Начало Начал. Уж не знаю, как и сказать,"мне повезло" или "меня угораздило", но появился я на свет в полярную ночь при такой температуре на улице, что если я только произнесу эту цифру, у вас или застынет кровь, или вы сочтете меня вруном. Лучше разумно промолчу. Но зато у меня всегда была возможность отшутиться , "...что вы от меня хотите?! Я ведь отмороженный!...", чем повергал собеседника в ступор. Любящие родители носились со мной, как с писаной торбой, только закутанной в шубы, шарфы и прочие утепляющие предметы. Как и в каждом младенце, во мне искали сходство с близкими и дальними родственниками. Но я то уже тогда точно знал, что самые мои близкие родственники- это северные олени и белые медведи. Я ведь не такой. Так что, если бы умел уже в нежном возрасте иронично улыбаться, утопил бы в море сарказма и пузырях иронии. Гуляя по тундре с родителями, где грибы растут величиной с маленькие деревья, а деревья с большие грибы, я слушал рассказы местных жителей – ненцев о жизни вообще и мироустройстве в частности. Так, от ненцев я узнал, что нганасанин- не человек, а от нганасан, что ненец- не человек. Я не очень вдавался в детали рассуждений, т.к. меня больше интересовали ездовые собаки и олени. В чуме, куда приглашали моих родителей- врачей местные жители, было очень интересно.Правда, со временем этот интерес улетучивался, как дым неизменной ненецкой трубки. В углу сидел очень "старый" человек лет сорока, непонятного пола, но с неизменной трубкой, которая чадила без перерыва и передавалась соседям по жилью. В центре чума на огне булькала мутная жижа в большом котле. Я никогда не мог определить, что это. Нечто среднее между супом и чаем. Пили и нганасане, и ненцы только спирт. Или чай с оленьим жиром. Мне это не мешало. Я не пил ни того, ни другого. А вот моим родителям приходилось туго. Не выпьешь – тоже не человек будешь, а выпьешь – кто лечить людей будет? Частенько среди мха после таяния снега, мы находил выбеленные временем кости и черепа. Сначала меня это пугало, потом привык. Человек- не собака, привыкает ко всему. Это были черепа оленей и заключенных, погибших в тундре. Вперемежку... Всё это только укрепляло меня в мысли, что все мы жители Севера – и люди и олени – родня. Родители пользовались большим уважением, но, если бы больной умер, рисковали остаться наедине с телом в чуме посреди тундры. Племя снималось и уезжало на другую кочевку."Лишних" не брали. Трагедия с комедией бегали наперегонки по тундре везде и постоянно. Так, когда в пургу, мою мать везли на упряжке к больному, возница давал инструкции:" Упадешь (с упряжки), лежи! Другой поедет, подбирать будет." Процесс был отлажен и укатан... Северные воспоминания обрываются неожиданно. Я заснул, а проснулся уже в столице первоклашкой. Именно с меня тогдашнего срисовали портрет вождя мирового пролетариата в детстве, а затем увековечили в металле октябрятской звёздочки. Эдакий беленький наивный ангелок с грустным взглядом пожившего ангела. Одним из сильнейших впечатлений того периода были многочисленные плакаты на улицах столицы, где мускулистый негр разрывал цепи колониализма. Я очень сочувствовал чернокожим братьям в их борьбе с "Канализаторами" и, свято уверовав в фантастическую силу человека другого цвета, не пропускал на улице ни одного из плакатных Геркулесов.Завидев представителя борцов на улице, подбегал к нему и, замирая от восхищения, произносил: "ЗДРАВСТВУЙТЕ!". Чернокожие Геркулесы разного телосложения, часто тщедушного, сначала с испугом смотрели на городского сумасшедшего мальчика с внешностью ребёнка их колониальных хозяев, а потом привыкли и уже не дергались от неожиданности. Улыбались. В стране победившего интернационализма таких мальчиков было почему-то немного.Даже не смотря на усиленную уличную пропаганду. Так и рос. Положительный во всех отношениях, но любимый и уважаемый всеми, включая дворовых хулиганов.