Третий или четвертый день я настойчево сжигаю письма. Записки, приглашения, открытки благодарно огонь поглатил. Время смешалось. На мне грузом, как на коромысле Повисло намеренно, только чем-же тот груз заслужил? Сначала я пытался сортировать наваленную на полу гору, Пытаясь отделить нежеланных отправителей от тех, кто еще пригодится. Важные идеи, обычно последними залязят в голову, В чем уверен я был и сейчас не посмел усомниться. То, что вдруг показалось важным и первостепенным, Уже не существовало, погибнув в первые сутки. Слова, столь долго украшавшие ныне голые стены, Были сорваны еще до начала, и мой порыв не был шуткой. Неискренние улыбающиеся лица старели, смотря с укоризной. Быстро меняли цвет, превращаясь в неприветливую сажу. Когда было поздно что-то менять, посетили мысли, Что не по возрасту взвалил я на плечи поклажу. Что судить кого-то, разделять на положительных и отвратных, Не в моем праве! Кого я вообще из себя выдумал?! Не дает в том свободы ни разум, ни палата из платных, Чтобы так поступать, человеком бы стать мне, как минимум. "Вот тогда повоюем", - думал, глядя на остатки бумаги, Поддерживая огонь новыми меткими попаданиями. Из-за решетки звучали врачебные для родных враки, Но тонули в излишне насыщенном птиц щебетаньи. На фаску, с внешней стороны окна моего "тихого дома", Сел голубь и принялся с любопытством меня рассматривать. Так, будто все наше существование были знакомы, А потом разлетелись. Счет до трех и исчезло марево. Письма закончились, уже догорало последнее место прописки, Аккуратный шрифт стал чужд и необычайно тонок. Те, кто близок мне был, так и остался близок, Но уже без дубовых, заваленных письмами, полок. (16-17.08.2011)