как выскочит Лисица – кушать зайцев мастерица, обалделого его – хвать! – за уши и бегом … погнушалась Колобком. Булку есть нашли, что ль дуру?! Портить стройную фигуру. Был бы с мясом пирожок? То-то был тогда дружок! Пережив немалый шок, дальше двинул Колобок. «Эка! – думает, – какой я! За мою персону бойня!» А Лисица между делом жадно Зайку уже ела. (Три дня пищи не имела.) Дюже сильно торопилась и, конечно, подавилась. Тут же рядом с тем слегла, в муках жутких умерла. Раз налево тропку тянет: Бабку с Дедом он помянет. Коль направо повернёт: снова песенку поёт. Про Лисицу и про Зайца … (Можно ль брезгать, улыбаться?!) По натуре хвастунишка, своей значимостью слишком обольстился он, но вот: Бармалей к нему идёт. Бармалея знают все и боятся на земле: дети, взрослые – бандита, одного злодейчья вида. Заорал разбойник грубо, ухмыляясь, лижет губы: «А! Изделие мучное! Я не кушал суток двое. Ты попался кстати мне» – и уселся сам на пне. «Ты дурак, злой Бармалей! Хоть на свете нету злей, да и нет, поди, глупей. Бабка с Дедом не имели; Лис, Косой – меня не съели … Ты ж тупица, в самом деле, голодай хоть две недели (старый, толстый, мерзкий жлоб) подавиться тебе чтоб». Тот глазами: хлоп да хлоп … Колобок подпрыгнул – в лоб старику с разбегу – шлёп! И опешил Бармалей: не встречал ещё наглей, что там пышек он – людей! Пока думой удосужен, Бабка-Яга неуклюже, проходя здесь от безделья, захотела чуть веселья. Фыркнув, крякнула слегка, Бармалея в колобка превратила – и вприпрыжку! Поломала вмиг лодыжку, наступивши на калмышку. И скатилась так в овраг … Неизвестно, что и как?! Колобочек-Бармалей мёртвого лежал мертвей. Не умел он говорить, а не то, что б там острить али ползать, иль катиться. Мог он только, может, злиться? То незнамо никому … Колобок наш потому не прощаясь, юркнул дале, не вникая в суть морали. Был он вредный и шкодливый, ко всему стал и спесивый от неведомых удач. (Вот какой он, мол, лихач!) А того, что Бармалеем слыл когда-то, по идее, кто-то точно уже съест, за один притом присест; мы на нём поставим крест. Раз налево тропка гнётся: Колобок опять смеётся. Раз направо: впопыхах изощряется в стихах. Змей-Горыныч вдруг навстречу: ищет кушать (я замечу), видя нашего дружка, подлетел исподтишка. В принципе, не он – они: три головки у Змеи. Каждая, разинув пасть, норовит наесться всласть, хоть один у них желудок, но имеют свой рассудок. От того извечный спор, с виду глянешь – сущий вздор. А считать за разговор, если только спьяну что ли? Нет униженнее доли, в коей наш подлюка роли. «Наш кулич – отрада думам! Ах! Наш кексик, ты с изюмом …» – начал хором аспид петь, но не тут-то возыметь Колобка, проняв словами … (Он и сам теперь с усами!) И сказал: «Ну, ты, жар-птица?! Трёх ли глава медяница?! Всё равно напрасен труд: не для этого я тут, чтоб какая-то лягушка съесть могла. Я не ватрушка! Не кулич, не кекс с изюмом, не награда вашим думам, бестолковые башки! (Развертелись, как флажки.) Ишь удумали …». А Змей! Стал ещё черней и злей! – «Ах, ты блин, такой-сякой!» – подал голос вновь тройной. Хрясть! Разнёсся над землёй … Опоздал от слов ногой. Быстрый кругленький шельмец – увернулся удалец. Да и головы опять спор дурацкий затевать; успокоились бы впору, не отведали б позору. Снова