Спешу скорее высказать бумаге, накопленное в сером веществе, я, превратившийся в подобие коряги, но пребывающий в каком-то волшебстве. Я, древний пень, умеющий рифмачить с весёлой лёгкостью придворного шута, сажусь, чтоб с удовольствием рыбачить слова из недр чистого листа, нанизывать в строку их друг за другом, питать потребность старческих утех. Ведь это легче, чем шагать за плугом при вспашке памяти на барщине у тех, с кем жизнь прошёл по разным ипостасям с пацаньих лет до бегства за кордон, с кем целовался, ссорился, бодался, не раз переходя свой Рубикон. Да, это легче – петь и балагурить, себя подначивать и ёрничать, шутя, чем, сердце сжав, Советы богохулить и рвать целованный тобою красный стяг, считать маразматическими годы ушедшей жизни, словно тень во тьму и видеть, что труды твои бесплодны, – от них сейчас нет проку никому. Да, это проще – в лёгкой клоунаде на праздничной арене юморить. Но, как тавро на шкуре, слово «надо!» себе, хотя бы, правду говорить, стать честным, для себя хотя б, однажды перед собой остаться нагишом! И я себя заставлю словом каждым свой показать душевный перелом, свою измену прежним идеалам, свою переоценку бытия! Не кутаюсь я больше в одеяло политпросветского шитья! Но отпихнув марксистское ученье, диалектичность мысли сохраню. Слова мои, как правды отраженье, родившись, пусть не сохнут на корню. И кто услышит их, или прочтёт случайно, во мне найдёт другое естество. Я не хочу держать в себе, как тайну, осознанности новой торжество.