Раскинул день отбеленные руки, младенца Солнце взяв из колыбели, и птицы, раздувая горны звуков, на наковальни опустили трели; и март, прощупав вербную дорогу, проталины на землю как веснушки отправил на разведку утром с богом, по облакам перин пройдясь хлопушкой. А сопки напрягли как стеклодувы овалами горбов тугие щеки, и ели -- аксакалы-тугодумы -- в уме уже подсчитывают сроки: когда Байкал вздохнет под саркофагом, измеривая трещинами лоно, и, жалуясь сезонно на подагру, Саяны призовут к себе Ясона… * * * Ночью было за тридцать… Вы в курсе, как это бывает: параллельной весной заправляет другой календарь, а в оконный пейзаж старый тополь опять барабанит: как занудливый повар зовет лесорубов на варь. Не робей, воробей: это рано весна встрепенулась, это раны от солнца, а вовсе не талые дни; это просто любовь заблудилась средь прожитых улиц, или может быть просто ее заманили огни… Этим рамам давно полагается спать, как утилю, эти стекла уже пропотели насквозь от дождей; на багетах оконных – автографы красок и пыли, а за стеклами -- время, в котором не ждут новостей… * * * Вечер кисти оставил брошено на мольберте заката зимнего, белошвейка забыла прошиво на иголках… и город -- в инее, а по небу -- фламинго в розовом в полынье синевы тропической… Старики говорят -- к морозам, мол, здесь гуляет он систематически.