друг на друга тычат, из того: мала добыча. Первый молвил: «Пончик мой!» А другая: «Нет, не твой!» Третья вовсе: «Нет, не ваш!» (А сама на абордаж …) Так итог, в конце концов, не опишешь в пару слов: Змей головками мотал, две узлами завязал, третью напрочь оторвал, наступив ногою сам … околел на месте там и упал, раскинув лапки. Колобок же без оглядки ломанулся напрямик. Слышит: сзади чей-то крик, звук, звучавший в виде писка, где-то рядом, очень близко. Оглянулся он и зрит: Мальчик-с-пальчик там лежит; и на вид такой ледащий, сразу видно, что пропащий. Умирает с голодухи; ждут, вокруг летая, мухи, чтоб набить пузаты брюхи. Подкатил к нему дружок, наш вкуснейший Колобок. Мальчик молвил еле слышно: «Ты такой красивый, пышный … Колобочек дорогой, помоги ты мне собой. Мне покушать очень надо, а иначе до заката не дожить …» – «Ну вот наглец?! Хоть и с виду сам малец … – возмутился Колобок, – вон бы травки скушать мог!» – «Можно мне куснуть хоть носик?!» – «Ничего себе вопросик?! Очень скромное желанье!» – «Ну, тогда лизнуть хоть край мне … для чего ж тебя пекли?» – из глаз слёзоньки текли умирающего так, пожалел бы злейший враг. Колобок глазами хлопал (были б ноги – ими топал): «Ну, конечно, ты, чтоб слопал! Ты – ничтожная козявка; на носу ли бородавка у меня, поди, не больше?! Не сказал бы, но изволь же, слушать мой тебе ответ: «И ни Бабка, и ни Дед …» (Но не слышал уже Мальчик.) «… Ни как Лис, и ни как Зайчик …» Умер Мальчик – не дожил. Колобок речь изложил, плюнул наземь, поскакал, свои песенки слагал … Много ль времени, иль мало пролетело. То незнамо. Многих он в пути встречал: Черномор злой прилетал. (Тоже думал о еде.) Так в своей же бороде отыскал свою кончину, и сею ж имев причину, для желудочного тракта, сам Кощей Бессмертный как-то поимел несчастий факты. Правда, всё ж не околел. Ох! Зато он как болел … В общем, так одно и то ж, кто бы ни был (прямо сплошь!) Иль несчастье, иль падёж. А однажды Крокодил, что мочалку проглотил (в чудной сказке «Мойдодыр»), захотел избавить мир от напасти всех такой, зуб сломал при этом свой. Оказался тот сухой: (да притом ещё какой!) что сухарь он, говорить: скрыть всю правду, стало быть, крепче камня! (Не иначе!) Потому сейчас и плачет. Колобок себя уж, значит, съесть, кому не предлагал? Всякий быстро убегал. Даже так в том извращались, что опять: то убивались али шибко ушибались. Не везло им почему-то? Пообщаются покуда с Колобком уже проклятым во всём царстве тридевятом. Избегать его начали, на «привет» не отвечали. За версту все обходили и детей тому учили. Им, в словах пугали злостных, коль не слушалися взрослых. Вот теперь-то он и тужит: никому совсем не нужен. Было время, даже сам прыгал чьим-нибудь пятам. Но боялись его так, будто самый злейший враг их преследует, не меньше. Вот итог, наипростейший: так валяется с тех пор и пугает общий взор Колобок в овраге жутком; (никакого места шуткам!) если он: заплесневелый, тухлый, мерзкий – хоть и целый … наш несчастный Колобок безнадёжно одинок. Быть нельзя, таким беспечным и по жизни думать вечно крайне только о себе. По обманчивой судьбе всем, друзья, совет такой: пробираешься тропой, городом, деревней, лесом, а своим же интересом ради чьей-то жизни всё же поступиться будет гоже.