ДУМА Печально ль я гляжу на наше поколенье? Сказать по правде, - я не знаю сам. Двадцатый век кончается. И зренье Готово схоронить его. А там, - В грядущем веке что я наблюдаю? А то же, что присуще всем векам: Счастливцев смех, несчастные рыдают; От суеты покоя нет ногам; Ничтожествам, как прежде, рукоплещут; Великие умы горят в тоске По жизни неземной, по жизни вещей, Что от людей, как вечность, вдалеке; Так же в гробы покойников там сложат; И так же женщины при родах там кричат; И войны там на здешние похожи: Они всегда идут ради деньжат; Богатые грызут друг другу глотки; А беднякам, как прежде, нет житья; И яйца там кладут на сковородки, Чтоб их зажарить; так же там и я, Как и сегодня, мысли в лоб вгоняю, (Хотя, скорее, все наоборот); И звезды в небе так же там сияют; И так же там встречают новый год; По-прежнему там солнце на рассвете Встает, зевая, чтоб продолжить путь По небу в золотой своей карете, Чтобы в конце пути сего заснуть; И птицы там по-прежнему летают Зимой на юг, весною к нам, сюда – На север, где цветы уж зацветают, Тают снега и вновь течет вода; По-прежнему влюбленные там бродят, Прижавшись друга к дружке, как всегда Поискренней и, видимо, находят Тем самым, что любовь – не ерунда; Науки так же учат очерствленью; В церквях же полумрак и пустота: Монахи в рясах черных на моленье У Бога просят, чтобы суета Держалася от них как можно дальше, Ибо: «мы все не от сего мира», Ибо: «мы все не любим мира фальши…», - По окончанье: «Господу ура!!!»; Небесные же братья жизнь земную Просматривают, словно в микроскоп, Летая на тарелках впрополую По всей планете, редко мыча: «стоп», Не удивляясь странному порядку Здесь, - посреди затерянных миров Царящему незыблемо и гладко Огромное количество годов: Уже никак не меньше многих тысяч, Иль даже миллионов… и они, Уж вдоволь насмотревшись, мчатся в выси, Чтоб рассказать своим про наши дни; Там правда, как и прежде, не в почете, За то, кто лжет, тому Земля, - что рай, - Повсюду он как свой, везде при счете, И подают при встрече каравай; Кто трудится и потом добывает По крошке хлеб – того зовут глупцом; А кто и не потеет, да едает, - Того зовут, как барина, отцом, - С улыбкой – вслух, сквозь зубы – подлецом; Воры воруют, как и прежде, ночью, (Хотя порой не грех и по утрам, Тем боле, если как бы между прочим), - В любом столетье на Руси ворам Жилось вольготно, любо и прекрасно, (Можно подумать: Русь – страна воров?), Боролись с ними все, правда, напрасно – Об этом вслух не стоит, меньше слов, А то еще посадят за решетку За разглашенье тайны государств. (В темнице же сидеть мне нету толку, Хотя на воле тоже нет пространств). Короче, я не в меру разболтался. Пора убавить мыслей тщетный ход! Надеюсь, что какой хоть след остался У вас от этих мыслей, что вразброд В моей главе так бурей появились, (Не знаю я – зачем и почему), И на бумагу вылились, и скрылись Опять туда, где не достать уму… 2 Но нет... Но нет! Я в это не поверю. С иронией я это написал. Я чувствую, - он близится, он зреет Мир обновленный. Час уже настал. И в нем не будет места ухищреньям, И глупости людской, и пустоте, В сердцах царящей, так же преступленьям С намерением добрым в наготе, И простодушию, и пошлости бесстыдной, Иронии, сатире: чувствам тем, Во все века что были благовидны, Что порождали множество проблем, И ныне порождают. Только это Достигнется не сразу, не везде, А постепенно, в месте святом где-то… Но перед этим быть большой беде, Большой беде, что умертвит уродство, Поднимет шум, стремленье к бытию, Где места нет стихийности и бродству, А есть лишь поклонение огню, Что никогда не гаснул и не гаснет… Но, наконец, он плавно озарит Собою мир, и станет в мире ясно, И зло с добром он тихо примирит, И растворит в себе. Преобразится Судьба людская в этих временах, И поэтапно мир наш обновится, - То в зеркале я вижу и часах… из 8 альбома (1997 год)