Еврейские корни всегда вырубала с пристрастьем советская власть. А вместо – задаром идеи давала и идеологии всласть. Я в их усвоении слыл вундеркиндом, казалось – в них счастье нашёл. И был идеалом моим, без прикида, пурпурного знамени шёлк. Меня комиссары далёкой гражданской в грядущие дали вели. И вместе – о, ужас! – тропой партизанской мы в безрезультатность пришли. Развёрстую бездну увидели все мы, хватил нас осознанный шок, что вдруг превратился в сплошные проблемы пурпурного знамени шёлк. Схватила одна из них цепко за горло: «Ты всё-таки, братец, еврей! и должен от этого чувствовать гордость…» «Еврей – я? А может пырей?..» Союз сотрясали раскатные громы, по швам распадалась страна. И гарью, и кровью дышали погромы – их чуяла даже спина. Как сеянцы, раны на ней прорастали, разбужен генетикой страх. В баулы мы вещи свои собирали в предчувствии: это вот крах. На клочья пурпурное знамя порвалось. Выл ветер новейших эпох. И нас разметало, хоть мы упирались, и бросило всех за порог. И вот мы в Израиле. Снова улыбки бывают на лицах у нас, хотя ощущенья достаточно зыбки, и видим мы жизнь без прикрас, и часто нас мучают страхи террора, есть сложности разных проблем. Но всё ж ощущается в жизни опора, и это – еврейский мой ген. И даже безбожность – она, как заноза – я вижу еврейской чертой. Недаром я чую, что Борух Спиноза какой-то прадедушка мой. Поэтому многое я отвергаю, копаясь в душе, как в золе. Но больше гораздо я всё ж принимаю на этой священной земле.